Представьте себе Россию конца XIX века, большую казацкую станицу в Енотаевском уезде, в 194 верстах от г. Астрахани, в 10 верстах от селения Никольского, прямо на открытом, довольно высоком берегу Волги. В трехстах дворах проживает около 1700 жителей. Народ занят преимущественно рыболовством, есть частная рыбная ватага. Это вам не Средние века в Западной Европе. Ничуть не бывало.
Как следует из рапорта доктора Депнера, активного участника событий, — народ крепкий, здоровый, хозяйства ладные, может, не все богатые (как везде, есть и пьющие, и лентяи — «в семье не без урода»), но уж точно в основном — обеспеченные, зажиточные. Очень много родственников, прямо кланы. Кругом чисто, опрятно, бани свои отстроены, моются регулярно. Дисциплина в целом неплохая — казаки, как-никак. Врачи уже есть, между прочим, и фельдшера в количествах, и уж клинику чумы все знают — мелкими вспышками она появляется регулярно последние годы. Погода осенью-зимой, когда собственно все и началось, обычная для этой местности, примерно как там и в наше время, никаких землетрясений и извержений вулканов, никаких комет и других предвестников. Микроскоп давно изобретен — толку-то пока — чуму под микроскопом еще никто не увидел и диагностика ее остается «умозрительной».
И вот на фоне чистоты и здоровья разворачивается на ровном месте, практически средневековомракобесная, от чего еще более страшная, картина чумного Апокалипсиса в одной отдельно взятой станице. И как-то так сначала незаметно, из ничего, а потом лавинообразно — обрушиваются на нас чумные ужасы Средневековья. И понимаешь: недалеко мы ушли от диких предков, эх, недалеко.
<…>
Началось все в конце сентября 1878 г. с непонятного заболевания Агапа Хритонова, 65-летнего казака, имевшего массу родственников, что немаловажно, как большинство в этой станице. Слабость, боль в боку, и (внимание!) бубон под мышкой довели его до смерти ко 2 октября. Позже этот первый эпизод пытались связать с какими-то товарами, полученными им от родных из Малой Азии, но, говорят, не подтвердилось.
Следом слегли с головной болью, слабостью, лихорадкой, образованием бубонов один за другим многие, в первую очередь — родственники и приходившие навестить больного (имена и судьбы всех доподлинно известны, статистика велась исправно), кто-то выздоравливал, кто-то умирал, но выздоровевших было отчетливо больше. Все же смертельные исходы с похожей клинической картиной встревожили местного станичного фельдшера Трубилова. По всем правилам он отписал в Астрахань о клинике некоего, неясного ему заболевания, особо отметив, будто обращаются к нему больные поздно, «когда всякая помощь невозможна, из 14 заболевших в начале эпидемии умерло семь», а заодно он пригласил фельдшера Стирхаса из соседней станицы — посоветоваться.
Но донесение встревожило теперь уже астраханскую медицинскую управу, и выслан был не только дополнительный фельдшер, но и доктор Кох — разбираться. Наказной атаман казачьих войск тоже был встревожен ситуацией «в своих рядах», и тоже отправил в станицу старшего войскового врача астраханского казачьего войска — доктора Депнера. К середине ноября появились диагнозы. Чуму они не предполагали даже близко: Кох обнаружил «жестокую перемежающуюся лихорадку с припуханием желез», а Депнер — «послабляющую лихорадку с опухолью печени, селезенки, припуханием лимфатических желез, или паховых или подмышечных, и тифоидным состоянием», а высокая смертность объяснялась отсутствием «должной осторожности во время болезни».
Казаки продолжали умирать. Надо сказать, что один из казаков, по отчетам врачей, имел не только бубон под мышкой, но и кровохарканье с клиникой воспаления легких, но он выжил, даже не заразив ни одного из докторов, так что была ли это чумная пневмония ретроспективно — не известно и маловероятно.
Самым первым человеком, не согласившимся верить успокоительному диагнозу «лихорадка», был местный батюшка — Матвей Гусаков, написавший в дневнике:
Доктор Кох продолжал наезжать, ставить диагноз — малярия (видимо, для разнообразия), и назначать всем хинин, вплоть до самого последнего своего визита в станицу, закончившегося смертью самого доктора.
Доктор Депнер так описывал клинику того периода в своем отчете: «умеренное лихорадочное состояние типа послабляющего или перемежающегося; больные бодры, на ногах, аппетит хорош, сон нормален, равно и все отправления; вскрывшиеся абсцессы лимфатических желез или в пахах, или под мышками выделяли доброкачественный гной». Довольно благодушно звучит, как будто он видел не тех же людей, что и священник Гусаков. А процент умерших все возрастал.
Что интересно, до поры до времени ни казаки, ни администрация на происходящие события не обращали ни малейшего внимания. Кроме, разве, семей погибших. К концу декабря среди массы заболевших уже было отмечено еще 2 случая заболевания не только с бубонами, но и кровохарканьем — оба погибли. И вот тут-то и сыграл свою роль Его Величество Случай. Может, все б на этом и закончилось, как в других местах тоже, а в истории эпидемий чумы не было б отдельной страницы. Это ж до сих пор были «простуда», «малярия», и «лихорадка тифоподобная», под этим именем заболевание бы и осталось в исторических записях.
Но… возбудитель был занесен в очень многочисленную, генетически достаточно однородную и по факту — очень наследственно предрасположенную к тяжелому течению заболевания семью — семью Беловых. Вот тут-то и рвануло. Сын богатого казака Осипа Белова, Федор, был женат на Хритоновой Марье, отец которой погиб от чумы первым в станице. И, казалось бы — вот оно — откуда пошло! Да только к моменту заражения Беловых, у Хритоновых — из 9 человек четверо умерли, но остальные давно выздоровели, а легочной чумой и вовсе никто не болел.
Чумой заболевание все еще не считалось. Г. Н. Минх своеобразно оправдывает в последствие растерявшихся врачей: тот факт, что практически мгновенная и массовая гибель семейства Беловых произошла на фоне клиники лихорадки и воспаления легких, но без (или почти без) бубонов, мог «навести лиц, мало или совсем незнакомых с 1-м периодом ветлянской чумы, на мысль о какой-то другой, начавшейся только с Беловых, болезни».
