Главный местечковый записыватель Щюра полагал, что совесть является досужей выдумкой графоманов и отсталых людей.
- Никакая совесть меня мучить не будет! – категорично заявлял главный записыватель в доверительных разговорах с людьми из его круга.
Но старость и неумеренное потребление алкоголя сделало Щюру сентиментальным.
- Что я оставлю после себя? – вопрошал главзаписыватель на очередной пьянке в тесном кругу двух подчинённых. При этом Щюра демонстрировал свой коронный жест – вытягивал перед собой полусогнутые руки, которыми словно держал большой эмалированный таз.
- Пятьдесят книг, - на автомате отвечала Мина, - романы-близнецы, нечитабельные повести, занудливые стихи, ненужные переводы, унижающая человеческое достоинство публицистика, а ещё после тебя останется отделение престарелых и выживших из ума записывателей…
- А ведь душа поёт, - Щюра по-привычке начал входить в образ широко известного, - сколько ещё не спето, не рассказано…
Главзап осёкся, осознав, что валяет дурака перед людьми, знающими его истинное нутро.
- Вот скончаюсь я, - депутат от Компартии заговорил почти по-человечески, - и никто не вспомнит обо мне, не будет с упоением листать мои книги…
- Всё будет как обычно, - буднично объяснила Мина, - прощание с телом пройдёт, скорее всего, в краеведческом музее, в почётном карауле посменно будут стоять твои дряхлые записыватели… Прощаться придут немногие, но для понта прощание с телом продлят на один день, - это устроит твой Мальвина. Он же даст задание всем ректорам гнать студентов на прощание с подванивающим телом…
- Откуда вонь! – возмутился Щюра, - меня же набальзамируют, и я буду пахнуть одеколоном «Шипр».
- Мечтать не вредно, - усмехнулась Мина, - устроители похорон обязательно сэкономят на бальзамировании… После прощания будет вынос тела. Как полагается – оркестр, на подушечках твои ордена, медали и почётные знаки, которых Мальвина наклянчил тебе великое множество. Погружённые в горе записыватели понесут за телом твои книги, - у каждого записывателя по книге. Я, Моня и Раздрачинский будем нести твои романы-близнецы…
- Дались тебе эти романы, - на маленьких глазках Щюры выступили злые слёзы
.
- До кладбища тебя, естественно, никто тащить не будет, - не обращая внимания на Щюру, продолжала Мина, - вся процессия погрузится в автобусы и спокойно доедет до места упокоения. Здесь мы с Моней наладим небольшой митинг-прощание…
- У меня уже стих на этот случай есть, - похвалился Моня и сразу начал декламировать:
- А священник будет? – Щюра испытывающе посмотрел на Мину.
- Какой священник – ты же коммунар-атеист, - всплеснула руками поэтесса, - мы пригласим на похороны всех членов бюро обкома Компартии во главе с первым секретарём, - они хором споют песню «Замучен тяжёлой неволей».
- Они не придут, - глухо заявил Щюра, - негласно я уже исключён из Компартии. Депутатский срок отсижу и больше никаких дел с коммунарами.
- Так повинись перед ними и выйди из депутатов сейчас, - бросилась с советами Мина, - пусть твоё место депутата займёт настоящий коммунар, чтобы от души бороться за права трудящихся.
- И он будет получать вместо меня сто тысяч рублей месяц! – вскричал возмущённый Щюра. – Обо мне Мальвина договорился, и все те договорённости в силе, потому что Мальвина чем-то очень помог коммунарам…
- Тогда мы пригласим батюшку, - обрадовалась Мина, на равных отмечающая иудейские и православные праздники.
Щюра поморщился и долго думал, что сказать.
- Я, если сказать честно, неверующий, думал что-то получить от Церкви, но ничего не вышло…
- Тебе надо срочно исповедоваться и причаститься, - посоветовала пьяненькая поэтесса, - очисти, как говорится, свою душу.
- Слишком много пришлось бы рассказывать, - Щюра сделал вид, словно разглядел что-то в бутылке, - я сделал много плохого.
- Так попроси прощения у всех, кого обидел, - не унималась Мина.
- Слишком у многих пришлось бы просить прощения, - Щюре явно не нравилась тема разговора, - а многих из тех, у кого надо просить прощения, уже и нет на этом свете.
