У главного местечкового записывателя Щюры не было любимого времени года. Он ненавидел все четыре сезона: зимой было слишком холодно и толстый нос Щюры становился ещё больше и красным как у типичного алкоголика. Весной у Щюры обострялся простатит и геморрой, и все цветочки-лепесточки были не в радость. Летом утомляла жара – Щюра ужасно потел и всё время ходил мокрым с головы до трусов. Осень угнетала сыростью, грязью и противным листопадом.
Считаясь поэтом, Щюра должен был воспевать, по крайней мере, хотя бы весну. Но он не мог. Это была трагедия совершенно нетворческой личности. В хорошем настроении, а это было главным образом за хорошо накрытым столом, Щюра вынимал из кармана любую купюру российского банка, демонстрировал её присутствующим и важно произносил:
- Вот здесь всегда хорошая погода!
Но однажды случилась беда - в родную область Щюры прибыл известный руководитель фракции Государственной Думы. Он решил отдохнуть, порыбачить, и выразил желание, чтобы его сопровождал самый маститый местный записыватель.
- Я однозначно люблю стихи! – заявил руководитель фракции.
Сборы на рыбалку были стремительными. Завели катер и поехали, чмокая перегаром солярки.
Выпили по первой.
- Давай, записыватель, стихи! – потребовал думец.
- Шумит камыш, а ты не спишь, - вяло отреагировал Щюра.
- Да ты меня за дурака держишь!? – заверещал парламентарий, - Ты думаешь, что я Некрасова не знаю?! А ну. Читай свои стихи!
Щюра начал читать свои вирши о родной сторонушке, которая с грустью вспоминается во время туристической поездки по странам соцлагеря.
Такие стихи были хорошей традицией – чем грустнее получались стихи, тем больше их хвалили на общих собраниях записывателей. Один записыватель вспоминал родные ставеньки при виде Праги, другой плакал о калиточке и низеньком заборчике в ресторане Будапешта…
- Вас в турпоездки насильно посылали? – издевательски ухмыльнулся творец российских законов.
- Нет, - отвечал Щюра, - просто полагается грустить на чужбине о родной сторонушке…
- Стоп машина! – закричал всесильный депутат капитану катера, - надо ссадить записывателя, чтобы он нас не утомлял, а на обратном пути мы его прихватим, если не забудем!
Капитан тем временем заметил избушку на берегу с полуразвалившимся причалом.
- Вон в ней и переночуешь, - участливо объяснил он Щюре, - в ней раньше бакенщик жил… Там переночевать можно… Сергеич, - обратился он к проходящему мимо матросу, - Собери товарищу записывателю поесть-попить и фонарь дай…
Щюра был так поражён случившимся, что даже не протестовал. Не протестовал он ещё и потому знал, что телохранители депутата могли спокойно намять ему бока.
Когда Щюру высадили на берег, он поплёлся к избушке. Он зажёг лампу, затопил печь и стал осматриваться. На запыленном столе лежала толстая тетрадка.
«Записки бакенщика, - подумал без тени уважения Щюра, - зажёг - погасил, зажёг – погасил…»
В избушке резко похолодало. За окном пошёл типичный осенний дождь, а ненастный сырой ветер завыл: «Щюра – ничтожество!» Дождь шёл недолго. Окна покрылись изморозью, загудела вьюга: «Щюра – ничтожество!» Окна потекли, потеплело, полыхнула молния и гром пророкотал: «Щюра – ничтожество!»
Когда на следующий день катер подобрал Щюру, он сиял как орден «Дружбы». Всю дорогу он сидел в одиночестве на корме и улыбался. А как же не улыбаться, если у него готова новая книга стихов.
Рос Эзопов, Астраханский общественно-политический еженедельник "Факт и компромат" № 36 (596), 19.09.2014 г.