Опять же из отчета доктора Депнера, вторично приехавшего в декабре в Ветлянку и обнаружившего больных с отличными от ранее виденных им проявлениями, присоединились геморрагические симптомы, нарушение сознания, скоротечные бубонные формы, осложнения со стороны желудочно-кишечного тракта, поражение почек, а часть больных, как мы понимаем, демонстрировала явления септической формы и легочной чумы.
Другая же часть больных, обнаруженных доктором Депнером в том же декабре, вовсе не локализовала инфекцию, демонстрируя молниеносные и септические формы, маскировалась под апоплексический удар, не давала четкой картины ни бубонной, ни легочной чумы, ни даже кожных проявлений, что выглядело еще ужаснее: «…нашел 23 больных со следующими припадками: жестокая головная боль во лбу, в висках, боль в членах, непродолжительный умеренный озноб, за которым следовал продолжительный, сильный, жгучий жар лица и глаз, живот туг, припухлость печени, селезенки, пульс 100–120; такое состояние продолжалось 2–3 дня, за которым в благоприятных, хотя немногих случаях, следовал пот и ослабление всех припадков, но большею частью через день или два пароксизмы возобновлялись в более тяжелой форме; являлся бред, бессонница, беспокойство, жар до 42°С, сухость бурого языка, непроизвольные, темно-бурые испражнения, необильная красноватая моча. Смерть следовала или после первого, или второго, реже после третьего пароксизма, при явлениях общих клинических судорог, в коматозном состоянии, при весьма быстром упадке сил. Трупы умерших скоро коченели, и трупные пятна появлялись через 12 и более часов».
И, наконец, такая запись: «С 9 декабря процент смертности, постепенно возрастая, достиг к 14 декабря до 100%». В своем отчете Депнер указывает на тесную связь первого и второго периода, считая их все же одним заболеванием.
Чуму разнесли по Ветлянке. Гибли, по-видимому, все те же предрасположенные, так как бывало, заболевали люди далеко живущие, а соседи почему-то не заболевали. А ведь это была уже легочная чума собственной персоной, с весьма высокой контагиозностью. Примечательны списки погибших: в них десятками — одни и те же фамилии: Беловы, Писаревы, Лобановы, Астаховы и так далее, приводящие к мысли, что случайно чума набрела на очень подходящие генотипы, вспыхнувшие в ее огне, как сухие дрова, ответившие вторично-легочными формами, да в таком количестве, что покатилась чума дальше уже первично-легочной лавиной.
«Критическая масса» этих самых «однородных» генотипов, разжегшая огонь эпидемии, и послужила стартом второго периода Ветлянской эпидемии — чумы уже первично-легочной, не требующей блох и прочих паразитов для своей передачи, распространяющейся воздушно-капельно, как грипп.
Хотя, честно говоря, это все предельно упрощенно. Вопросы перехода бубонной чумы в легочную в ходе эпидемии до сих пор считаются сложными, хоть уже и не загадочными. Так и случилась эпидемическая катастрофа, названная позднее «Ветлянской чумой».
В начале декабря доктор Депнер вновь появился в Ветлянке, с двумя фельдшерами из соседних станиц. Было принято решение об открытии больницы, разделении станицы на участки, из которых требовалось сообщать о заболевших. Сам же доктор Депнер, осмотрев больных вместе с доктором Кохом, посетив вымерший дом Осипа Белова, так впечатлился, что тут же закрылся решительно и бесповоротно в своей избе, требуя, чтоб даже фельдшеры свои донесения прикладывали к стеклам окон снаружи, и никого не пуская внутрь. Вот что было, наконец, сделано — так это затребован карантин для Ветлянки в рапорте от 11 декабря. Лучше поздно, чем никогда. Больных стали изолировать, дома дезинфицировались, стали добиваться исполнения соответствующих статей устава, касающихся серьезных эпидемий. Через несколько дней, к 14 декабря, доктор Депнер вовсе сбежал в соседнюю станицу, объяснив свои действия в том же отчете «лихорадкой, с сильным нервным расстройством». Но, даже, несмотря на свое дезертирство, он сделал, пожалуй, больше всех, а понял раньше всех — что происходит.
Казаки слепыми не были, и массовое вымирание семейства Осипа Белова, наконец, открыло всем глаза на происходящее. Началась паника. Между 6 и 8 декабря люди попрятались, улицы опустели. Сначала, как водится, решили: разгневанный Бог ниспослал на их станицу суровую кару, а может, злые силы колдуют. Видение «Бича Божьего» витало над станицей всю в первую половину эпидемии, но времена все ж были уже не средневековые, и быстро стали в массе склоняться к «прилипчивому» характеру заражения, а болезнь признали «присталой», по-нашему — заразной, инфекционной. Между религиозно-мистическими и здравоэпидемическими воззрениями в народе существовало множество переходов. Рассуждать можно было долго, а вот выхода не было. По признанию ветлянского казака Петра Щербакова: «Время было лютое. Все по домам заперлись, носа на улицу высунуть боялись. А если глянешь на улицу, так сразу гробов 20 увидишь. Везут их двое — пьянь-пьянцовская, у них гармошки, и они песни поют, на мертвых сидючи… Я уж повоевал в жизни, всего насмотрелся. Конечно, на войне страшно, зато в Ветлянке было куда как страшнее». И народ побежал. Побежал куда глаза глядят.
Далее все как по писанному. В соседних населенных пунктах и даже уже в отдаленных, народ оказался премного наслышан о неизвестной и ужасной «присталой» болезни, которая никого не щадит. Беглецов уже ждали. Но вовсе не с распростертыми объятиями. А с вилами и дубьем. Пока медики медлили — народ сам выставил заслоны из мужиков и казаков с оружием, жестоко отгонявшие беженцев. Кто-то из беглецов возвращался назад — пускали, кто-то оставался жить в лесу, в степи — в землянках, да попросту ямах, в стогах и шалашах (а ведь зима, не забываем, температура воздуха отрицательная), и гибли уже от неустроенности, голода, холода и стресса.
