Главный местечковый записыватель Щюра чувствовал, что вокруг него образуется вакуум общения. Зависящие от него записыватели лишний раз боялись попасться на глаза, чтобы чем-нибудь не раздражить босса, от которого зависело издание никудышных книжек и получение за них окололитературных премий. Остальное население региона не имело нужды общаться с главзаписом, тем более, что ни к чему не обязывающий разговор мог вылиться в судебный иск с солидной суммой выплаты за моральные страдания главзапа.
Самые близкие к Щюре люди – Моня и Мина тоже как бы отдалились от своего шефа-собутыльника, хотя и продолжали с ним бухать почти каждый вечер. Причиной было неуёмное упрямство Щюры, всегда старавшегося настоять на своём.
Однажды вся свора записывателей, ещё способных ходить, приплелась к памятнику одного из классиков, чтобы почтить его своими измятыми в потных руках опусами.
- Расположимся здесь, - показала место Мина, когда записыватели заняли территорию скверика, где возвышался памятник.
- Нет, мы встанем там! – резко возразил Щюра и после короткого спора всё-таки настоял на своём.
Когда фотографии с этого мероприятия появились на сайте местечкового отделения записывателей, было много смеха.
Все записыватели во главе с Щюрой выступали и читали свою «нетленку» в бронзовый затылок классика. Главзап как всегда талдычил про свои глубокие казачьи корни:
- И откуда взялись в твоём роду казаки?
Щюра резко обернулся – перед ним в воздухе колыхались два призрака – отец и мать.
- Сыночек, - запричитала мать, - зачем ты врёшь-то напропалую? Ведь грех. За это у нас, в загробном мире строго спрашивают. Мы с отцом тоже бывало привирали, но не как ты…
Щюра помнил отцовские хитрости.
Отец главзапа служил сверхсрочником в звании сержанта. В расположении части он и ходил с сержантскими погонами на нешироких плечах, но за пределами родной части он снимал сержантские погоны и надевал погоны старшины, что как бы повышало его статус. Всё было хорошо, но однажды отец после получки выпил и перепутал погоны – на одном плече оказался погон с сержантскими лычками, а на другом – с лычками старшины. В таком виде его и заметил из окна своей «Победы» командир части. Дальнейшая карьера сверхсрочника с неполным средним образованием стала весьма сомнительной, если бы не хорошая информированность щюриного папы, который часто выпивал с бухгалтером части и был в курсе финансовых нарушений и злоупотреблений. Командир части по доносу был уволен, а уволенный им сержант-сверхсрочник был восстановлен в должности завсклада.
В детстве Щюра гордился своим отцом, но потом, поняв его ничтожность, возненавидел и как бы в отместку выдумал «геройский» эпизод боевой биографии, когда отец переправился через Одер в одним ботинках и обмотках.
- Грех это, сыночек, - продолжала причитать мать, - отца родного так поносить…Пока не натворил чего хуже, давай-ка к нам, - заживёшь жизнью безгрешною…
- Какая ещё безгрешная жизнь? – только сейчас пришёл в себя главзап, - чего ты несёшь?
- Не смей на мать повышать голос! – строго оборвал отец Щюры, - о тебе вся родня беспокоится…
- Не родня, а родова, - на автомате поправил Щюра.
- Какая родова?! – взвился отец, - где ты слов-то таких нахватался? Мы все родня, ридня, но никакая не родова… Где ты слыхал, чтоб мы так друг друга кликали?
- Всё одно – родова, - упрямо бубнил Щюра, уже и не зная как отвязаться от настырных призраков. Дело в том, что на главзаписа уже начали обращать внимание, потому что он, не дочитав своего эпохального стиха, стоял и отмахивался руками, хотя рядом с ним никого не было.
- Мошка донимает? – подкатился к Щюре Моня, хотя прекрасно видел, что никакой мошки не было, - опять нахурлики достают?
- Просто задумался, - отмахнулся Щюра. Ему не хотелось откровенничать под пристальными взглядами призраков отца и матери, которых он считал пьяной галлюцинацией, потому что не верил в жизнь после смерти.
- Мы – не твой бред, - обиженно произнесла мать Щюры. Она явно могла читать мысли своего непутёвого сына, - я сейчас позову всю нашу родню, и твои бабушки, дедушки и прадедушки подтвердят, что мы не морок… Все сюда! – закричала она, и скверик наполнился огромной толпой прозрачных существ, галдящих на немыслимой смеси русского языка и украинского говора, принадлежавших разным временам. Здесь был простой люд, зарабатывавший хлеб насущный своими руками – крестьяне, забойщики скота, рыбаки, плотники.
