Главный местечковый записыватель Щюра не любил заниматься уборкой.
– Уборкой должна заниматься уборщица, – не раз объяснял Щюра своим подчинённым собутыльникам Моне и Мине, – записыватели выше этого, даже ничего не записывая.
В тот ненастный ноябрьский вечер Щюра сидел в тупом предпитийном состоянии, ожидая возвращения из магазина своих собутыльников. Внезапно он вспомнил, что месяц назад сделал заначку. Кто–то из чиновников принёс ему деньги на издание очередной дрянной публицистической книжки выжившего из ума старого записывателя, автора совсем непрошумевшей в своё время повести про милицию «Мой удар последний». Издавать его Щюра пока не собирался и, чтобы деньги по пьянке не выпали из карманов, спрятал их в одну из множества папок, сложенных в громадном шкафу.
Щюра тяжело поднялся и, открыв шкаф, оглядел стопки папок с творчеством начинающих прозаиков и поэтов, так и не ставших записывателями, потому что главным фактором принятия в члены было положительное мнение Щюры, который никогда не вдавался в такие маловажные детали, как оценка творчества. У людей, одобренных Щюрой, с творчеством было всё в порядке – за любую галиматью они получали местечковые премии, так как в этом и был смысл членства в союзе записывателей.
Главный записыватель брал папки и быстро пролистывал их содержимое.
– Что за чушь! – выкрикнул Щюра как раз в тот момент, когда в офис ввалились Моня и Мина с пакетами, наполненными позвякивающими товарами широкого потребления.
– Ты о чём? – сходу обиделась Мина.
– Вот об этом, – Щюра с силой бросил на стол папку с непонятной рукописью.
Через несколько минут записыватели сидели вокруг стола. Щюра с Моней выставляли на стол бутылки и закуску, а Мина внимательно просматривала рукопись.
– Где ты взял эту папку? – спросила Мина.
– В шкафу, где же ещё, – бросил Щюра, разливающий в этот момент водку по стопкам, – в пыли была… Про чего там?
– Здесь повествуется о твоей жизни, – отвечала поэтесса, – о нас с Моней и о большинстве записывателей новой волны.
– А чего это за новая волна? – встрял Моня, который обычно не догонял тему разговора.
– Это те, кого в члены принимал сам Щюра, – терпеливо разъяснила Мина, – может быть, это не самые лучшие прозаики и поэты, но на них можно положиться, если речь идёт о поддержке Щюры и его начинаний.
– С какого момента моей жизни начинается повествование в рукописи? – в голосе главного записывателя чувствовалась тревога.
– С самого рождения в семье кадрового военного – сержанта-сверхсрочника, – в голосе Мины почему-то не чувствовалась гордость за коллегу по записывательскому цеху, – затем идёт довольно подробное описание жизни будущего «широко известного» с детализированной проработкой всех неблаговидных поступков…
– Ты успела прочитать всю рукопись? – удивился Моня, ещё не знавший о достижениях Мины в скорочтении.
– Но особенно мне не понравились последние записи, – Мина сделала вид, что не слышит вопрос, – «Что за чушь! – выкрикнул Щюра как раз в тот момент, когда в офис ввалились Моня и Мина с пакетами, наполненными позвякивающими товарами широкого потребления…», – Мина замолчала, ожидая реакции Щюры.
– А чем они тебе не понравились – эти записи?
– Тем, что они полностью соответствуют сегодняшней действительности, – Мина внимательно смотрела на своего босса, – ведь описание поисков денежной заначки происходили до нашего с Моней прихода?
Щюра вынуждено кивнул головой.
– Как мог знать автор рукописи, сданной неизвестно сколько лет назад, о событиях, произошедших сегодня? – Мину так захватила найденная Щюрой рукопись, что она почти не пила принесённую ею же водку. – Возникает мысль о том, что эта рукопись являлась программой-планом жизни Щюры… Но тогда бы она была составлена или до конца общественного служения Щюры или до конца его нелепой жизни… Что, впрочем, одно и то же…
– Солидно, – застонал Моня.
– У нас ведётся регистрация произведений начинающих авторов, отдаваемых на рецензию? – Мина уже не могла остановить своё расследование.
– При прошлом руководителе отделения была секретарша, – забубнил Щюра, – я решил, что это деньги на ветер, и сам занимался приёмкой рукописей… Мне в этом иногда помогал Раздрачинский…Естественно, что никакой регистрации не было…
– Ни на обложке, ни в тексте нет никаких данных по автору, – в Мине проснулся исследователь, – как могли принять в таком виде рукопись?
– Надо звать Раздрачинского, – решил Щюра, – без него мы не разберёмся.
Раздрачинский появился через пять минут после звонка.
– Против кого надо свидетельствовать? – деловито поинтересовался он, заходя в офис.
– На этот раз всё гораздо сложнее, – Щюра налил водки гостю и как мог ввёл в курс дела.