<…>
Поначалу больных активно, хоть и малорезультативно, пытались лечить. Со слов доктора Депнера, в лечении использовали «хинин в больших приемах и хлорную воду внутрь; снаружи на абсцессы желез уже вскрывшиеся — карболовую примочку, а на опухоли желез не вскрывшиеся — меркуриальную мазь». «Испытывались все средства против горячечных болезней, как-то: салициловая кислота, соляная кислота, хинин, холод, и проч.»
Решением станичного управления в большом, пятикомнатном доме купца Калачева (специально безвозмездно им выделенном) организовали больницу на 20 коек, заведовать которой поставили фельдшера Анискина. В одной из комнат разместили аптеку и самого фельдшера, в другой двоих служителей, а 3 комнаты отдали пациентам. И, по началу, их по-честному попытались лечить. Только это продолжалось очень недолго. Ну, эдак пару дней.
Доктор Кох вскоре заболел чумой, чего и следовало ожидать, но, будучи человеком благородным, боясь заразить своих хозяев (он жил в доме священника), сам по доброй воле отправился в больницу. То, что он там увидел, было весьма прискорбно: кругом покойники — места для живого нет. Он кое-как сбросил один из трупов с кровати на пол и улегся на освободившееся место. Умер 15 декабря.
Священник Ветлянки Матвей Гусаков, первым заподозривший неладное в большом количестве смертных случаев от «обычной лихорадки», никому не отказывал в помощи, за что очень быстро поплатился. Зря доктор Кох так о нем волновался — Матвей Гусаков тоже вскоре умер от чумы. Священника никто не хотел хоронить, народ неблагодарен, так что пришлось его беременной жене и престарелой матери самим долбить могилу в промерзшей земле. Они, впрочем, тоже скоро умерли.
Так что же произошло с больницей? Открыта она была 8 декабря, сразу и была заполнена. К утру следующего дня из 21 госпитализированного в живых осталось только 6. Примечательно, что печное отопление в доме оказалось не работающим, одну печь удалось растопить, но она тут же треснула, заполнив все помещение едким дымом.
И тут, тот самый приказчик Флавиев, назначенный смотрителем больницы, не нашел ничего лучшего, чем, несмотря на мороз, выбить стекла. Проветрил, так сказать. Раз и навсегда. Так и осталась больничка без отопления и стекол в окнах: температура внутри естественно стала отрицательной.
А что вы хотите зимой? Больные это едва заметили, мечась в лихорадке и в бреду, а вечнопьяные служители тоже не вполне обратили внимание на такое мелкое неудобство.
С первого же дня открытия больницы «милосердные», как звали в Ветлянке санитаров-служителей, начали «лечить свои нервы», напиваясь до бесчувственного состояния, и валяясь на полу среди трупов, мало чем от них отличаясь. Частенько присоединялись к ним и фельдшера. Не удивительно, ибо в день «милосердным», было положено на двоих ведро водки, которую им исправно поставляли, и если б проспиртованность продлевала жизнь при чуме — они были б бессмертны. Однако ничуть не бывало, умирали они в течение нескольких дней, то ли от чумы, то ли от передоза вкупе с переохлаждением. Заменялись другими такими же, с трудом набранными из самого распоследнего ветлянского сброда, но с зарплатой уже вдвое выше, только с тем же результатом. Собственно, обещать им можно было любые астрономические суммы, получать все равно не придут.
Что же было с теми больными, кому не посчастливилось умереть в этом медицинском заведении сразу? Каждый был предоставлен сам себе. Никого не кормили и не поили. Испражнялись под себя, а упав с кровати — лежали дальше на полу, в одной куче с пьяными служителями и трупами. Да, трупы тоже никто не озабочивался убирать в сарай (а тем более хоронить) по несколько дней.
И еще раз из рапорта доктора Депнера: «…Но все эти врачебные средства оказались бесполезными, почти все заболевавшие умирали; заразительность доходила до высшей степени: все ухаживавшие за больными медицинские чины, врач Кох и шесть фельдшеров сделались жертвою эпидемии; умер священник, умирали казаки, ухаживавшие за больными и убиравшие мертвых; умирали почти все, кто только имел соприкосновение с больными или мертвыми, заболевая через 3–6 дней, несмотря на то, что они были снабжены предохранительными дезинфицирующими средствами; исключения были чрезвычайной редкостью». Действительно, только между 4 и 21 декабря умерло 6 фельдшеров.
С момента заражения (инкубационный период) проходило в среднем 2–6 дней, продолжительность самой болезни — чаще 3–4 дня, реже 5–7, бывали и молниеносные случаи, когда с момента первых признаков болезни до смерти проходило не более 24–48 часов.
Только в этой больнице от чумы, мороза и голода погибло 70 человек. Совершенно удивительно, что одной девушке удалось выбраться из этого ада живой. Вот уж кому что на роду написано, или «кому быть повешенному, тот не утонет». Когда 18 декабря два новых врача — Морозов и Григорьев приехали в Ветлянку, они узнали, что люди заколотили всех чумных и на чумных подозрительных — в их домах. Обезвредили рассадники, так сказать. Больницу просто никто не навещал и там остались одни трупы. В том, что было раньше больницей, врачи обнаружили среди множества окоченевших тел одну живую девушку, уже почти выздоровевшую от чумы, но полумертвую от холода и голода.
<…>
В январе в Ветлянку прибыл по приказу МВД доктор Красовский — чиновник особых поручений, приказавший, наконец, после совещания, ввести оцепление вокруг станицы. Заболевание он за чуму не признал тоже, обозвав «пневмо-тифом». И хотя официальные круги вслед за Астраханским врачебным инспектором доктором Цвигманом сначала так же категорически возражали против диагноза чума, тут уже все как-то по-тихому перестали в этом сомневаться.
Доктор Красовский ввел в домах, где были больные, существовавшую на тот момент дезинфекцию: аппаратом Пеля распылять карболовую кислоту, все окуривать серой. Дворы чистить от навоза, заливать раствором железного купороса и карболовой кислоты, могилы засыпать известью. Дезинфекцию вещей необходимо было проводить 12 часов, а потом 48 часов проветривать, вещи чумных — сжигать, в крайнем случае, дважды по 12 часов дезинфецировать с 48-часовым проветриванием между сеансами.
