В 1793 году Астраханская губерния оставалась неспокойной: горцы, ногайские, калмыцкие и киргизские кочевники, беглые волжские разбойники считали любой плохо охраняемый обоз или барку законной добычей. Зимой путника ожидали метели, выметающие степь до песка (и не разобрать, то ли воет ветер, то ли стая изголодавшихся волков), летом — зной без намека на тень, ураганные пожары и комариные тучи. И все же пожилой академик Паллас собрался в путь, не пожалев на сей раз собственных сбережений. (Большая экспедиция 1768−1774 годов состоялась по поручению Академии наук и на ее средства). Уж больно интересны были ему южные наместничества бурно растущей империи, те края, где исстари пересекались караванные пути, военные дороги и богомольные тропы.
О Сарпинском селении. Вот, к примеру, Сарепта — совершенно немецкий городок, уютно устроившийся у впадения тихой Сарпы в Волгу: виноградники, сады, мельничный пруд, белая кирха с братским и сестринским домами в торцах, розовый постоялый двор и желтая аптека. После пугачевского разорения городок лишь окреп и расцвел стараниями гернгутеров, людей необычных даже по меркам много повидавшего ученого. Вся их жизнь протекает в трудах под скорбным черным циферблатом курантов, обращенным на крестообразную площадь. В сторону кладбища, куда уносят бренное тело и где душа наконец воссоединяется с Христом, смотрит белый циферблат. «И ведь именно в Сарпинском селении, где не было частной жизни, супруг давался жребием, а весь семейный уклад вплоть до цвета ленточек на женском чепце строго подчинялся общинным нормам, процветали тогда медицина и наука», — рассказывает историк Андрей Курышев, заместитель директора музея-заповедника «Старая Сарепта». Об этой странности, возможно, думает Паллас, сидя на прочном дубовом стуле в аптеке и глядя на фонтан в центре площади, с фарфоровой чашечкой горячего пахнущего корицей кофе в руке, пока врач и аптекарь Карл Август Зайдель подбирает и составляет для него необходимые препараты: в начале экспедиции Паллас провалился под лед при переезде через реку Клязьму. Предыдущий хозяин аптеки, давний друг академика Иоганн Вир уже встретил свою настоящую жизнь за белым циферблатом, а его вдова в чепце с белыми лентами ухаживает за одним из лучших в этой местности виноградником…
220 лет спустя Сарепта, по прихоти судьбы почти не тронутая ни будущим генералом-фельдмаршалом и советским военнопленным Фридрихом фон Паулюсом, ни градоначальниками всех партийных мастей, все так же прочно стоит на берегу Волги. Лишь надгробие доктора Вира перекочевало с исчезнувшего кладбища в его аптеку, виноградники с садами уступили место новостройкам, да север Астраханской губернии выделился в Волгоградскую область. Осип Мандельштам представлял академика Палласа, с именем которого в России принято связывать начала всех естественных наук, «ласковым путешественником» с «белыми руками концертмейстера» и «большим избалованным сибирским котом на коленях». А на акварели художника Кристиана Гейсслера, сопровождавшего академика в той экспедиции, — в даль всматривается почти что лондонский денди: короткая косица с бантом, круглая английская шляпа, удобный зеленый сюртук, атласный желтый жилет, бордовый галстук на шее, кюлоты из синей замши и сапоги с плотными отворотами, под мышкой гербарная папка, а в руке у левого бедра — лопатка и заостренный штырь для подкопки растений, которые ученый сжимает словно шпагу. Такой человек мог не только гербарии собирать, но и придумать, как и из чего в России шампанское выделывать… «Скажите, аптека открыта? » — прерывает размышления неожиданный, но в общем-то уместный вопрос: с трудом удерживая тяжелую дверь, на пороге стоит мужчина в шляпе. «Извините, уже лет сто как закрыта», — отвечаю я…
Паллас описал 220 новых видов растений, из них 62 — из Астраханской губернии.
