Стоит вернуться к давно начатому разговору о феномене Сталина, как предмете ненависти одних и обожания других.
Почему ненавидят (думают, что ненавидят) Сталина определенные либеральные представители, сами себя назначившие сторожами при «нашей и вашей свободе»? Они боятся своего страха перед ним. Это тот «страх страха», о котором мы читаем у Пятигорского. Этот «страх страха» раздрапировывает робкую, мелочную плоть их души, отличительная черта которой – бояться и благоговеть. Они отлично понимают, что при Сталине сдавали бы своих, занимали их квартиры и плясали на ночных оргиях. Им и страшно … и хочется. Они ненавидят себя за это, думая, что ненавидят Сталина, потому что он открывает им их же самих. Все их проблемы, неуживчивость с собой и миром объясняются ими наличием Сталина.
Любят его по тем же самым причинам. Люди инфантильные и несамостоятельные с удовольствием делегируют личную власть над собой, власть, позволяющую принимать самостоятельные решения, кому-либо, теряя ее у себя. Сталин в такой ситуации становится образом несбывшегося себя самого, мечтой о том, чего не будет. И от этого им горько и безысходно. Будь Сталин рядом – я был бы другим. Но ведь его не будет. То есть теперь все личные проблемы, провалы, глупости объясняются отсутствием Сталина. В результате Сталиным начинают именовать неосознанные реакции, рефлексии, импульсы.
Сталин дает атрибуцию этим реакциям и дает возможность их осмысления.
Оба эти сталинизма незрелы. Нелюбовь к завершенности и зрелости вообще наша национальная черта. Незрелое просветительство екатерининского века породило незрелый материализм, из которого вырос незрелый материалистический социализм. Сегодня мы живем в условиях незрелого капитализма и незрелого либерализма. Откуда же взяться зрелому сталинизму, тем более при тотальном невежестве и сталинистов и антисталинистов?
Что важно понимать? Взбурленное общество эпохи Сталина не знало Сталина в динамике, когда все были сталинистами, он единственный, кто им не был, кто был статичен, кто двигался в будущее, не изменяясь. Он был рассеян в своих атрибутах, образах, символах (портреты, трубка, негаснущее окно в Кремле), но его самого не было, он был неощутим в конкретном месте и конкретных обстоятельствах, а оттого неуловим. Общество ощущало себя живущим в одно время со Сталиным, каждый чувствовал, что-то, что я делаю, может увидеть, прочесть Сталин и это ожидание придавало жизни особый, невоспроизводимый сегодня оттенок. Со Сталиным всем было не страшно и, вопреки сегодняшнему штампу о запуганных людях 1930-х, эти люди были по-настоящему смелыми. Трусы не смогли бы стоять насмерть в 1941-м и закончить войну в 1945-м. Да, эти люди соглашались с тем, что жертвы нужны, соглашались потому, что каждый был готов стать этой жертвой. Разве можно спасти мир, не потратившись? Поэтому они шли на смерть в войне, а в лагерях не разлагались, не опускались и не кончали с собой, а оставались людьми, работали, иногда даже творили. Поэтому никто не пытался убить Сталина – нельзя было убить нерв времени, сублимацию надежд и духа.
Время Сталина было очень сложным и парадоксальным и это видно буквально во всем. Лихачев вспоминал, что чекисты, принимавшие этапы на Соловках, избивавшие заключенных и невозможно матерящиеся, общались между собой по-французски. И эта парадоксальность не дает уместить это время в какой-то шаблон, объясняющий все, что тогда происходило. Это время точно описывается чеховским: «Ах, как непонятно, и страшно, и хорошо». Это было общество рабочих, романтиков, мечтателей, страдальцев, у них было ощущение молодости страны и тотальное невнимание к деньгам. Зацикленность на деньгах – это признак старения общества, ибо в юности увлекаются любовью, а в старости пересчитывают накопления. Поэтому надо помнить, что та эпоха была совсем другая. Сталин и его время требуют понимания. А не деклараций и проклятий.
Борис Якеменко