- Я твой родственник с отцовской стороны в седьмом поколении, - обратился призрак старика с седой лохматой бородой, - ты давно стал темой наших разговоров, хотя мы говорим не как смертные. Мы давно следим за твоими похождениями. Ты – наш позор. Даже ангелы подначивают нас. Летит такой кривляка и как бы между прочим крикнет, так что слышно во всех мирах: «Ваш записыватель непутёвый ещё одну книгу переводов худенькую издал курам на смех. Что-то он у вас романов давно не писал и не издавал. Всё больше переводы беспонтовых стишат со всех языков затрапезных. Он у вас полиглот наверное…»
- Я не понимаю, о чём вы, - презрительно бросил Щюра, решив не идти на близкий контакт с призрачной роднёй. Он бы с удовольствием ушёл из скверика, но, во-первых, мероприятие ещё не закончилось, а во-вторых, не было гарантии, что родня из потустороннего мира не будет его преследовать.
- Я знаю в чём твоя беда, - продолжал витийствовать старец с лохматой бородой, - ты не служил в армии. Ты откосил от службы Отечеству, опозорив всю свою родню, потому что все мужчины и с отцовской стороны, и с материнской служили Родине, защищали Родину, а не писали про неё глуповато-насыщенные стихи.
- Чего вы от меня хотите? – не выдержал Щюра, - чего вы ко мне пристали?
- Оставь все свои глупые затеи с культурой и спасением русского языка, - почти ласково заговорил старец, - у тебя есть пенсия, ты ни от кого не зависишь. Покайся и уйди из этого мира чистым… Это возможно… Ты не улучшишь этот мир, но ты снимешь позор с нас…
- Сынок, - мать подошла к Щюре и положила руку ему на грудь – там где сердце, - послушай нашего Деда, он говорит дело. Отойди от злых и стрёмных дел, покайся и уйди из этой жизни чистым.
- Всё, закругляемся! - вскричал Щюра, - мероприятие закончено.
Старушка-поэтесса, читающая в этот момент свои беспомощные вирши, послушно закрыла беззубую варежку и убрала листики со стихами в сумочку.
Раздрачинский и Моня отключили аппаратуру, совершенно не обращая внимания на классика, у которого незаметно для окружающих его «поэтов» на бронзовом лице проступила горестная складка, сделавшая его лицо ещё духовнее.
Вечером Щюра, Моня и Мина сидели за накрытым столом.
- Что сегодня было в скверике с тобой? – Мина внимательно всматривалась в тупое лицо Щюры.
- Предки нагрянули, - выдал главзапис и первый засмеялся своей «шутке».
- Чего хотели? – прищурилась Мина.
- К какой-то совести взывали, не понимают, что не культура мне нужна, а министерство культуры под моим началом…
AST-NEWS.ru
Самые близкие к Щюре люди – Моня и Мина тоже как бы отдалились от своего шефа-собутыльника, хотя и продолжали с ним бухать почти каждый вечер. Причиной было неуёмное упрямство Щюры, всегда старавшегося настоять на своём.
Однажды вся свора записывателей, ещё способных ходить, приплелась к памятнику одного из классиков, чтобы почтить его своими измятыми в потных руках опусами.
- Расположимся здесь, - показала место Мина, когда записыватели заняли территорию скверика, где возвышался памятник.
- Нет, мы встанем там! – резко возразил Щюра и после короткого спора всё-таки настоял на своём.
Когда фотографии с этого мероприятия появились на сайте местечкового отделения записывателей, было много смеха.
Все записыватели во главе с Щюрой выступали и читали свою «нетленку» в бронзовый затылок классика. Главзап как всегда талдычил про свои глубокие казачьи корни:
…Голос предков во мне говорит.
Дух казачий – я весь им пропахнул.
Я – потомок и я – фаворит,
Я на брови насупил папаху…
- И откуда взялись в твоём роду казаки?
Щюра резко обернулся – перед ним в воздухе колыхались два призрака – отец и мать.
- Сыночек, - запричитала мать, - зачем ты врёшь-то напропалую? Ведь грех. За это у нас, в загробном мире строго спрашивают. Мы с отцом тоже бывало привирали, но не как ты…
Щюра помнил отцовские хитрости.
Отец главзапа служил сверхсрочником в звании сержанта. В расположении части он и ходил с сержантскими погонами на нешироких плечах, но за пределами родной части он снимал сержантские погоны и надевал погоны старшины, что как бы повышало его статус. Всё было хорошо, но однажды отец после получки выпил и перепутал погоны – на одном плече оказался погон с сержантскими лычками, а на другом – с лычками старшины. В таком виде его и заметил из окна своей «Победы» командир части. Дальнейшая карьера сверхсрочника с неполным средним образованием стала весьма сомнительной, если бы не хорошая информированность щюриного папы, который часто выпивал с бухгалтером части и был в курсе финансовых нарушений и злоупотреблений. Командир части по доносу был уволен, а уволенный им сержант-сверхсрочник был восстановлен в должности завсклада.