Гора и соленое озеро Богдо. «Я торопился со своим художником в степь по ту сторону Волги, чтобы не пропустить редкие весенние растения», — записывает в путевых заметках Петр Симон Паллас, и его дорожный экипаж в сопровождении дюжины казаков одвуконь и татарских проводников покидает надежные стены Сарепты… Что ж, причина достойная. Дикие тюльпаны лишь на два-три дня расцвечивают весеннюю зелень степи. Ветер скоро сорвет нестойкий красно-желто-розовый классицизм. На смену ему так же на считанные дни придет импрессионизм черно-красных маков и нежно-сиреневых и неярко-желтых ирисов… Двести с лишним лет назад тюльпановые волны колыхались на всем степном пространстве. Теперь живописные участки, достойные кисти художника или объектива фотографа, можно найти разве что в заповедниках, таких как гора Большое Богдо. Гора — это по местным, прикаспийским меркам, где все находится метров на двадцать ниже уровня моря. Текучие соли прародителя нынешнего Каспия выдавили на 150 метров вверх багрово-красную толщу древних глин и песчаников, чтобы те по прошествии геологического мгновения вновь обратились пустынными и речными песками. Впрочем, не тюльпаны привлекают сюда неугомонного естествоиспытателя, а любимые розовые и желтые подушки астрагалов (с астрагалом ученый изображен и на портрете Гейсслера) и солеросы — растения, приспособившиеся выживать в просоленной степной сухости. Именно их Паллас и разыскивает по весне, пока те не превратились в колючки, занесенные песком вперемешку с крупицами соли и иссохшими белесыми трупиками саранчи. Неизвестные прежде виды солянок, теперь носящие его имя — петросимония, облюбовали берега озера Баскунчак. Паллас описал 220 новых видов растений, из них 62 — из Астраханской губернии, но солеросы, одним свои обликом выдающие присутствие в почве избыточных солей, ему были особенно интересны. Сопоставив их распространение в Прикаспии с точками находок морских раковин и древним рельефом, ученый делает совершенно справедливый вывод о том, что Каспийское, Аральское и Черное моря некогда были единым морским бассейном. Остатками этого моря он считает и Баскунчак. Издали, да и вблизи от этого крупнейшего в мире самосадочного озера, насколько позволяет подобраться к кромке рассола вязкая жижа, невозможно отделаться от ощущения зимнего пейзажа: лужицы, затянутые тонкой ледяной коркой, запорошенный тростник, ровная блестящая иссиня-голубая поверхность. Лишь гигантские шестоватые «снежинки» выдают кристаллическую природу «зимы». «…Я все-таки забрался еще раз… на эту особенную, возвышающуюся в середине безграничной равнины скалистую гору и восхитился богатствами превосходной соли, которую содержит белоснежное озеро, не без сожаления, что это богатство, будучи частной собственностью, остается неиспользованным, в то время как для посола рыбы берут соль из намного более худшего озера, загрязненного горькой солью», — продолжает академик путевое повествование. Что к этому можно добавить? Представьте себе: ничего. Ровным счетом ничего не изменилось за 220 лет. Разве что частные собственники по сложившейся ныне традиции держат капитал в кипрском офшоре, а превосходной соли не отыскать ни в поселке солеломщиков Нижнем Баскунчаке, ни в самой Астрахани. А ведь если соль не выламывать в советских масштабах — по 6 миллионов тонн в год — ее при естественном обновлении озера за счет источников, поставляющих 2,5 тысячи тонн минерала в сутки, надолго хватит. Для посола рыбы уж точно…
Об астраханском рыболовстве. По инструкции для академических экспедиций, составленной при живейшем участии Палласа, ученым предписывалось уделять внимание не только естественноисторическим сведениям о российских местностях, но и особенностям экономического уклада неизведанных провинций. И обширная глава записок Палласа посвящается рыболовству: «Трудно, пожалуй, найти в мире рыбный промысел, за исключением, наверное, отмелей Ньюфаундленда, который так богат и так выгоден для государства, как каспийский вместе с волжским… и тысячи людей заняты кто самой ловлей, кто доставкой рыбы на санях или другом транспорте, кто, в конце концов, продажей, и живут потом в достатке». Справедливо по сей день. И в отношении отмелей Ньюфаундленда, и по поводу занятости населения. Есть, конечно, и отличия. Во-первых, в последние два десятилетия XVIII века по скрупулезным подсчетам дотошного академика, на тонях Астрахани и владельцев крупнейших учугов, включая архиепископа, высших чиновников, помещиков и купцов, вылавливали без малого полтора миллиона голов осетровых рыб в год. «Малое» — это тони в Персии и закавказских ханствах, которые тоже арендовали астраханские собственники. А учугом называли свайный частокол со страшными острыми крючьями, свисающими на цепях в единственном узком проходе, куда устремлялись спешившие отнереститься осетры и белуги. Во-вторых, ценную