– Я помню эту рукопись, – сходу признался Раздрачинский, – листанул и решил на её основе создать современный плутовской роман, изменив все имена и места событий…
– Через мою голову!? – взревел Щюра.
– Мы могли бы стать соавторами, – нашёлся Раздрачинский, – от такого злободневного и разоблачительного романа не отказалось бы ни одно коммерческое издательство.
– А почему ты не занялся этим сразу? – пожала плечами Мина, писавшая в своих литературных эссе исключительно о самобытном поэте Раздрочинском.
– Забухал, – признался поэт, – а потом вылетело из головы.
– А тебя не удивила незавершённость рукописи? – Мина не любила недосказанности – ей больше импонировала пересказанность.
– Сейчас так многие пишут, – охотно объяснил Раздрачинский, – размытый конец означит, что продолжение следует…
На этом записыватели решили разойтись по домам, потому что на следующий день намечался концерт симфонического оркестра с хором, исполняющим песни Щюры на музыку местечковых записывателей музыки. Ожидалось, что это потрясёт сознание чиновников, и они охотно раскошелятся на проведение новогодних торжеств записывателей.
Стихи Щюры должны были тронуть чёрствые коррупционные сердца:
Стол буквально ломился от закуски и выпивки, тосты были подняты за дураков-спонсоров и туповатых чиновников, которых записыватели «кидали» как хотели и разводили на мякине.
– А давайте посмотрим на рукопись, о которой мы говорили вчера, – предложила Мина, – я вчера её закрыла в шкаф, а ключ был всё это время при мне…
Мина нетвёрдой походкой подошла к шкафу, достала рукопись, раскрыла её и ахнула.
– Здесь описаны все вчерашние события и сегодняшний концерт, – в голосе Мины слышался ужас, – эту рукопись пишет сама судьба!
– Ну и пусть пишет! – пьяному Щюре и море было по колено. – Пусть пишет, что хочет, только я издам всё написанное под своим именем… Не у каждого записывателя судьба работает литературным рабом.
Пьяные записыватели дико расхохотались, хотя им надо было плакать.
AST-NEWS.ru
– Уборкой должна заниматься уборщица, – не раз объяснял Щюра своим подчинённым собутыльникам Моне и Мине, – записыватели выше этого, даже ничего не записывая.
В тот ненастный ноябрьский вечер Щюра сидел в тупом предпитийном состоянии, ожидая возвращения из магазина своих собутыльников. Внезапно он вспомнил, что месяц назад сделал заначку. Кто–то из чиновников принёс ему деньги на издание очередной дрянной публицистической книжки выжившего из ума старого записывателя, автора совсем непрошумевшей в своё время повести про милицию «Мой удар последний». Издавать его Щюра пока не собирался и, чтобы деньги по пьянке не выпали из карманов, спрятал их в одну из множества папок, сложенных в громадном шкафу.
Щюра тяжело поднялся и, открыв шкаф, оглядел стопки папок с творчеством начинающих прозаиков и поэтов, так и не ставших записывателями, потому что главным фактором принятия в члены было положительное мнение Щюры, который никогда не вдавался в такие маловажные детали, как оценка творчества. У людей, одобренных Щюрой, с творчеством было всё в порядке – за любую галиматью они получали местечковые премии, так как в этом и был смысл членства в союзе записывателей.
Главный записыватель брал папки и быстро пролистывал их содержимое.
Эти папки являлись своеобразным источником вдохновения записывателей, подпитывая их идеями, а то и сюжетами.Деньги нашлись в тринадцатой по счёту подшивке прозы. В начале страницы, где лежала тонкая пачка пятитысячных, про которую Щюра забыл по пьяной лавочке, а вспомнил по похмельному трезвяку, главному записывателю бросилось предложение: «…избивая его ногами, Щюра и Моня рычали от восторга, не замечая ничего вокруг…»
– Что за чушь! – выкрикнул Щюра как раз в тот момент, когда в офис ввалились Моня и Мина с пакетами, наполненными позвякивающими товарами широкого потребления.
– Ты о чём? – сходу обиделась Мина.
– Вот об этом, – Щюра с силой бросил на стол папку с непонятной рукописью.
Через несколько минут записыватели сидели вокруг стола. Щюра с Моней выставляли на стол бутылки и закуску, а Мина внимательно просматривала рукопись.
– Где ты взял эту папку? – спросила Мина.
– В шкафу, где же ещё, – бросил Щюра, разливающий в этот момент водку по стопкам, – в пыли была… Про чего там?
– Здесь повествуется о твоей жизни, – отвечала поэтесса, – о нас с Моней и о большинстве записывателей новой волны.
– А чего это за новая волна? – встрял Моня, который обычно не догонял тему разговора.
