В конце минувшего месяца стало известно о 10-летнем запрете на въезд в Россию Карин Клеман, бывшей жене депутата Госдумы России от Астраханской области Олега Шеина. Она хотела принять участие в научной конференции и прочитать лекцию.
Вот как «невъездная» гражданка Франции прокомментировала инцидент сайту Bombus.
— Карин, что было темой не состоявшейся лекции?
— Главная — сравнительный анализ движения «желтых жилетов», которое я изучаю последний год, и тех, кого в России называют «ватниками» — бедных работающих людей из глубинки. Когда я первый раз столкнулась с «желтыми жилетами», особенно в родной Лотарингии, они мне сильно напомнили людей, с которыми я беседовала и просто общалась в России. Это те же самые судьбы. Заброшенные и всеми забытые работяги, они живут в своих городах и поселках, тяжело трудятся, но получают очень маленькие зарплаты. Им все время приходится бороться за выживание. И они долгие годы вообще не понимали, что с ними происходит.
Первое, что мне бросилось в глаза, — и у нас, и у вас они сталкиваются с одинаковым социальным презрением со стороны «прогрессивной» интеллигенции, тех, кого в России иногда называют людьми с хорошими лицами, а у нас в народе — бобо, богемные буржуи. В России эти люди сконцентрированы на столичных протестах, связанных с выборами, и игнорируют проблемы тех, кто борется за выживание в глубинке. А во Франции интеллектуальная элита предпочитает борьбе за социальное равенство более политкорректные темы — защиту прав мигрантов, гендерное равноправие и т.д.
Я изучала дискурс, который используется для описания «маленького человека». И во Франции, и в России он очень похож: их представляют пассивными, безынициативными, пьяницами, лентяями, неудачниками, приспособленцами, нытиками, которые ничего не могут добиться сами и клянчат подачки от государства. Во Франции — еще и как стихийных консерваторов, расистов, гомофобов и сексистов. А в России эти штампы в устах либеральной интеллигенции переводятся как упрек в каком-то имманентном лоялизме, чуть ли не в рабской психологии.
Но это — новые отверженные, люди, подвергающиеся эксплуатации. Если добавить тяжелые условия жизни, полную и резкую смену системы (как в России) или тихие и медленные неолиберальные реформы (как во Франции), то нет ничего удивительного в том, что они так долго были пассивны. Им просто не за что ухватиться: ни идей, ни образа будущего, ни собственных организаций и системы ценностей. Нет даже общего языка, на котором можно сформулировать программу перемен.
Однако растерянности приходит конец. Люди вовсе не так пассивны, как это кажется. И с началом движения «желтых жилетов» во Франции это стало очевидным.
— Странно, что тебя не пустили в Россию. Многие либеральные оппозиционеры сочли бы твои взгляды по-настоящему «ватническими»…
— Да, они меня за это часто ругали. Я никогда не скрывала, что на стороне тех самых «ватников», Уралвагонзавода… Знаешь, кого больше всего напоминают активисты «желтых жилетов»? Участников движения против монетизации льгот в 2005 году в России. Тогда точно так же, как во Франции в прошлом году, власти нанесли удар по социальной сфере. И точно так же никто не ожидал, что люди восстанут. А они восстали, как это произошло в прошлом году у нас здесь. Это было массовое, общенациональное, стихийное и радикальное движение. Оно запустило глубокие процессы перемен в самой толще общества — и во Франции сейчас, и в России тогда. С этого «бунта ватников» начинается история перемен, которую привилегированные классы стараются либо высмеивать, либо подавлять.
Во Франции с 80-х происходила медленная ликвидация социального государства, постоянные урезания социальных и трудовых прав, сокращения государственных расходов на социальную и культурную инфраструктуру, особенно в регионах. Стало труднее найти стабильную работу. Многие люди в глубинке полностью отдались поиску заработка, вернее, способов выживания. И тут же оказывались в ловушке: дом — машина — работа и наоборот. Сократилась сфера общения, тем более что люди стали стесняться своей бедности и неустроенности. Ослабело влияние профсоюзов, партий (особенно компартии, но не только), которые традиционно выступали каналами социализации для людей из низов. Многие заперлись в своем одиночестве. И когда в прошлом ноябре сотни тысяч французов вдруг вышли на улицы — они вдруг встретились впервые после долгих лет. Они увидели, что их много. Признали друг в друге достойных и заслуживающих уважения людей. Стали знакомиться, общаться и создавать альтернативную социальную ткань, как бы новое общество. Никто не ожидал такого. Вот отсюда эта эйфория. «Желтые жилеты» вновь почувствовали себя нацией, народом. Поэтому они и выбрали своим символом триколор: для них очень важно наследие нашей революции, создавшей французскую нацию.