рыбу почти не ели, а черную икру не вывозили, пока не изобрели своего рода икорный жмых — паюсную (прессованную) икру. Из рыбы извлекали плавательные пузыри, которые шли на выработку «самого благородного и дорогого продукта от вылова осетровых рыб»… Тут следовало бы сделать большую паузу и предоставить читателю возможность самому догадаться, о чем пишет Паллас. А пишет он о рыбьем клее! Клей служил важной частью российского экспорта (до 110 тонн в год): в Англии, Испании, Голландии, Франции без него не мыслили пивоварение, изготовление хорошего портера и осветление вин. Из «низких сортов» — сазанов, судаков, сомов — топили жир. Вокруг рыбных запасов разыгрывались нешуточные драмы: князья и чиновники норовили приобрести земли якобы под землепашество и поселение крестьян, а на деле лишь городили учуги на богатых волжских затонах, ильменях да ериках (протоках) и, кроме забоя рыбы, ничем другим не промышляли. Доходило до анекдотов, подмеченных Палласом: на крупнейшем волжском рукаве — Ахтубе — пытались наладить шелководство, но крестьяне стали опрыскивать шелковичных червей соленой водой, чтобы убить их и беспрепятственно заняться рыбной ловлей… Сегодня и балык из сома за деликатес почитается. Про осетровых и говорить нечего: были бы рады украсить ими стол и в Англии, и в других странах… Вот только в результате пробного заброса в 1995 году пришел невод с одним осетром, который был заботливо распутан и отпущен на волю. Ныне благородную рыбу не столько ловят, тем более варварскими учугами, сколько разводят. «Осетровый рыбоводный завод «Лебяжий» [на место которого Палласу когда-то «пришлось с трудом продвигаться по песку"], — говорит главный рыбовод Петр Муртозин, — ежегодно выпускает в Волгу 7,5 миллиона трехграммовых мальков, в прохладной проточной воде выращенных из икры, которую дает ремонтно-маточное стадо». В других хозяйствах Астраханской области разводят и судака, и почти забытую ныне белорыбицу — ремонтируют потихоньку волго-каспийское рыбное поголовье. И по-прежнему тысячи людей заняты кто ловлей, кто продажей, кто созданием удобных баз, куда стремятся рыбаки со всей России, «и живут потом в достатке».
Клей служил важной частью российского экспорта (до 110 тонн в год): в Англии, Испании, Голландии, Франции без него не мыслили пивоварение, изготовление хорошего портера и осветление вин.
Возвращение в Черноярск. В былые времена купцы, не имевшие доступа к землям и, значит, учугам, промышляли ватажным ловом — ставили сети. Одна из крупных ватаг конца XVIII века принадлежала жителю крепости Черный Яр, или Черноярск, Михаилу Баранову. «С ним Паллас, возможно, вел дела в свою предыдущую экспедицию, — рассказывает художник и краевед Павел Бирюков. — Потому, наверное, возвращался постоянно и с Богдо, и из других левобережных местностей на крутое волжское правобережье — в крепость, обслуживавшую переправу». Прежний центр Черного Яра срезан вешними волжскими водами. От крепостицы 200-летней давности остался лишь западный вал, теперь обрывающийся в реку, да «внушительная каменная церковь с двумя башнями и позолоченными куполами». Рядом с церковью, возведенной на деньги Баранова, украшенной необычными полами из фигурных литых чугунных плит и освященной во имя святых апостолов Петра и Павла, лежат два надгробия. «Под сим камнем погребено тело купца Михайлы Иванова Баранова, которому от роду было 63 года», — сообщает резная надпись. Зачем нынешнему батюшке пришло в голову оттащить надгробия основателя церкви и его супруги в мусорную кучу, одному Богу известно… На противоположном берегу Волги, вдоль ее рукавов — Ахтубы и Бузана — академик Паллас предпринимает археологические изыскания. Там на продолговатых ярко-рыжих буграх под Красным Яром, Казаном (ныне Лапас), Селитренным городком, Царевыми Подами (Царев), исполосованных косыми линиями древних морских песков, он находит все еще внушительные остовы средневековых татарских склепов и зданий, сложенных по большей части из плинфы — больших квадратных кирпичей. Особенно ученого удивляют глиняные трубы. Он даже пересказывает легенду о том, что по трубам в лагерь ордынского хана Джанибека передавали кобылье молоко, но предполагает, что нужны они были все-таки для подъема воды на орошение. Мысль о том, что ордынцы строили настоящие города, Палласу не близка: большинство кирпичных стен и полов он считает руинами молелен да «могилами монголо-татарских князей и влиятельных лиц»… Последнее оказалось верным лишь в отношении Лапаса: здесь, как предполагают археологи, могли быть усыпальницы Узбека, Джанибека и других великих ханов Золотой Орды. А раскопки по всему Ахтубинскому левобережью, начатые через десятилетия после путешествия Палласа, выявили на древних буграх непрерывную полосу городков и замков, построенных в XIV веке — в годы правления этих ханов. «Среди них выделялась столица Сарай (Дворец), располагавшаяся у села Селитренного и являвшаяся одним из крупнейших по площади и развитых городов своего времени — с мечетями, дворцами, усадьбами, жилыми домами, банями и общественными уборными, — поясняет археолог Евгений Пигарев, директор музея «Селитренное городище». — Дома были украшены изразцами и майоликовыми панно с изречениями поэтов, оснащены канализацией и топкой — каном. Благодаря отходившим от кана дымоходам — суфам, лежанки и полы в домах оставались теплыми. На месте современного села находилась своего рода промзона с кузницами, оружейными, ювелирными, стеклодувными и гончарными мастерскими, кирпичными печами, в каждой из которых единовременно обжигалось до 100 кубических метров кирпичей». В те годы в Сарае проживало до 75 тысяч человек. На соседнем с древним городищем обрыве, омываемом Ахтубой, три года назад кинематографисты соорудили натурные декорации «Сарай-Бату» для съемок фильма «Орда». Фильм вышел неправдивым, а вот декорации запоминаются, хотя и не дают представления об ордынском городе и строениях…
Заметки об Астрахани. Из тех же кирпичей, взятых с ордынских городищ, за неимением другого строительного материала русские зодчие в 1582—1589 годах возвели мощный астраханский кремль с семью башнями и трех-пятиметровыми в толщину стенами. В Астрахани, которую Паллас относит к городам первого ранга Российской империи, его интересуют торговля, ценообразование, виноградарство, необычные общины. Он приглядывается к тому, как проводят молебны индийский дервиш из Мультистана (Пакистан) и армянский архимандрит, заходит в Персидское подворье и дом управляющего аптекарским садом и огородом, где отмечает косметическую воду из цветков лотоса и удивительные свойства самого растения, совершенно не поддающегося паразитам. Ученые раскроют химические и структурные секреты листьев лотоса через два с лишним столетия… «Персидское подворье было перестроено в середине XIX века, — рассказывает краевед Татьяна Слободских, — но внутренний двор этого караван-сарая, наверное, изменился мало: глубокие тенистые арки, опоясывающие веранды с огромными деревянными сундуками, выкрашенными масляной краской, в которых можно запереть весь скарб путешественника, цветные широкие лестницы, выстланные ворсистыми коврами, чтобы ночные шаги вновь прибывшего не потревожили постояльцев». В обмелевшем Кутуме отражаются желтые стены и красная черепица немецкой аптеки, и все так же загадочно улыбаются львы на воротах усадьбы купца-рыбопромышленника Федорова, а по набережным гуляет разноплеменный астраханский люд…
Путешествие в степь. Из Астрахани, Черного Яра или Сарепты, где Паллас оставляет жену и болезненную дочь, он стремится забраться как можно дальше на восток губернии — в степи с фиалковым запахом вечерницы и плещущие барханами пески на поиски новых растений и минеральных диковин. 52-летний профессор одинаково легко справляется и с конской сбруей, и с парусом на ялике.
«Живых созданий дальше в этой степи почти не видно, кроме как журавля-красавки (рассредоточено), дрофы и стрепета, черного, полевого и хохлатого жаворонков, отдельные суслики и долгоноги (тушканчики); однако часто встречается быстрая ящурка, также воинственный… и поднимающийся, когда его преследуют, против… наездника, но неядовитый желтобрюхий полоз (желтопузик), который часто достигает в длину одну сажень; также ядовитые гадюка и щитомордник… кусачие ушастые круглоголовки и симпатичные маленькие ящерицы, без бородки, которые, если пугаются, закручивают хвост на спину», — в подробностях и, конечно, на латыни приводит ученый список обитателей степей, весьма скудный, по его мнению.
Сегодня увидеть в одном месте всех этих животных, даже исключая дрофу и тушканчиков, — большая удача. Такая удача подворачивается отчасти в песках Батпайсагыр (палласовой пустыне Салтан-Мурат), отчасти в Богдинском заповеднике и заказнике Степном. На солнечных барханах все также топорщат свои «страшные» воротники ушастые круглоголовки и на бегу закручивают черные кончики хвостов круглоголовки-вертихвостки; шипят степные гадюки, не желая уступать дорогу. Ранним утром в весенней степи гуляют парами взъерошенные красавки, призывно скачут и поют жаворонки, причем самки стараются даже усерднее самцов и соперничают с круглоголовками за научное имя вертихвосток, и высоко выпрыгивает, развернув во всей красе черно-белое оперение и поднимая росяную радугу, токующий стрепет…
…Дорожный экипаж, груженный ящиками с пухлыми гербарными папками и бесценными записками и зарисовками, желто пылит по осенней степи к южным границам Астраханской губернии и далее — в новые земли Тавриды. Колесные оси густо смазаны дегтем, чтобы скрип их не мешал размышлять. Не устающий удивляться людям и природе, профессор высматривает еще неизвестных ему (а значит, и никому в мире) живых созданий…
Андрей Журавлев,
nat-geo.ru