По определению М. Петтенкофера (1878 г.): «Дезинфицировать значит разрушить или сделать безвредным заражающее вещество, так называемый болезненный яд». Только вот болезненным ядом считались некие неопределенные миазмы. Так что под дезинфекцией в те поры подразумевалось прекращение разложения трупов людей и животных, погибших от заразного заболевания, и их экскрементов, так как предполагалось, что именно они выделяют некие миазмы, заражающие атмосферу и окружающих людей. Отсюда и вычистка дворов от навоза, и мероприятия на кладбищах, и обработка всего и вся раствором железного купороса и карболовой кислоты, сернокислым и хлористым цинком, а пуще всего окуривание серой, учитывая тот факт, что сернистая кислота, образующаяся в результате, блокирует любые запахи. Миазматическая теория в полный рост, анфас и профиль.
Деньги тоже приказано было обрабатывать — медные мыть в воде, используя решето с длинной ручкой, для бумажных же — проводить 24 часа дезинфекция хлором. Хлор получать на месте путем химической реакции.
Звучит хорошо, только вот приказать и выполнить — вещи разные. Никто распоряжения доктора Красовского выполнять не хотел, вот в чем была проблема. Даже своих родственников хоронить не желали. Конечно, было холодно, трупы не так разлагались, но число незахороненных тел катастрофически возрастало. Исповедующих миазматическую теорию врачей и местное начальство это не могло не настораживать. Казакам же плевать было и на теории, и на карантинный устав. От полковника Плеханова, обычно любимого и уважаемого, шарахались как от зачумленного — вдруг что прикажет?! И прятались. Умолять, вразумлять и угрожать было равно бессмысленно. Атамана слушались не больше.
То ли проводимые мероприятия возымели свое действие, то ли генетически предрасположенные люди закончились, только эпидемия пошла на убыль. Пик ее пришелся на 14 декабря, а к 12 января 1879 г. ее можно было считать практически завершившейся, причем в январе уже преобладала опять бубонная форма. Не то, чтобы все оборвалось резко: даже в конце марта отдельные случаи бубонной чумы встречались, но уже достаточно легкой, зачастую даже без повышения температуры и необходимости вскрытия абсцессов, а погибших больше не было. Всего в станице Ветлянская чумой переболело 446 человек из 1700 (25 %), из них погибших — 364 человека (82 % переболевших), выздоровевших — 82 человека (18 %).
Разумеется, при такой скорости реагирования со стороны властей, из Ветлянки чума все же расползлась в близлежащие населенные пункты (селение Пришиб, уездный город Енотаевск, селения Старицкое, Селитряное и Михайловка, село Удачное, Табун-Аральское урочище), будучи в основном занесена туда больными людьми. Число случаев заболеваний и смертей там было сравнительно невелико. Но дело даже не в этом. Правительством эпидемия чумы была, наконец, признана. До мирового сообщества дошло быстро: в России огромный пульсирующий очаг уже всеми в Европе изрядно позабытой чумы.
Забыта как серьезное эпидемическое заболевание она была не только в Западной Европе, но и в России. Считалось, что главное — не допустить завозную инфекцию, соблюдая пограничные и портовые карантины. В истории осталось вот такое самоуверенное заявление профессора Медико-хирургической академии Петербурга И. И. Равича, датированное 1874 г.: «В настоящее время русскому человеку надо быть рогатой скотиной или свиньей, чтобы заболеть чумой; Homo sapiens благодаря современной культуре совсем потерял способность заражаться чумой». И вдруг такая незадача. По пути в Западную Европу информация была существенно драматизирована, обрастая на ходу не существовавшими ужасами дополнительно к имевшимся.
Везде, где был риск вспышки эпидемии были введены карантины, все местности уже зараженные оцепили кордоном «до истечения 42-дневнаго срока после последнего смертного случая».
Более того — все дворы и улицы по всей немаленькой Астраханской губернии отскребли от грязи, а кладбища привели в соответствие с санитарно-полицейскими требованиями. Снабдили всех запасом дезинфекционных средств и утроили контроль за доброкачественностью продуктов. Словом, работу проделали колоссальную. И деньги, и экипажи, и вещи путешественников, попавших под наблюдение, подвергались 24-часовой дезинфекции хлором. Медные деньги мыли.
Вокруг оцепления зараженной местности, установили, кроме того, большой кордон по правому берегу Волги, простирающийся от Светлого Яра до Замьян, порученный казакам, где тоже были проведены карантинные мероприятия. Посты располагались верстах в 3 друг от друга и между ними курсировал патруль. А еще вокруг всей губернии — кордон в виде пикетных постов — где-то уже чистой воды перестраховка, ведь вдоль Волги были сплошные безлюдные степи. Плюс еще карантин в Сарепте (так, на всякий случай), и полукруглый кордон по левому и правому берегам Волги для защиты Сарепты и Царицына (Волгоград). Но даже это было еще не все! Пока лед на Волге не вскрылся и кто-то мог по нему перейти реку — по берегам были выставлены сторожевые посты, а когда река стала судоходной — их заменили на водные сторожевые посты, отправлявшие по стражнику на каждое идущее мимо судно, чтоб не дай Бог никто не решил высадиться в неблагонадежной местности. Что тут скажешь? «Русские долго запрягают, зато быстро едут», или сразу бы так. Кордон постепенно сужался и снимался по мере прохождения предписанных сроков кордонирования.
Карантин в Ветлянке продолжался с 27 декабря по 13 марта. Когда она была открыта — власти оценили дома, которые пришлось сжечь, и прочее имущество, которое не удалось продезинфицировать и тоже пришлось сжечь, выплатив пострадавшим владельцам соответствующие суммы денег из государственной казны.
Так закончилась последняя в истории эпидемия чумы «добактериологической» эры науки. Кроме специальных монографий, интересно и по следам исторических событий описана она в миниатюре Валентина Пикуля «„Ошибка“ доктора Боткина».
Из книги Ирины Метелёвой «Бич Божий. История чумы» (глава «Трагедия в станице Ветлянской — тупик добактериальных представлений об эпидемиологии чумы (1878 г.)», в сокращении).