— В России ничего подобного «желтым жилетам» пока нет. В чем тогда общность?
— В России произошло то же, но другим образом. Я считаю, что популистский и патриотический дискурс официальной пропаганды, сыграл, как ни странно, положительную роль в развитии сознания трудящихся классов. Этот дискурс вернул им минимальное самоуважение. «Раз сам Путин нас уважает, значит, мы чего-нибудь да стоим», как бы мыслили эти люди. Они смогли почувствовать твердую почву под ногами, обернуться к окружающему миру и сказать «мы». Они осознали себя как народ, вернее, как «простой народ». То есть та стадия, которую мы во Франции преодолели благодаря восстанию «жилетов», в России была подготовлена за путинские годы стабильности. Но дальше получилась другая штука: пропагандистский дискурс стал постепенно выходить из-под контроля Кремля. Все СМИ твердят о России, которая встает с колен. Но этот тезис не находит подтверждений на уровне повседневной жизни. И тогда люди начинают интерпретировать его по-своему, в собственных интересах, а не в интересах правящего класса: «Если Россия — богатая, мощная страна, то почему мы живем так плохо?». И вот это ключевое местоимение «мы» уже никуда из этого уравнения не уходит.
— Ты все-таки веришь, что социальные низы снова окажутся способны стать самостоятельным участником большой истории?
— Я сейчас много размышляю об этом, и мне кажется, что в глубине нашего общества (и во Франции, и в России) происходит процесс восстановления «народной культуры» — в том смысле, в котором этот термин использовал Михаил Бахтин, когда писал о французской народной культуре позднего средневековья и Ренессанса. Возникают какие-то социальные ячейки, свободные от влияния сверху. Люди, конечно, могут ошибаться, действовать неправильно с точки зрения «просвещенных интеллектуалов», но они сами попытаются разобраться и найти ответы на все вопросы. Вот что, как мне кажется, пугает политиков, как слева, так справа. Этот процесс создания новой народной культуры — самое главное, что сейчас происходит с движением «жилетов». Его вытеснили из столицы, но оно продолжает тлеть по всей стране. «Желтые жилеты» теперь встречаются на круговых дорожных развязках — съезжаются туда в свободное время, вагончики ставят, палатки разбивают, общаются, спорят, вынашивают новые планы.
— А в России? У нас есть «народная культура» по Бахтину? Эта автономия социальных низов от элиты?
— Думаю, да. У вас пока нет общего пространства, где люди постоянно встречаются, но есть маленькие аналоги. Например, гаражи, где мужики ремонтируют свои машины, выпивают, говорят обо всем на свете, в том числе о политике. У женщин таким аналогом являются регулярные чаепития. Современные российские рабочие вновь оценили свою среду: они стали больше собираться и общаться не ради выживания, а просто потому, что это приятно.
— Как описать основные элементы этой народной культуры? И хотя бы контуры того социального проекта, который из нее может вырасти?
— Начнем с того, что большинство активистов «жилетов» — это вчерашние обыватели. Люди, бесконечно далекие от политики, полностью погруженные в свою частную жизнь, всего за год гражданской активности полностью преобразились. Я собираю интервью у своих респондентов и просто поражаюсь тому, насколько высоким бывает уровень социального анализа у этих простых людей. Никакие штампы, которые им кидали в лицо наши СМИ, не работают. Практически никто из них не обвиняет во всех бедах мигрантов. Большинство очень хорошо понимают и могут с цифрами показать, кто выигрывает от существующей системы. И это понимание дает перспективу: свет в конце тоннеля, направление, в котором надо идти. По сути, сегодня происходит переосмысление нашей великой триады «Свобода, равенство, братство».
Свобода как ценность резко выросла в цене, потому что люди вдруг столкнулись с неожиданной жесткостью полиции и властей. Многие усомнились в привычной догме «мы живем в демократии». Активисты все чаще называют наш режим авторитаризмом, политическую систему — диктатурой, используется и хорошо известное в России слово «олигархия».
Равенство как ценность для Франции всегда была очень важна. Но последние десятилетия господствовала рыночная идеология: чтобы хорошо жить, надо опираться на собственные силы и много работать. Поэтому у нас долго существовал конфликт между «нижним средним классом» и теми, кто находится в самом низу пирамиды. Первые считали вторых лентяями, чуть ли не паразитами. Но пережитый опыт общей борьбы заставил многих французов вновь вернуться к идеям равенства: оказалось, что у многих достойных и талантливых людей просто нет возможности жить своим трудом. Зато очень резко обозначился социальный конфликт с верхушкой.
