Специальная военная операция поставила перед обществом много очень актуальных вопросов, от которых было принято прятаться или которые предпочитали не замечать. Среди них – о месте заключенных в общественном сознании, их статусе, возможностях полноценного встраивания в социум.
Напомню, что исторически «преступник» воспринимался обществом, как человек «переступивший» установленную Богом и людьми грань и оттого утративший значительную часть прав обычного человека. «Каинова печать» отныне показывала всем, что с этим человеком надо быть осторожнее, а самому преступнику напоминала о необходимости постоянного покаяния. Одно преступление способно было затмить тысячу добрых дел, полностью деформировать образ некогда добропорядочного человека.
Личная идентичность начинала в значительной степени строиться вокруг совершенного преступления, преступник становился чужим самому себе, ибо часто до преступления не подозревал, на что именно он способен. Именно поэтому преступника тянуло на место преступления (к себе «тому»), а следователь, полностью воссоздавший психологическое состояние преступника, мог раскрыть преступление, не пользуясь криминалистическими технологиями. У Честертона описано это так:
«Тайна… — начал он и замолчал, точно не мог продолжать. Потом собрался с силами и сказал. — Понимаете, всех этих людей убил я сам.
— Что? — сдавленным голосом спросил Чейс.
— Я сам убил всех этих людей, — кротко повторил отец Браун. — Вот я и знал, как все было.
Чейс выпрямился во весь свой рост, словно подброшенный медленным взрывом. Не сводя глаз с собеседника, он еще раз спросил:
— Что?
— Я тщательно подготовил каждое преступление, - продолжал отец Браун. - Я упорно думал над тем, как можно совершить его, - в каком состоянии должен быть человек, чтобы его совершить. И когда я знал, что чувствую точно так же, как чувствовал убийца, мне становилось ясно, кто он».
В результате происходила стигматизация преступника, его ментальное, а также физическое отделение от общества через образ «Другого». И хотя в русской традиции было помогать «страждущим, гонимым и заключенным Христа ради», тем не менее сама помощь показывала, что эти люди исключены из общества. Именно поэтому были ужасны и формы содержания преступников в тюрьмах и лагерях – если они не совсем люди, то и содержать их надо не совсем по человечески, сделав все возможное, чтобы они никогда не забывали о своем преступлении. «Выйти» из преступления оказывалось гораздо тяжелее, чем войти в него – вспомните диалог Шарапова и Левченко в известном фильме.
И вот десятки заключенных, многие с тяжелыми статьями, члены и организаторы ОПГ идут сражаться с врагом. Идут не в обоз, не на кухню – на передовую и воюют лицом к лицу. То есть это не средство скрыться от возмездия, сохранить жизнь и выйти на свободу – гораздо легче это сделать, оставшись в тюрьме. Оказалось, что тюремные правила и законы (да, дикие и первобытные) воспитали людей, готовых стоять за страну, в отличие от соевых правил гламурной элитной тусовочки, культивировавших трусость, изнеженность и паразитарное существование. При этом последние всегда стигматизировали и презирали первых – вспомните, как всякие ..., типа Кашина (Минюст РФ внес Олега Кашина в реестр СМИ, выполняющих функцию иностранного агента – прим. ред.) подсовывала нам в начале СВО любые факты отправки заключенных на фронт. «Вот, полюбуйтесь. Зеки воюют».
Да, воюют. И что, соевые собчакоподобные куколды и альфонсы???
И что?
В этом «упреке» было одно – люди, попавшие в тюрьму, должны быть навсегда лишены человеческих прав и своего места в обществе.
А почему?
Они воюют за родину. Проявляют чудеса храбрости. Гибнут. Неужели на масштабе нашей победы как-то скажется тот факт, что она будет завоевана также и заключенными?
Надеюсь, что она, в том числе, послужит и пересмотру отношений между обществом и заключенными.
Борис Якеменко
