«Умер старейший из осуждённых нацистов, 102-летний Шютц, признанный соучастником 3518 убийств узников. Преступник отрицал, что был эсэсовцем и работал в концлагере, да и в тюрьму так и не попал, ожидая рассмотрения своей апелляции».
Из новостей
Палачи часто переживают убитых ими. В истории с нацистами и их жертвами речь не может идти только о состоянии здоровья, когда все решается просто – одни были измучены, другие здоровы, поэтому вторые переживали первых. Здесь нельзя не учитывать и психологию. Парадоксально, но факт – заключенные концлагерей после освобождения годами чувствовали себя виноватыми. «Я жив, следовательно виновен», – писал Э.Визель. «Мое существование в этом мире – результат чьей-то недоработки, случайность, которая постоянно нуждается в оправдании и которой никаких действительных оправданий не может быть», – констатировал бывший заключенный Освенцима, писатель И.Кертес.
То есть факт выживания становился для выживших неразрешимой этической проблемой, так как вся логика жизни в лагерях доказывала, что нельзя дожить до освобождения, не поступившись хоть какими-то принципами. Невиновными можно считать только погибших, только факт казни может быть доказательством того, что казненный действительно был врагом нацизма. Смерти других оказывались необходимым условием выживания, только поскольку умирали другие, живой узник мог осознавать себя живым. Не случайно Т.Адорно всерьез задавался вопросом, можно ли жить после Освенцима уцелевшим: «Можно ли после Освенцима жить дальше? Можно ли действительно позволить это тем, кто случайно избежал смерти, но по справедливости должен стать одним из тех, убитых. В жизни такого человека востребован холод и равнодушие … в противном случае Освенцим был бы невозможен, в этом и состоит явная вина тех, кого пощадили».
Однако главные виновники произошедшего – уцелевшие нацисты – не испытывали никакой вины. Наоборот, как писал А.Кемпински, «питали большое чувство обиды, что понесли кару за слепое послушание, за исполнение долга». Это показали все послевоенные судебные процессы, начиная с Нюрнбергского и заканчивая процессом Эйхмана, а также многочисленные мемуары и интервью, где бывшие эсэсовцы, охранники, высшие нацистские партийные и армейские руководители постоянно оправдывались (как в случае и с этим охранником) и отчасти признавали вину лишь тогда, когда от них этого настойчиво требовали этого в суде. То есть под давлением внешних обстоятельств, а не вследствие личного осознания совершенного и укоров совести. Мало того, виновными в их переживаниях нередко оказывались … именно жертвы. Начальник айнзацгруппы П.Блобель говорил, что «для наших людей, которые проводили казни, нервное напряжение было гораздо сильнее, чем для их жертв», а один из немецких сержантов, осуществлявших массовые убийства, заявлял, что «именно нам приходилось страдать».
Отсутствие чувства вины, очевидно, было связано с тем, что нацисты располагали более надежным инструментарием вытеснения из сознания всего предыдущего опыта, нежели узники. Причиной этого было прежде всего то, что сами нацисты не переживали свой опыт службы в лагерях или их обслуживания как травматический, в то время как травма является самым надежным средством закрепления опыта и стигматизации памяти. Именно поэтому они жили долго и не мучились угрызениями совести.
Итог мы видим.
Борис Якеменко