AST-NEWS.ru
Как следует из рапорта доктора Депнера, активного участника событий, — народ крепкий, здоровый, хозяйства ладные, может, не все богатые (как везде, есть и пьющие, и лентяи — «в семье не без урода»), но уж точно в основном — обеспеченные, зажиточные. Очень много родственников, прямо кланы. Кругом чисто, опрятно, бани свои отстроены, моются регулярно. Дисциплина в целом неплохая — казаки, как-никак. Врачи уже есть, между прочим, и фельдшера в количествах, и уж клинику чумы все знают — мелкими вспышками она появляется регулярно последние годы. Погода осенью-зимой, когда собственно все и началось, обычная для этой местности, примерно как там и в наше время, никаких землетрясений и извержений вулканов, никаких комет и других предвестников. Микроскоп давно изобретен — толку-то пока — чуму под микроскопом еще никто не увидел и диагностика ее остается «умозрительной».
И вот на фоне чистоты и здоровья разворачивается на ровном месте, практически средневековомракобесная, от чего еще более страшная, картина чумного Апокалипсиса в одной отдельно взятой станице. И как-то так сначала незаметно, из ничего, а потом лавинообразно — обрушиваются на нас чумные ужасы Средневековья. И понимаешь: недалеко мы ушли от диких предков, эх, недалеко.
<…>
Началось все в конце сентября 1878 г. с непонятного заболевания Агапа Хритонова, 65-летнего казака, имевшего массу родственников, что немаловажно, как большинство в этой станице. Слабость, боль в боку, и (внимание!) бубон под мышкой довели его до смерти ко 2 октября. Позже этот первый эпизод пытались связать с какими-то товарами, полученными им от родных из Малой Азии, но, говорят, не подтвердилось.
Следом слегли с головной болью, слабостью, лихорадкой, образованием бубонов один за другим многие, в первую очередь — родственники и приходившие навестить больного (имена и судьбы всех доподлинно известны, статистика велась исправно), кто-то выздоравливал, кто-то умирал, но выздоровевших было отчетливо больше. Все же смертельные исходы с похожей клинической картиной встревожили местного станичного фельдшера Трубилова. По всем правилам он отписал в Астрахань о клинике некоего, неясного ему заболевания, особо отметив, будто обращаются к нему больные поздно, «когда всякая помощь невозможна, из 14 заболевших в начале эпидемии умерло семь», а заодно он пригласил фельдшера Стирхаса из соседней станицы — посоветоваться.
Но донесение встревожило теперь уже астраханскую медицинскую управу, и выслан был не только дополнительный фельдшер, но и доктор Кох — разбираться. Наказной атаман казачьих войск тоже был встревожен ситуацией «в своих рядах», и тоже отправил в станицу старшего войскового врача астраханского казачьего войска — доктора Депнера. К середине ноября появились диагнозы. Чуму они не предполагали даже близко: Кох обнаружил «жестокую перемежающуюся лихорадку с припуханием желез», а Депнер — «послабляющую лихорадку с опухолью печени, селезенки, припуханием лимфатических желез, или паховых или подмышечных, и тифоидным состоянием», а высокая смертность объяснялась отсутствием «должной осторожности во время болезни».
Казаки продолжали умирать. Надо сказать, что один из казаков, по отчетам врачей, имел не только бубон под мышкой, но и кровохарканье с клиникой воспаления легких, но он выжил, даже не заразив ни одного из докторов, так что была ли это чумная пневмония ретроспективно — не известно и маловероятно.
Самым первым человеком, не согласившимся верить успокоительному диагнозу «лихорадка», был местный батюшка — Матвей Гусаков, написавший в дневнике:
«Будто мы не знаем, что такое лихорадка. У людей появляется головная боль, затем жар, головокружение, рвота, опухоль в паху или под мышкою, и через 3–4 дня, самое большое через 6 дней, они умирают. Разве это лихорадка!?»
Доктор Кох продолжал наезжать, ставить диагноз — малярия (видимо, для разнообразия), и назначать всем хинин, вплоть до самого последнего своего визита в станицу, закончившегося смертью самого доктора.
Доктор Депнер так описывал клинику того периода в своем отчете: «умеренное лихорадочное состояние типа послабляющего или перемежающегося; больные бодры, на ногах, аппетит хорош, сон нормален, равно и все отправления; вскрывшиеся абсцессы лимфатических желез или в пахах, или под мышками выделяли доброкачественный гной». Довольно благодушно звучит, как будто он видел не тех же людей, что и священник Гусаков. А процент умерших все возрастал.
Что интересно, до поры до времени ни казаки, ни администрация на происходящие события не обращали ни малейшего внимания. Кроме, разве, семей погибших. К концу декабря среди массы заболевших уже было отмечено еще 2 случая заболевания не только с бубонами, но и кровохарканьем — оба погибли. И вот тут-то и сыграл свою роль Его Величество Случай. Может, все б на этом и закончилось, как в других местах тоже, а в истории эпидемий чумы не было б отдельной страницы. Это ж до сих пор были «простуда», «малярия», и «лихорадка тифоподобная», под этим именем заболевание бы и осталось в исторических записях.
Но… возбудитель был занесен в очень многочисленную, генетически достаточно однородную и по факту — очень наследственно предрасположенную к тяжелому течению заболевания семью — семью Беловых. Вот тут-то и рвануло. Сын богатого казака Осипа Белова, Федор, был женат на Хритоновой Марье, отец которой погиб от чумы первым в станице. И, казалось бы — вот оно — откуда пошло! Да только к моменту заражения Беловых, у Хритоновых — из 9 человек четверо умерли, но остальные давно выздоровели, а легочной чумой и вовсе никто не болел.
Чумой заболевание все еще не считалось. Г. Н. Минх своеобразно оправдывает в последствие растерявшихся врачей: тот факт, что практически мгновенная и массовая гибель семейства Беловых произошла на фоне клиники лихорадки и воспаления легких, но без (или почти без) бубонов, мог «навести лиц, мало или совсем незнакомых с 1-м периодом ветлянской чумы, на мысль о какой-то другой, начавшейся только с Беловых, болезни».