В детстве Щюра гордился своим отцом, но потом, поняв его ничтожность, возненавидел и как бы в отместку выдумал «геройский» эпизод боевой биографии, когда отец переправился через Одер в одним ботинках и обмотках.
- Грех это, сыночек, - продолжала причитать мать, - отца родного так поносить…Пока не натворил чего хуже, давай-ка к нам, - заживёшь жизнью безгрешною…
- Какая ещё безгрешная жизнь? – только сейчас пришёл в себя главзап, - чего ты несёшь?
- Не смей на мать повышать голос! – строго оборвал отец Щюры, - о тебе вся родня беспокоится…
- Не родня, а родова, - на автомате поправил Щюра.
- Какая родова?! – взвился отец, - где ты слов-то таких нахватался? Мы все родня, ридня, но никакая не родова… Где ты слыхал, чтоб мы так друг друга кликали?
- Всё одно – родова, - упрямо бубнил Щюра, уже и не зная как отвязаться от настырных призраков. Дело в том, что на главзаписа уже начали обращать внимание, потому что он, не дочитав своего эпохального стиха, стоял и отмахивался руками, хотя рядом с ним никого не было.
- Мошка донимает? – подкатился к Щюре Моня, хотя прекрасно видел, что никакой мошки не было, - опять нахурлики достают?
- Просто задумался, - отмахнулся Щюра. Ему не хотелось откровенничать под пристальными взглядами призраков отца и матери, которых он считал пьяной галлюцинацией, потому что не верил в жизнь после смерти.
- Мы – не твой бред, - обиженно произнесла мать Щюры. Она явно могла читать мысли своего непутёвого сына, - я сейчас позову всю нашу родню, и твои бабушки, дедушки и прадедушки подтвердят, что мы не морок… Все сюда! – закричала она, и скверик наполнился огромной толпой прозрачных существ, галдящих на немыслимой смеси русского языка и украинского говора, принадлежавших разным временам. Здесь был простой люд, зарабатывавший хлеб насущный своими руками – крестьяне, забойщики скота, рыбаки, плотники.
- Я твой родственник с отцовской стороны в седьмом поколении, - обратился призрак старика с седой лохматой бородой, - ты давно стал темой наших разговоров, хотя мы говорим не как смертные. Мы давно следим за твоими похождениями. Ты – наш позор. Даже ангелы подначивают нас. Летит такой кривляка и как бы между прочим крикнет, так что слышно во всех мирах: «Ваш записыватель непутёвый ещё одну книгу переводов худенькую издал курам на смех. Что-то он у вас романов давно не писал и не издавал. Всё больше переводы беспонтовых стишат со всех языков затрапезных. Он у вас полиглот наверное…»
- Я не понимаю, о чём вы, - презрительно бросил Щюра, решив не идти на близкий контакт с призрачной роднёй. Он бы с удовольствием ушёл из скверика, но, во-первых, мероприятие ещё не закончилось, а во-вторых, не было гарантии, что родня из потустороннего мира не будет его преследовать.
- Я знаю в чём твоя беда, - продолжал витийствовать старец с лохматой бородой, - ты не служил в армии. Ты откосил от службы Отечеству, опозорив всю свою родню, потому что все мужчины и с отцовской стороны, и с материнской служили Родине, защищали Родину, а не писали про неё глуповато-насыщенные стихи.
- Чего вы от меня хотите? – не выдержал Щюра, - чего вы ко мне пристали?
- Оставь все свои глупые затеи с культурой и спасением русского языка, - почти ласково заговорил старец, - у тебя есть пенсия, ты ни от кого не зависишь. Покайся и уйди из этого мира чистым… Это возможно… Ты не улучшишь этот мир, но ты снимешь позор с нас…
- Сынок, - мать подошла к Щюре и положила руку ему на грудь – там где сердце, - послушай нашего Деда, он говорит дело. Отойди от злых и стрёмных дел, покайся и уйди из этой жизни чистым.
- Всё, закругляемся! - вскричал Щюра, - мероприятие закончено.
Старушка-поэтесса, читающая в этот момент свои беспомощные вирши, послушно закрыла беззубую варежку и убрала листики со стихами в сумочку.
Раздрачинский и Моня отключили аппаратуру, совершенно не обращая внимания на классика, у которого незаметно для окружающих его «поэтов» на бронзовом лице проступила горестная складка, сделавшая его лицо ещё духовнее.
Вечером Щюра, Моня и Мина сидели за накрытым столом.
- Что сегодня было в скверике с тобой? – Мина внимательно всматривалась в тупое лицо Щюры.
- Предки нагрянули, - выдал главзапис и первый засмеялся своей «шутке».
- Чего хотели? – прищурилась Мина.
- К какой-то совести взывали, не понимают, что не культура мне нужна, а министерство культуры под моим началом…
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 23 (783), 2018 г.