И, наконец, братство. Сейчас это главный элемент в нашей триаде. Если во времена Робеспьера акцент делался на свободе, во времена подъема рабочего движения и популярности социалистических идей — на равенстве, то теперь, мне кажется, наступило время особого значения братства. И это та часть «утопии», которую активисты «желтых жилетов» пытаются на практике воплотить здесь и сейчас. Есть огромная взаимопомощь между активистами, хотя всего несколько месяцев назад вообще не интересовались друг другом. Есть очень высокое самоуважение: если ты «желтый жилет», то ты сразу, авансом получаешь признание и уважение в сообществе.
— Российские СМИ с большой симпатией освещали движение «жилетов». Как же вышло, что за эту пропаганду свободы, равенства и братства тебя не пустили в Россию, которой ты отдала почти четверть века?
— Я просто изумлена этим решением российских властей. Не понимаю, почему меня наградили статусом «угрозы национальной безопасности». У меня три версии. Первая — ко мне вернулась моя биография, когда я бурно занималась общественным активизмом. Но почему это происходит сейчас, когда я уже десять лет этим не занимаюсь? Вторая — это очередная общая истерика, кто-то наверху боится потерять контроль над ситуацией в стране и хочет нейтрализовать всех потенциальных лидеров. Но почему я попала под эту статью? И третья версия — это личная месть со стороны людей, с которыми у меня были конфликты, и которые задействуют свои связи для решения собственных проблем. В общем, меня под конвоем усадили в самолет и депортировали. В самолете заставили сидеть на отдельном месте сзади, и выходить разрешили только после того, как вышли все пассажиры.
— А во Франции тебе статус пострадавшей от путинского режима поможет, например, делать карьеру?
— Вряд ли. До сих пор мои связи с Россией, скорее, мешали академической карьере. Во Франции работа в России не считается заслугой. Кроме того, если ты специалист по этой стране, тебе лучше быть либо пропутинским, либо антипутинским. У меня более нюансированная позиция. Но оттенки смыслов сегодня, к сожалению, мало востребованы.
AST-NEWS.ru
Вот как «невъездная» гражданка Франции прокомментировала инцидент сайту Bombus.
— Карин, что было темой не состоявшейся лекции?
— Главная — сравнительный анализ движения «желтых жилетов», которое я изучаю последний год, и тех, кого в России называют «ватниками» — бедных работающих людей из глубинки. Когда я первый раз столкнулась с «желтыми жилетами», особенно в родной Лотарингии, они мне сильно напомнили людей, с которыми я беседовала и просто общалась в России. Это те же самые судьбы. Заброшенные и всеми забытые работяги, они живут в своих городах и поселках, тяжело трудятся, но получают очень маленькие зарплаты. Им все время приходится бороться за выживание. И они долгие годы вообще не понимали, что с ними происходит.
Первое, что мне бросилось в глаза, — и у нас, и у вас они сталкиваются с одинаковым социальным презрением со стороны «прогрессивной» интеллигенции, тех, кого в России иногда называют людьми с хорошими лицами, а у нас в народе — бобо, богемные буржуи. В России эти люди сконцентрированы на столичных протестах, связанных с выборами, и игнорируют проблемы тех, кто борется за выживание в глубинке. А во Франции интеллектуальная элита предпочитает борьбе за социальное равенство более политкорректные темы — защиту прав мигрантов, гендерное равноправие и т.д.
Я изучала дискурс, который используется для описания «маленького человека». И во Франции, и в России он очень похож: их представляют пассивными, безынициативными, пьяницами, лентяями, неудачниками, приспособленцами, нытиками, которые ничего не могут добиться сами и клянчат подачки от государства. Во Франции — еще и как стихийных консерваторов, расистов, гомофобов и сексистов. А в России эти штампы в устах либеральной интеллигенции переводятся как упрек в каком-то имманентном лоялизме, чуть ли не в рабской психологии.
Но это — новые отверженные, люди, подвергающиеся эксплуатации. Если добавить тяжелые условия жизни, полную и резкую смену системы (как в России) или тихие и медленные неолиберальные реформы (как во Франции), то нет ничего удивительного в том, что они так долго были пассивны. Им просто не за что ухватиться: ни идей, ни образа будущего, ни собственных организаций и системы ценностей. Нет даже общего языка, на котором можно сформулировать программу перемен.