Опять же из отчета доктора Депнера, вторично приехавшего в декабре в Ветлянку и обнаружившего больных с отличными от ранее виденных им проявлениями, присоединились геморрагические симптомы, нарушение сознания, скоротечные бубонные формы, осложнения со стороны желудочно-кишечного тракта, поражение почек, а часть больных, как мы понимаем, демонстрировала явления септической формы и легочной чумы.
Другая же часть больных, обнаруженных доктором Депнером в том же декабре, вовсе не локализовала инфекцию, демонстрируя молниеносные и септические формы, маскировалась под апоплексический удар, не давала четкой картины ни бубонной, ни легочной чумы, ни даже кожных проявлений, что выглядело еще ужаснее: «…нашел 23 больных со следующими припадками: жестокая головная боль во лбу, в висках, боль в членах, непродолжительный умеренный озноб, за которым следовал продолжительный, сильный, жгучий жар лица и глаз, живот туг, припухлость печени, селезенки, пульс 100–120; такое состояние продолжалось 2–3 дня, за которым в благоприятных, хотя немногих случаях, следовал пот и ослабление всех припадков, но большею частью через день или два пароксизмы возобновлялись в более тяжелой форме; являлся бред, бессонница, беспокойство, жар до 42°С, сухость бурого языка, непроизвольные, темно-бурые испражнения, необильная красноватая моча. Смерть следовала или после первого, или второго, реже после третьего пароксизма, при явлениях общих клинических судорог, в коматозном состоянии, при весьма быстром упадке сил. Трупы умерших скоро коченели, и трупные пятна появлялись через 12 и более часов».
И, наконец, такая запись: «С 9 декабря процент смертности, постепенно возрастая, достиг к 14 декабря до 100%». В своем отчете Депнер указывает на тесную связь первого и второго периода, считая их все же одним заболеванием.
Чуму разнесли по Ветлянке. Гибли, по-видимому, все те же предрасположенные, так как бывало, заболевали люди далеко живущие, а соседи почему-то не заболевали. А ведь это была уже легочная чума собственной персоной, с весьма высокой контагиозностью. Примечательны списки погибших: в них десятками — одни и те же фамилии: Беловы, Писаревы, Лобановы, Астаховы и так далее, приводящие к мысли, что случайно чума набрела на очень подходящие генотипы, вспыхнувшие в ее огне, как сухие дрова, ответившие вторично-легочными формами, да в таком количестве, что покатилась чума дальше уже первично-легочной лавиной.
«Критическая масса» этих самых «однородных» генотипов, разжегшая огонь эпидемии, и послужила стартом второго периода Ветлянской эпидемии — чумы уже первично-легочной, не требующей блох и прочих паразитов для своей передачи, распространяющейся воздушно-капельно, как грипп.
Хотя, честно говоря, это все предельно упрощенно. Вопросы перехода бубонной чумы в легочную в ходе эпидемии до сих пор считаются сложными, хоть уже и не загадочными. Так и случилась эпидемическая катастрофа, названная позднее «Ветлянской чумой».
В начале декабря доктор Депнер вновь появился в Ветлянке, с двумя фельдшерами из соседних станиц. Было принято решение об открытии больницы, разделении станицы на участки, из которых требовалось сообщать о заболевших. Сам же доктор Депнер, осмотрев больных вместе с доктором Кохом, посетив вымерший дом Осипа Белова, так впечатлился, что тут же закрылся решительно и бесповоротно в своей избе, требуя, чтоб даже фельдшеры свои донесения прикладывали к стеклам окон снаружи, и никого не пуская внутрь. Вот что было, наконец, сделано — так это затребован карантин для Ветлянки в рапорте от 11 декабря. Лучше поздно, чем никогда. Больных стали изолировать, дома дезинфицировались, стали добиваться исполнения соответствующих статей устава, касающихся серьезных эпидемий. Через несколько дней, к 14 декабря, доктор Депнер вовсе сбежал в соседнюю станицу, объяснив свои действия в том же отчете «лихорадкой, с сильным нервным расстройством». Но, даже, несмотря на свое дезертирство, он сделал, пожалуй, больше всех, а понял раньше всех — что происходит.
Казаки слепыми не были, и массовое вымирание семейства Осипа Белова, наконец, открыло всем глаза на происходящее. Началась паника. Между 6 и 8 декабря люди попрятались, улицы опустели. Сначала, как водится, решили: разгневанный Бог ниспослал на их станицу суровую кару, а может, злые силы колдуют. Видение «Бича Божьего» витало над станицей всю в первую половину эпидемии, но времена все ж были уже не средневековые, и быстро стали в массе склоняться к «прилипчивому» характеру заражения, а болезнь признали «присталой», по-нашему — заразной, инфекционной. Между религиозно-мистическими и здравоэпидемическими воззрениями в народе существовало множество переходов. Рассуждать можно было долго, а вот выхода не было. По признанию ветлянского казака Петра Щербакова: «Время было лютое. Все по домам заперлись, носа на улицу высунуть боялись. А если глянешь на улицу, так сразу гробов 20 увидишь. Везут их двое — пьянь-пьянцовская, у них гармошки, и они песни поют, на мертвых сидючи… Я уж повоевал в жизни, всего насмотрелся. Конечно, на войне страшно, зато в Ветлянке было куда как страшнее». И народ побежал. Побежал куда глаза глядят.
Далее все как по писанному. В соседних населенных пунктах и даже уже в отдаленных, народ оказался премного наслышан о неизвестной и ужасной «присталой» болезни, которая никого не щадит. Беглецов уже ждали. Но вовсе не с распростертыми объятиями. А с вилами и дубьем. Пока медики медлили — народ сам выставил заслоны из мужиков и казаков с оружием, жестоко отгонявшие беженцев. Кто-то из беглецов возвращался назад — пускали, кто-то оставался жить в лесу, в степи — в землянках, да попросту ямах, в стогах и шалашах (а ведь зима, не забываем, температура воздуха отрицательная), и гибли уже от неустроенности, голода, холода и стресса.
