После того, как в физическое тело главного местечкового записывателя Щюры вселились сразу две астральные сущности, он стал необычайно молчалив. Но это было не от того, что Щюра поумнел, просто с утра до ночи, а иногда и во сне он был вынужден выслушивать споры двух своих астральных сущностей о том, кто из них высокодуховней.
Этот спор давал Щюре богатую пищу для размышлений и переоценки своей личности.
Так что однажды во время пьянки с участием Мины и Мони Щюра тяжело хлопнул по столу своей жирной рукой.
- Я – первый поэт России, а значит и всего мира! – рявкнул главный несменяемый записыватель заштатного региона.
- Солидно, - застонал Моня, чуть не упав со стула.
- Почему ты так решил? – в состоянии подпития Мина становилась бесстрашной.
- Российская поэзия вымерла, - важно ответствовал Щюра, - остались не поэты, а штукари, которые горазды развлекать публику, но никакого вклада в культуру не делают… Вознесенский, Ахмадулина и Евтушенко поумирали, а я остался…
Мина бросилась к компьютеру.
- Я это заявление сейчас же выложу во всех соцсетях и на сайте нашего отделения союза записывателей, - объяснила Мина и получила милостивый кивок Щюры.
- Давно пора, - отечески улыбнулся поэт и поэт-переводчик в одном лице.
- Солидно, - подержал Моня.
После того, как Мина закончила свои компьютерные дела и прочитала выложенный текст своим собутыльникам, пьяная троица долго истошно торжествующе орала, нарушая спокойствие учреждения культуры, в котором размещался офис записывателей.
Из сознания Щюры выплыли строки, которые ему никогда не принадлежали, и он их скандировал вместе с собутыльниками:
- Вызывайте! - яростно закричал Щюра, - посмотрю, как сатрапы режима будут задерживать меня – депутата и поэта!
Зная говнистый характер Щюры, сторож сразу пошёл на попятную, а потом вообще униженно попросил налить ему водки от зубной боли.
- Соси анальгин! – разъярился Щюра.
Вечер закончился блистательно: допив всю водку, выпивохи выскочили на улицу и мотались по центру города, распевая «Хаву нагилу», которую Щюра чередовал выкриками «Грудью за Грудинина!»
«Чья бы мычала, а твоя – молчала!» - отзывался народный записыватель из Удмуртии.
Смелым заявлением Щюры возмутились северные поэты и маститые поэты Северного Кавказа, могучие аксакалы Казахстана, менестрели из Ижевска, рифмачи из Перми…
- Вся свора бездарей спустилась на тебя, - подытожила Мина, рассказывая о реакции на смелое заявление своего боса, - ни один настоящий поэт не отреагировал…
Последнее заявление неприятно резануло Щюру, уже рванувшего первую, самую нужную стопку.
- Что ты понимаешь под настоящими поэтами? – вскинулся он на поэтессу, которая перед пенсией бросила соблюдать условности.
- Это просто настоящие поэты, - не найдя другого определения, повторила Мина, но потом нашлась, что сказать, - это стипендиаты Фонда памяти Иосифа Бродского.
- Что за стипендиаты такие? – навострил уши Щюра, сбивший каблуки в погоне за разнообразными литературными премиями.
- Это те, кому в виде поощрения дают возможность несколько месяцев жить и работать в Риме, - в голосе Мины чувствовалась горечь несбывшейся мечты, - я помню нескольких стипендиатов - Мария Степанова, Екатерина Соколова, Николай Байтов, Елена Фанайлова, Линор Горалик, Тимур Кибиров… Я хотела быть среди них, я даже писала…
И Мина обречённо прочитала свои стихи:
- Я поняла, что с этими стихами ничего не получится… Надо писать о любви и о радости любви, а потом пить водку, чтоб заглушить голоса, звучащие в душе… Потом, когда можно уже не пить, потому что голосов уже нет, продолжаешь пить с горя, что голосов нет…
- А со мной было точно так же, - неожиданно проворчал Моня, - у меня голоса то же были…
- Какие голоса?! – взревел Щюра. – Вы с ума посходили?
Неожиданно до Щюры дошло, что его астральные сущности не спорят, а слились в одну, почувствовав опасность, исходящую от Мины и Мони.
- Ты, друг ситный, должен к концу месяца сдать новую книгу стихов, - проговорил Щюра, по-дружески улыбаясь Моне, - бабло есть – треть на издание, треть тебе, как автору, треть мне как редактору…
Щюра внимательно посмотрел на Мину, разливающую водку по стопкам.
- А ты давай выбрасывай из головы дурь, - нарочито приподнятым тоном отчитал он собутыльницу, - у нас скоро будущий классик откинется, новая премия будет. Надо заранее историю творческой жизни накатать с жалостным некрологом… А насчёт стипендиатов я с Мальвиной поговорю. Он устроит нам и стипендии, и поездки в Рим… По Венеции на гондолах рассекать будем…
- Выпьем за гондолы и гондольеров! – услужливо поднял тост Моня, и пьянка понеслась своим чередом.
AST-NEWS.ru
Этот спор давал Щюре богатую пищу для размышлений и переоценки своей личности.
Так что однажды во время пьянки с участием Мины и Мони Щюра тяжело хлопнул по столу своей жирной рукой.
- Я – первый поэт России, а значит и всего мира! – рявкнул главный несменяемый записыватель заштатного региона.