- А как ты обижал? – пьяненькая Мина не знала удержу.
- Я говорил талантливым ребятам о том, что они безнадёжные бездари, - Шюра посмотрел в глаза своим собутыльникам, - и вы мне помогали в этом.
- Да, помогали, - кивнул головой Моня, - в этом был смысл, ведь на фоне талантливых ребят мы сами выглядим убого и безнадёжно.
- Мы бы выглядели так, как выглядим по сравнению с Пастернаком и Бродским, - через силу проговорила Мина, - мы как кукушата выталкивали из гнезда некукушат, чтобы они в будущем не прерывали наше монотонное «ку-ку» своими красивыми трелями… А как ты ещё обижал?
- Я подавал в суд на тех, кто писал про меня правду, и с помощью Мальвины и неправедных судей добивался, что эти люди платили мне деньги за моральные страдания, которых у меня отродясь не было.
- Попроси у этих людей прощения, - долдонила Мина, - возврати им деньги, которые ты у них украл.
- Ты с ума сошла! – рявкнул Щюра, - они только оборзеют и засудят меня, - мне потом придётся им платить сотни тысяч!
- Если ты попросишь у них прощения, они никогда не подадут на тебя ни в какой суд, - вяло возразила Мина, которой надоел этот беспредметный разговор, - ты мне скажи одно – тебя совесть мучает?
- Ничего меня не мучает, - буркнул Щюра, - а что там дальше с похоронами?
- Твоё тело предадут земле, - отчиталась Мина, - на могиле поставят богатый или только с виду богатый памятник, а через месяц о тебе никто и не вспомнит. Я после твоей смерти займу твоё место и замучу ещё одну премию твоего имени…
- Я тоже учрежу! – возмутился Моня, - я даже учрежу две премии – одну публицистическую, а другую переводческую!
После этого собутыльники под водочку вспоминали поговорки о совести.
Больше всего понравилась поговорка «Волосом сед, а совести нет», ведь все трое были седыми.
AST-NEWS.ru
- Никакая совесть меня мучить не будет! – категорично заявлял главный записыватель в доверительных разговорах с людьми из его круга.
Но старость и неумеренное потребление алкоголя сделало Щюру сентиментальным.
- Что я оставлю после себя? – вопрошал главзаписыватель на очередной пьянке в тесном кругу двух подчинённых. При этом Щюра демонстрировал свой коронный жест – вытягивал перед собой полусогнутые руки, которыми словно держал большой эмалированный таз.
- Пятьдесят книг, - на автомате отвечала Мина, - романы-близнецы, нечитабельные повести, занудливые стихи, ненужные переводы, унижающая человеческое достоинство публицистика, а ещё после тебя останется отделение престарелых и выживших из ума записывателей…
- А ведь душа поёт, - Щюра по-привычке начал входить в образ широко известного, - сколько ещё не спето, не рассказано…
Главзап осёкся, осознав, что валяет дурака перед людьми, знающими его истинное нутро.
- Вот скончаюсь я, - депутат от Компартии заговорил почти по-человечески, - и никто не вспомнит обо мне, не будет с упоением листать мои книги…
- Всё будет как обычно, - буднично объяснила Мина, - прощание с телом пройдёт, скорее всего, в краеведческом музее, в почётном карауле посменно будут стоять твои дряхлые записыватели… Прощаться придут немногие, но для понта прощание с телом продлят на один день, - это устроит твой Мальвина. Он же даст задание всем ректорам гнать студентов на прощание с подванивающим телом…
- Откуда вонь! – возмутился Щюра, - меня же набальзамируют, и я буду пахнуть одеколоном «Шипр».
- Мечтать не вредно, - усмехнулась Мина, - устроители похорон обязательно сэкономят на бальзамировании… После прощания будет вынос тела. Как полагается – оркестр, на подушечках твои ордена, медали и почётные знаки, которых Мальвина наклянчил тебе великое множество. Погружённые в горе записыватели понесут за телом твои книги, - у каждого записывателя по книге. Я, Моня и Раздрачинский будем нести твои романы-близнецы…
- Дались тебе эти романы, - на маленьких глазках Щюры выступили злые слёзы
.