<…>
Поначалу больных активно, хоть и малорезультативно, пытались лечить. Со слов доктора Депнера, в лечении использовали «хинин в больших приемах и хлорную воду внутрь; снаружи на абсцессы желез уже вскрывшиеся — карболовую примочку, а на опухоли желез не вскрывшиеся — меркуриальную мазь». «Испытывались все средства против горячечных болезней, как-то: салициловая кислота, соляная кислота, хинин, холод, и проч.»
Решением станичного управления в большом, пятикомнатном доме купца Калачева (специально безвозмездно им выделенном) организовали больницу на 20 коек, заведовать которой поставили фельдшера Анискина. В одной из комнат разместили аптеку и самого фельдшера, в другой двоих служителей, а 3 комнаты отдали пациентам. И, по началу, их по-честному попытались лечить. Только это продолжалось очень недолго. Ну, эдак пару дней.
Доктор Кох вскоре заболел чумой, чего и следовало ожидать, но, будучи человеком благородным, боясь заразить своих хозяев (он жил в доме священника), сам по доброй воле отправился в больницу. То, что он там увидел, было весьма прискорбно: кругом покойники — места для живого нет. Он кое-как сбросил один из трупов с кровати на пол и улегся на освободившееся место. Умер 15 декабря.
Священник Ветлянки Матвей Гусаков, первым заподозривший неладное в большом количестве смертных случаев от «обычной лихорадки», никому не отказывал в помощи, за что очень быстро поплатился. Зря доктор Кох так о нем волновался — Матвей Гусаков тоже вскоре умер от чумы. Священника никто не хотел хоронить, народ неблагодарен, так что пришлось его беременной жене и престарелой матери самим долбить могилу в промерзшей земле. Они, впрочем, тоже скоро умерли.
Так что же произошло с больницей? Открыта она была 8 декабря, сразу и была заполнена. К утру следующего дня из 21 госпитализированного в живых осталось только 6. Примечательно, что печное отопление в доме оказалось не работающим, одну печь удалось растопить, но она тут же треснула, заполнив все помещение едким дымом.
И тут, тот самый приказчик Флавиев, назначенный смотрителем больницы, не нашел ничего лучшего, чем, несмотря на мороз, выбить стекла. Проветрил, так сказать. Раз и навсегда. Так и осталась больничка без отопления и стекол в окнах: температура внутри естественно стала отрицательной.
А что вы хотите зимой? Больные это едва заметили, мечась в лихорадке и в бреду, а вечнопьяные служители тоже не вполне обратили внимание на такое мелкое неудобство.
С первого же дня открытия больницы «милосердные», как звали в Ветлянке санитаров-служителей, начали «лечить свои нервы», напиваясь до бесчувственного состояния, и валяясь на полу среди трупов, мало чем от них отличаясь. Частенько присоединялись к ним и фельдшера. Не удивительно, ибо в день «милосердным», было положено на двоих ведро водки, которую им исправно поставляли, и если б проспиртованность продлевала жизнь при чуме — они были б бессмертны. Однако ничуть не бывало, умирали они в течение нескольких дней, то ли от чумы, то ли от передоза вкупе с переохлаждением. Заменялись другими такими же, с трудом набранными из самого распоследнего ветлянского сброда, но с зарплатой уже вдвое выше, только с тем же результатом. Собственно, обещать им можно было любые астрономические суммы, получать все равно не придут.
Что же было с теми больными, кому не посчастливилось умереть в этом медицинском заведении сразу? Каждый был предоставлен сам себе. Никого не кормили и не поили. Испражнялись под себя, а упав с кровати — лежали дальше на полу, в одной куче с пьяными служителями и трупами. Да, трупы тоже никто не озабочивался убирать в сарай (а тем более хоронить) по несколько дней.
И еще раз из рапорта доктора Депнера: «…Но все эти врачебные средства оказались бесполезными, почти все заболевавшие умирали; заразительность доходила до высшей степени: все ухаживавшие за больными медицинские чины, врач Кох и шесть фельдшеров сделались жертвою эпидемии; умер священник, умирали казаки, ухаживавшие за больными и убиравшие мертвых; умирали почти все, кто только имел соприкосновение с больными или мертвыми, заболевая через 3–6 дней, несмотря на то, что они были снабжены предохранительными дезинфицирующими средствами; исключения были чрезвычайной редкостью». Действительно, только между 4 и 21 декабря умерло 6 фельдшеров.
С момента заражения (инкубационный период) проходило в среднем 2–6 дней, продолжительность самой болезни — чаще 3–4 дня, реже 5–7, бывали и молниеносные случаи, когда с момента первых признаков болезни до смерти проходило не более 24–48 часов.
Только в этой больнице от чумы, мороза и голода погибло 70 человек. Совершенно удивительно, что одной девушке удалось выбраться из этого ада живой. Вот уж кому что на роду написано, или «кому быть повешенному, тот не утонет». Когда 18 декабря два новых врача — Морозов и Григорьев приехали в Ветлянку, они узнали, что люди заколотили всех чумных и на чумных подозрительных — в их домах. Обезвредили рассадники, так сказать. Больницу просто никто не навещал и там остались одни трупы. В том, что было раньше больницей, врачи обнаружили среди множества окоченевших тел одну живую девушку, уже почти выздоровевшую от чумы, но полумертвую от холода и голода.
<…>
В январе в Ветлянку прибыл по приказу МВД доктор Красовский — чиновник особых поручений, приказавший, наконец, после совещания, ввести оцепление вокруг станицы. Заболевание он за чуму не признал тоже, обозвав «пневмо-тифом». И хотя официальные круги вслед за Астраханским врачебным инспектором доктором Цвигманом сначала так же категорически возражали против диагноза чума, тут уже все как-то по-тихому перестали в этом сомневаться.
Доктор Красовский ввел в домах, где были больные, существовавшую на тот момент дезинфекцию: аппаратом Пеля распылять карболовую кислоту, все окуривать серой. Дворы чистить от навоза, заливать раствором железного купороса и карболовой кислоты, могилы засыпать известью. Дезинфекцию вещей необходимо было проводить 12 часов, а потом 48 часов проветривать, вещи чумных — сжигать, в крайнем случае, дважды по 12 часов дезинфецировать с 48-часовым проветриванием между сеансами.