Однако растерянности приходит конец. Люди вовсе не так пассивны, как это кажется. И с началом движения «желтых жилетов» во Франции это стало очевидным.
— Странно, что тебя не пустили в Россию. Многие либеральные оппозиционеры сочли бы твои взгляды по-настоящему «ватническими»…
— Да, они меня за это часто ругали. Я никогда не скрывала, что на стороне тех самых «ватников», Уралвагонзавода… Знаешь, кого больше всего напоминают активисты «желтых жилетов»? Участников движения против монетизации льгот в 2005 году в России. Тогда точно так же, как во Франции в прошлом году, власти нанесли удар по социальной сфере. И точно так же никто не ожидал, что люди восстанут. А они восстали, как это произошло в прошлом году у нас здесь. Это было массовое, общенациональное, стихийное и радикальное движение. Оно запустило глубокие процессы перемен в самой толще общества — и во Франции сейчас, и в России тогда. С этого «бунта ватников» начинается история перемен, которую привилегированные классы стараются либо высмеивать, либо подавлять.
Во Франции с 80-х происходила медленная ликвидация социального государства, постоянные урезания социальных и трудовых прав, сокращения государственных расходов на социальную и культурную инфраструктуру, особенно в регионах. Стало труднее найти стабильную работу. Многие люди в глубинке полностью отдались поиску заработка, вернее, способов выживания. И тут же оказывались в ловушке: дом — машина — работа и наоборот. Сократилась сфера общения, тем более что люди стали стесняться своей бедности и неустроенности. Ослабело влияние профсоюзов, партий (особенно компартии, но не только), которые традиционно выступали каналами социализации для людей из низов. Многие заперлись в своем одиночестве. И когда в прошлом ноябре сотни тысяч французов вдруг вышли на улицы — они вдруг встретились впервые после долгих лет. Они увидели, что их много. Признали друг в друге достойных и заслуживающих уважения людей. Стали знакомиться, общаться и создавать альтернативную социальную ткань, как бы новое общество. Никто не ожидал такого. Вот отсюда эта эйфория. «Желтые жилеты» вновь почувствовали себя нацией, народом. Поэтому они и выбрали своим символом триколор: для них очень важно наследие нашей революции, создавшей французскую нацию.
— В России ничего подобного «желтым жилетам» пока нет. В чем тогда общность?
— В России произошло то же, но другим образом. Я считаю, что популистский и патриотический дискурс официальной пропаганды, сыграл, как ни странно, положительную роль в развитии сознания трудящихся классов. Этот дискурс вернул им минимальное самоуважение. «Раз сам Путин нас уважает, значит, мы чего-нибудь да стоим», как бы мыслили эти люди. Они смогли почувствовать твердую почву под ногами, обернуться к окружающему миру и сказать «мы». Они осознали себя как народ, вернее, как «простой народ». То есть та стадия, которую мы во Франции преодолели благодаря восстанию «жилетов», в России была подготовлена за путинские годы стабильности. Но дальше получилась другая штука: пропагандистский дискурс стал постепенно выходить из-под контроля Кремля. Все СМИ твердят о России, которая встает с колен. Но этот тезис не находит подтверждений на уровне повседневной жизни. И тогда люди начинают интерпретировать его по-своему, в собственных интересах, а не в интересах правящего класса: «Если Россия — богатая, мощная страна, то почему мы живем так плохо?». И вот это ключевое местоимение «мы» уже никуда из этого уравнения не уходит.
— Ты все-таки веришь, что социальные низы снова окажутся способны стать самостоятельным участником большой истории?
— Я сейчас много размышляю об этом, и мне кажется, что в глубине нашего общества (и во Франции, и в России) происходит процесс восстановления «народной культуры» — в том смысле, в котором этот термин использовал Михаил Бахтин, когда писал о французской народной культуре позднего средневековья и Ренессанса. Возникают какие-то социальные ячейки, свободные от влияния сверху. Люди, конечно, могут ошибаться, действовать неправильно с точки зрения «просвещенных интеллектуалов», но они сами попытаются разобраться и найти ответы на все вопросы. Вот что, как мне кажется, пугает политиков, как слева, так справа. Этот процесс создания новой народной культуры — самое главное, что сейчас происходит с движением «жилетов». Его вытеснили из столицы, но оно продолжает тлеть по всей стране. «Желтые жилеты» теперь встречаются на круговых дорожных развязках — съезжаются туда в свободное время, вагончики ставят, палатки разбивают, общаются, спорят, вынашивают новые планы.