- Солидно, - застонал Моня, чуть не упав со стула.
- Почему ты так решил? – в состоянии подпития Мина становилась бесстрашной.
- Российская поэзия вымерла, - важно ответствовал Щюра, - остались не поэты, а штукари, которые горазды развлекать публику, но никакого вклада в культуру не делают… Вознесенский, Ахмадулина и Евтушенко поумирали, а я остался…
Мина бросилась к компьютеру.
- Я это заявление сейчас же выложу во всех соцсетях и на сайте нашего отделения союза записывателей, - объяснила Мина и получила милостивый кивок Щюры.
- Давно пора, - отечески улыбнулся поэт и поэт-переводчик в одном лице.
- Солидно, - подержал Моня.
После того, как Мина закончила свои компьютерные дела и прочитала выложенный текст своим собутыльникам, пьяная троица долго истошно торжествующе орала, нарушая спокойствие учреждения культуры, в котором размещался офис записывателей.
Из сознания Щюры выплыли строки, которые ему никогда не принадлежали, и он их скандировал вместе с собутыльниками:
Мы самые лучшие!
Лучшие мы!
Яркие, жгучие
Светочи тьмы!
- Вызывайте! - яростно закричал Щюра, - посмотрю, как сатрапы режима будут задерживать меня – депутата и поэта!
Зная говнистый характер Щюры, сторож сразу пошёл на попятную, а потом вообще униженно попросил налить ему водки от зубной боли.
- Соси анальгин! – разъярился Щюра.
Вечер закончился блистательно: допив всю водку, выпивохи выскочили на улицу и мотались по центру города, распевая «Хаву нагилу», которую Щюра чередовал выкриками «Грудью за Грудинина!»
На следующий день социальные сети отозвались валом возмущений и угроз судебной расправы. Сотни именитых поэтов и переводчиков со всей страны возмущались непомерной гордыней Щюры.«Ты мне в подмётки не годишься!» - писал широко известный записыватель из Вологды.
«Чья бы мычала, а твоя – молчала!» - отзывался народный записыватель из Удмуртии.
Смелым заявлением Щюры возмутились северные поэты и маститые поэты Северного Кавказа, могучие аксакалы Казахстана, менестрели из Ижевска, рифмачи из Перми…
- Вся свора бездарей спустилась на тебя, - подытожила Мина, рассказывая о реакции на смелое заявление своего боса, - ни один настоящий поэт не отреагировал…
Последнее заявление неприятно резануло Щюру, уже рванувшего первую, самую нужную стопку.
- Что ты понимаешь под настоящими поэтами? – вскинулся он на поэтессу, которая перед пенсией бросила соблюдать условности.
- Это просто настоящие поэты, - не найдя другого определения, повторила Мина, но потом нашлась, что сказать, - это стипендиаты Фонда памяти Иосифа Бродского.
- Что за стипендиаты такие? – навострил уши Щюра, сбивший каблуки в погоне за разнообразными литературными премиями.
- Это те, кому в виде поощрения дают возможность несколько месяцев жить и работать в Риме, - в голосе Мины чувствовалась горечь несбывшейся мечты, - я помню нескольких стипендиатов - Мария Степанова, Екатерина Соколова, Николай Байтов, Елена Фанайлова, Линор Горалик, Тимур Кибиров… Я хотела быть среди них, я даже писала…
И Мина обречённо прочитала свои стихи:
Дома и мусор меж домов,
И мусор в головах,
И слышен перестук шагов
Некрепких на ногах.
Есть жизнь – утёртая мечта,
Надежд пустых поток,
И роковая красота сморкается в
платок.
Уйти бы, - да куда уйти –
Вокруг одни дома.
Спасти, хотя б себя спасти
И не сойти с ума.
А выйдешь в поле – и конец,
Сворачивай назад.
Ты не строитель, не творец,
Не так и невпопад.
И снова улицы, дома,
И праздников тоска.
Так глуп, что не сойдёшь с ума.
Ну, я пошла, пока.
- Я поняла, что с этими стихами ничего не получится… Надо писать о любви и о радости любви, а потом пить водку, чтоб заглушить голоса, звучащие в душе… Потом, когда можно уже не пить, потому что голосов уже нет, продолжаешь пить с горя, что голосов нет…
- А со мной было точно так же, - неожиданно проворчал Моня, - у меня голоса то же были…
- Какие голоса?! – взревел Щюра. – Вы с ума посходили?
Неожиданно до Щюры дошло, что его астральные сущности не спорят, а слились в одну, почувствовав опасность, исходящую от Мины и Мони.
- Ты, друг ситный, должен к концу месяца сдать новую книгу стихов, - проговорил Щюра, по-дружески улыбаясь Моне, - бабло есть – треть на издание, треть тебе, как автору, треть мне как редактору…
Щюра внимательно посмотрел на Мину, разливающую водку по стопкам.
- А ты давай выбрасывай из головы дурь, - нарочито приподнятым тоном отчитал он собутыльницу, - у нас скоро будущий классик откинется, новая премия будет. Надо заранее историю творческой жизни накатать с жалостным некрологом… А насчёт стипендиатов я с Мальвиной поговорю. Он устроит нам и стипендии, и поездки в Рим… По Венеции на гондолах рассекать будем…
- Выпьем за гондолы и гондольеров! – услужливо поднял тост Моня, и пьянка понеслась своим чередом.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 5 (765), 2018 г.