По определению М. Петтенкофера (1878 г.): «Дезинфицировать значит разрушить или сделать безвредным заражающее вещество, так называемый болезненный яд». Только вот болезненным ядом считались некие неопределенные миазмы. Так что под дезинфекцией в те поры подразумевалось прекращение разложения трупов людей и животных, погибших от заразного заболевания, и их экскрементов, так как предполагалось, что именно они выделяют некие миазмы, заражающие атмосферу и окружающих людей. Отсюда и вычистка дворов от навоза, и мероприятия на кладбищах, и обработка всего и вся раствором железного купороса и карболовой кислоты, сернокислым и хлористым цинком, а пуще всего окуривание серой, учитывая тот факт, что сернистая кислота, образующаяся в результате, блокирует любые запахи. Миазматическая теория в полный рост, анфас и профиль.
Деньги тоже приказано было обрабатывать — медные мыть в воде, используя решето с длинной ручкой, для бумажных же — проводить 24 часа дезинфекция хлором. Хлор получать на месте путем химической реакции.
Звучит хорошо, только вот приказать и выполнить — вещи разные. Никто распоряжения доктора Красовского выполнять не хотел, вот в чем была проблема. Даже своих родственников хоронить не желали. Конечно, было холодно, трупы не так разлагались, но число незахороненных тел катастрофически возрастало. Исповедующих миазматическую теорию врачей и местное начальство это не могло не настораживать. Казакам же плевать было и на теории, и на карантинный устав. От полковника Плеханова, обычно любимого и уважаемого, шарахались как от зачумленного — вдруг что прикажет?! И прятались. Умолять, вразумлять и угрожать было равно бессмысленно. Атамана слушались не больше.
То ли проводимые мероприятия возымели свое действие, то ли генетически предрасположенные люди закончились, только эпидемия пошла на убыль. Пик ее пришелся на 14 декабря, а к 12 января 1879 г. ее можно было считать практически завершившейся, причем в январе уже преобладала опять бубонная форма. Не то, чтобы все оборвалось резко: даже в конце марта отдельные случаи бубонной чумы встречались, но уже достаточно легкой, зачастую даже без повышения температуры и необходимости вскрытия абсцессов, а погибших больше не было. Всего в станице Ветлянская чумой переболело 446 человек из 1700 (25 %), из них погибших — 364 человека (82 % переболевших), выздоровевших — 82 человека (18 %).
Разумеется, при такой скорости реагирования со стороны властей, из Ветлянки чума все же расползлась в близлежащие населенные пункты (селение Пришиб, уездный город Енотаевск, селения Старицкое, Селитряное и Михайловка, село Удачное, Табун-Аральское урочище), будучи в основном занесена туда больными людьми. Число случаев заболеваний и смертей там было сравнительно невелико. Но дело даже не в этом. Правительством эпидемия чумы была, наконец, признана. До мирового сообщества дошло быстро: в России огромный пульсирующий очаг уже всеми в Европе изрядно позабытой чумы.
Забыта как серьезное эпидемическое заболевание она была не только в Западной Европе, но и в России. Считалось, что главное — не допустить завозную инфекцию, соблюдая пограничные и портовые карантины. В истории осталось вот такое самоуверенное заявление профессора Медико-хирургической академии Петербурга И. И. Равича, датированное 1874 г.: «В настоящее время русскому человеку надо быть рогатой скотиной или свиньей, чтобы заболеть чумой; Homo sapiens благодаря современной культуре совсем потерял способность заражаться чумой». И вдруг такая незадача. По пути в Западную Европу информация была существенно драматизирована, обрастая на ходу не существовавшими ужасами дополнительно к имевшимся.
Везде, где был риск вспышки эпидемии были введены карантины, все местности уже зараженные оцепили кордоном «до истечения 42-дневнаго срока после последнего смертного случая».
Более того — все дворы и улицы по всей немаленькой Астраханской губернии отскребли от грязи, а кладбища привели в соответствие с санитарно-полицейскими требованиями. Снабдили всех запасом дезинфекционных средств и утроили контроль за доброкачественностью продуктов. Словом, работу проделали колоссальную. И деньги, и экипажи, и вещи путешественников, попавших под наблюдение, подвергались 24-часовой дезинфекции хлором. Медные деньги мыли.
Вокруг оцепления зараженной местности, установили, кроме того, большой кордон по правому берегу Волги, простирающийся от Светлого Яра до Замьян, порученный казакам, где тоже были проведены карантинные мероприятия. Посты располагались верстах в 3 друг от друга и между ними курсировал патруль. А еще вокруг всей губернии — кордон в виде пикетных постов — где-то уже чистой воды перестраховка, ведь вдоль Волги были сплошные безлюдные степи. Плюс еще карантин в Сарепте (так, на всякий случай), и полукруглый кордон по левому и правому берегам Волги для защиты Сарепты и Царицына (Волгоград). Но даже это было еще не все! Пока лед на Волге не вскрылся и кто-то мог по нему перейти реку — по берегам были выставлены сторожевые посты, а когда река стала судоходной — их заменили на водные сторожевые посты, отправлявшие по стражнику на каждое идущее мимо судно, чтоб не дай Бог никто не решил высадиться в неблагонадежной местности. Что тут скажешь? «Русские долго запрягают, зато быстро едут», или сразу бы так. Кордон постепенно сужался и снимался по мере прохождения предписанных сроков кордонирования.
Карантин в Ветлянке продолжался с 27 декабря по 13 марта. Когда она была открыта — власти оценили дома, которые пришлось сжечь, и прочее имущество, которое не удалось продезинфицировать и тоже пришлось сжечь, выплатив пострадавшим владельцам соответствующие суммы денег из государственной казны.
Так закончилась последняя в истории эпидемия чумы «добактериологической» эры науки. Кроме специальных монографий, интересно и по следам исторических событий описана она в миниатюре Валентина Пикуля «„Ошибка“ доктора Боткина».
Из книги Ирины Метелёвой «Бич Божий. История чумы» (глава «Трагедия в станице Ветлянской — тупик добактериальных представлений об эпидемиологии чумы (1878 г.)», в сокращении).