— А в России? У нас есть «народная культура» по Бахтину? Эта автономия социальных низов от элиты?
— Думаю, да. У вас пока нет общего пространства, где люди постоянно встречаются, но есть маленькие аналоги. Например, гаражи, где мужики ремонтируют свои машины, выпивают, говорят обо всем на свете, в том числе о политике. У женщин таким аналогом являются регулярные чаепития. Современные российские рабочие вновь оценили свою среду: они стали больше собираться и общаться не ради выживания, а просто потому, что это приятно.
— Как описать основные элементы этой народной культуры? И хотя бы контуры того социального проекта, который из нее может вырасти?
— Начнем с того, что большинство активистов «жилетов» — это вчерашние обыватели. Люди, бесконечно далекие от политики, полностью погруженные в свою частную жизнь, всего за год гражданской активности полностью преобразились. Я собираю интервью у своих респондентов и просто поражаюсь тому, насколько высоким бывает уровень социального анализа у этих простых людей. Никакие штампы, которые им кидали в лицо наши СМИ, не работают. Практически никто из них не обвиняет во всех бедах мигрантов. Большинство очень хорошо понимают и могут с цифрами показать, кто выигрывает от существующей системы. И это понимание дает перспективу: свет в конце тоннеля, направление, в котором надо идти. По сути, сегодня происходит переосмысление нашей великой триады «Свобода, равенство, братство».
Свобода как ценность резко выросла в цене, потому что люди вдруг столкнулись с неожиданной жесткостью полиции и властей. Многие усомнились в привычной догме «мы живем в демократии». Активисты все чаще называют наш режим авторитаризмом, политическую систему — диктатурой, используется и хорошо известное в России слово «олигархия».
Равенство как ценность для Франции всегда была очень важна. Но последние десятилетия господствовала рыночная идеология: чтобы хорошо жить, надо опираться на собственные силы и много работать. Поэтому у нас долго существовал конфликт между «нижним средним классом» и теми, кто находится в самом низу пирамиды. Первые считали вторых лентяями, чуть ли не паразитами. Но пережитый опыт общей борьбы заставил многих французов вновь вернуться к идеям равенства: оказалось, что у многих достойных и талантливых людей просто нет возможности жить своим трудом. Зато очень резко обозначился социальный конфликт с верхушкой.
И, наконец, братство. Сейчас это главный элемент в нашей триаде. Если во времена Робеспьера акцент делался на свободе, во времена подъема рабочего движения и популярности социалистических идей — на равенстве, то теперь, мне кажется, наступило время особого значения братства. И это та часть «утопии», которую активисты «желтых жилетов» пытаются на практике воплотить здесь и сейчас. Есть огромная взаимопомощь между активистами, хотя всего несколько месяцев назад вообще не интересовались друг другом. Есть очень высокое самоуважение: если ты «желтый жилет», то ты сразу, авансом получаешь признание и уважение в сообществе.
— Российские СМИ с большой симпатией освещали движение «жилетов». Как же вышло, что за эту пропаганду свободы, равенства и братства тебя не пустили в Россию, которой ты отдала почти четверть века?
— Я просто изумлена этим решением российских властей. Не понимаю, почему меня наградили статусом «угрозы национальной безопасности». У меня три версии. Первая — ко мне вернулась моя биография, когда я бурно занималась общественным активизмом. Но почему это происходит сейчас, когда я уже десять лет этим не занимаюсь? Вторая — это очередная общая истерика, кто-то наверху боится потерять контроль над ситуацией в стране и хочет нейтрализовать всех потенциальных лидеров. Но почему я попала под эту статью? И третья версия — это личная месть со стороны людей, с которыми у меня были конфликты, и которые задействуют свои связи для решения собственных проблем. В общем, меня под конвоем усадили в самолет и депортировали. В самолете заставили сидеть на отдельном месте сзади, и выходить разрешили только после того, как вышли все пассажиры.
— А во Франции тебе статус пострадавшей от путинского режима поможет, например, делать карьеру?
— Вряд ли. До сих пор мои связи с Россией, скорее, мешали академической карьере. Во Франции работа в России не считается заслугой. Кроме того, если ты специалист по этой стране, тебе лучше быть либо пропутинским, либо антипутинским. У меня более нюансированная позиция. Но оттенки смыслов сегодня, к сожалению, мало востребованы.
Скандал с Карин Клеман также прокомментировал её бывший супруг, один из лидеров партии «Справедливая Россия» Олег Шеин.