- До кладбища тебя, естественно, никто тащить не будет, - не обращая внимания на Щюру, продолжала Мина, - вся процессия погрузится в автобусы и спокойно доедет до места упокоения. Здесь мы с Моней наладим небольшой митинг-прощание…
- У меня уже стих на этот случай есть, - похвалился Моня и сразу начал декламировать:
Ушёл Поэт и нечего ловить,
Осиротел народ-страдалец,
Меж нами разорвалась нить,
В миры другие отошёл скиталец,
Но нам останутся стихи,
Твои статьи, роман-романы…
В порывах яростных стихий
Удержим мы свои стаканы,
Чтоб выпить всё как есть до дна
И за тобою в путь пуститься.
У нас здесь родина одна,
А там одна же заграница…
- А священник будет? – Щюра испытывающе посмотрел на Мину.
- Какой священник – ты же коммунар-атеист, - всплеснула руками поэтесса, - мы пригласим на похороны всех членов бюро обкома Компартии во главе с первым секретарём, - они хором споют песню «Замучен тяжёлой неволей».
- Они не придут, - глухо заявил Щюра, - негласно я уже исключён из Компартии. Депутатский срок отсижу и больше никаких дел с коммунарами.
- Так повинись перед ними и выйди из депутатов сейчас, - бросилась с советами Мина, - пусть твоё место депутата займёт настоящий коммунар, чтобы от души бороться за права трудящихся.
- И он будет получать вместо меня сто тысяч рублей месяц! – вскричал возмущённый Щюра. – Обо мне Мальвина договорился, и все те договорённости в силе, потому что Мальвина чем-то очень помог коммунарам…
- Тогда мы пригласим батюшку, - обрадовалась Мина, на равных отмечающая иудейские и православные праздники.
Щюра поморщился и долго думал, что сказать.
- Я, если сказать честно, неверующий, думал что-то получить от Церкви, но ничего не вышло…
- Тебе надо срочно исповедоваться и причаститься, - посоветовала пьяненькая поэтесса, - очисти, как говорится, свою душу.
- Слишком много пришлось бы рассказывать, - Щюра сделал вид, словно разглядел что-то в бутылке, - я сделал много плохого.
- Так попроси прощения у всех, кого обидел, - не унималась Мина.
- Слишком у многих пришлось бы просить прощения, - Щюре явно не нравилась тема разговора, - а многих из тех, у кого надо просить прощения, уже и нет на этом свете.
- А как ты обижал? – пьяненькая Мина не знала удержу.
- Я говорил талантливым ребятам о том, что они безнадёжные бездари, - Шюра посмотрел в глаза своим собутыльникам, - и вы мне помогали в этом.
- Да, помогали, - кивнул головой Моня, - в этом был смысл, ведь на фоне талантливых ребят мы сами выглядим убого и безнадёжно.
- Мы бы выглядели так, как выглядим по сравнению с Пастернаком и Бродским, - через силу проговорила Мина, - мы как кукушата выталкивали из гнезда некукушат, чтобы они в будущем не прерывали наше монотонное «ку-ку» своими красивыми трелями… А как ты ещё обижал?
- Я подавал в суд на тех, кто писал про меня правду, и с помощью Мальвины и неправедных судей добивался, что эти люди платили мне деньги за моральные страдания, которых у меня отродясь не было.
- Попроси у этих людей прощения, - долдонила Мина, - возврати им деньги, которые ты у них украл.
- Ты с ума сошла! – рявкнул Щюра, - они только оборзеют и засудят меня, - мне потом придётся им платить сотни тысяч!
- Если ты попросишь у них прощения, они никогда не подадут на тебя ни в какой суд, - вяло возразила Мина, которой надоел этот беспредметный разговор, - ты мне скажи одно – тебя совесть мучает?
- Ничего меня не мучает, - буркнул Щюра, - а что там дальше с похоронами?
- Твоё тело предадут земле, - отчиталась Мина, - на могиле поставят богатый или только с виду богатый памятник, а через месяц о тебе никто и не вспомнит. Я после твоей смерти займу твоё место и замучу ещё одну премию твоего имени…
- Я тоже учрежу! – возмутился Моня, - я даже учрежу две премии – одну публицистическую, а другую переводческую!
После этого собутыльники под водочку вспоминали поговорки о совести.
Больше всего понравилась поговорка «Волосом сед, а совести нет», ведь все трое были седыми.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 16 (776), 2018 г.