– Это те, кого в члены принимал сам Щюра, – терпеливо разъяснила Мина, – может быть, это не самые лучшие прозаики и поэты, но на них можно положиться, если речь идёт о поддержке Щюры и его начинаний.
– С какого момента моей жизни начинается повествование в рукописи? – в голосе главного записывателя чувствовалась тревога.
– С самого рождения в семье кадрового военного – сержанта-сверхсрочника, – в голосе Мины почему-то не чувствовалась гордость за коллегу по записывательскому цеху, – затем идёт довольно подробное описание жизни будущего «широко известного» с детализированной проработкой всех неблаговидных поступков…
– Ты успела прочитать всю рукопись? – удивился Моня, ещё не знавший о достижениях Мины в скорочтении.
– Но особенно мне не понравились последние записи, – Мина сделала вид, что не слышит вопрос, – «Что за чушь! – выкрикнул Щюра как раз в тот момент, когда в офис ввалились Моня и Мина с пакетами, наполненными позвякивающими товарами широкого потребления…», – Мина замолчала, ожидая реакции Щюры.
– А чем они тебе не понравились – эти записи?
– Тем, что они полностью соответствуют сегодняшней действительности, – Мина внимательно смотрела на своего босса, – ведь описание поисков денежной заначки происходили до нашего с Моней прихода?
Щюра вынуждено кивнул головой.
– Как мог знать автор рукописи, сданной неизвестно сколько лет назад, о событиях, произошедших сегодня? – Мину так захватила найденная Щюрой рукопись, что она почти не пила принесённую ею же водку. – Возникает мысль о том, что эта рукопись являлась программой-планом жизни Щюры… Но тогда бы она была составлена или до конца общественного служения Щюры или до конца его нелепой жизни… Что, впрочем, одно и то же…
– Солидно, – застонал Моня.
– У нас ведётся регистрация произведений начинающих авторов, отдаваемых на рецензию? – Мина уже не могла остановить своё расследование.
– При прошлом руководителе отделения была секретарша, – забубнил Щюра, – я решил, что это деньги на ветер, и сам занимался приёмкой рукописей… Мне в этом иногда помогал Раздрачинский…Естественно, что никакой регистрации не было…
– Ни на обложке, ни в тексте нет никаких данных по автору, – в Мине проснулся исследователь, – как могли принять в таком виде рукопись?
– Надо звать Раздрачинского, – решил Щюра, – без него мы не разберёмся.
Раздрачинский появился через пять минут после звонка.
– Против кого надо свидетельствовать? – деловито поинтересовался он, заходя в офис.
– На этот раз всё гораздо сложнее, – Щюра налил водки гостю и как мог ввёл в курс дела.
– Я помню эту рукопись, – сходу признался Раздрачинский, – листанул и решил на её основе создать современный плутовской роман, изменив все имена и места событий…
– Через мою голову!? – взревел Щюра.
– Мы могли бы стать соавторами, – нашёлся Раздрачинский, – от такого злободневного и разоблачительного романа не отказалось бы ни одно коммерческое издательство.
– А почему ты не занялся этим сразу? – пожала плечами Мина, писавшая в своих литературных эссе исключительно о самобытном поэте Раздрочинском.
– Забухал, – признался поэт, – а потом вылетело из головы.
– А тебя не удивила незавершённость рукописи? – Мина не любила недосказанности – ей больше импонировала пересказанность.
– Сейчас так многие пишут, – охотно объяснил Раздрачинский, – размытый конец означит, что продолжение следует…
На этом записыватели решили разойтись по домам, потому что на следующий день намечался концерт симфонического оркестра с хором, исполняющим песни Щюры на музыку местечковых записывателей музыки. Ожидалось, что это потрясёт сознание чиновников, и они охотно раскошелятся на проведение новогодних торжеств записывателей.
Стихи Щюры должны были тронуть чёрствые коррупционные сердца:
Я пою мою область родную,
Я дела её в песнях пою,
Без неё я грущу и тоскую,
Я люблю её, сильно люблю…
Стол буквально ломился от закуски и выпивки, тосты были подняты за дураков-спонсоров и туповатых чиновников, которых записыватели «кидали» как хотели и разводили на мякине.
– А давайте посмотрим на рукопись, о которой мы говорили вчера, – предложила Мина, – я вчера её закрыла в шкаф, а ключ был всё это время при мне…
Мина нетвёрдой походкой подошла к шкафу, достала рукопись, раскрыла её и ахнула.
– Здесь описаны все вчерашние события и сегодняшний концерт, – в голосе Мины слышался ужас, – эту рукопись пишет сама судьба!
– Ну и пусть пишет! – пьяному Щюре и море было по колено. – Пусть пишет, что хочет, только я издам всё написанное под своим именем… Не у каждого записывателя судьба работает литературным рабом.
Пьяные записыватели дико расхохотались, хотя им надо было плакать.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 47 (757), 2017 г.