Главный местечковый записыватель Щюра в последнее время приходил в офис записывателей только под вечер, чтобы поучаствовать с Моней и Миной в ставших традицией застольях, переходящих в тривиальную пьянку.
Щюре всё труднее было соблюдать эту традицию, потому что, вступив в Компартию и став первым секретарём горкома, он целый день выпивал то с тем, то с другим старым членом партии, и до вечера изрядно набирался.
Когда главный записыватель вошёл в офис, у него на столе лежал лист бумаги, сложенный пополам.
Щюра не обратил на него внимания, потому что сразу бросился искать выпивку – у него пересохло во рту. Идти в магазин не хотелось, не хотелось тратить денег, потому что Моня и Мина должны были принести всё необходимое с минуты на минуту…
Ничего найти не удавалось.
В конце концов Щюра устало откинулся на спинку своего мягкого стула и закрыл глаза, но долго находиться в подобной изоляции гиперэнергичный Щюра не мог.
Главный записыватель открыл глаза, и только тогда в поле его зрения попал сложенный пополам лист.
Первый секретарь горкома Компартии развернул лист и увидел корявую надпись шариковой ручкой.
– Анчутка, – прочитал Щюра, и немедленно перед ним на столе оказался маленький человечек совершенно голый, без пяток и со злыми глазками.
– Вот он я, – проскрипел человечек. – Чего тебе, дурень?
– Пшёл вон, – рявкнул Щюра.
– Пойти-то я пойду, а зачем звал без дела? – обиженно прошелестел человечек.
– Никто тебя не звал, – нервно отвечал Щюра, ничего не понимающий в происходящем и желающий только одного – выпить.
– Чего ты хочешь? – прошипело существо.
– Пить, только пить! – рявкнул Щюра.
– Пей! – пробурчал маленький человечек, озорно блеснув глазками.
Щюра не понял, что произошло, но он оказался в воде, помещенной в стеклянный сосуд. За стеклом был прекрасно виден кабинет с диваном, шкафом и столом, за которым только что сидел Щюра, теперь бултыхающийся в графине, стоящем на тумбочке у окна.
– Спасите! – неизвестно кому закричал Щюра, не умеющий плавать.
Главный записыватель, ставший ростом со своего незваного гостя, начал захлёбываться.
– Господи, – вырвалось из маленького Щюры, и он снова сидел на своём стуле за столом.
С него стекала затхлая вода из графина, не пользующегося особым спросом в офисе записывателей, предпочитающих водку воде.
– Кто ты? – выдавил из себя Щюра, косясь на странного человечка.
– Это анчутка, – ответил Мина, в этот момент показавшаяся на пороге кабинета, за спиной у неё маячил Моня, державший в руках две полные сумки с различными бутылками и закуской. – Зачем ты его позвал?
– Да я, – трясся от холода мокрый Щюра, кивая на стол, где лежал лист с корявой надписью, – только прочитал…
Мина подошла к столу и рассмотрела лист.
– Ты написал? – прекрасно зная ответ, спросила поэтесса.
Анчутка с деланным раскаянием кивнул головой.
– Кто тебе дал власть над ним? – спросила Мина, в которой теперь трудно было узнать выпивоху, готовую за выпивку на всё.
Анчутка молчал, сверкая маленькими глазами из-под насупленных бровей.
Мина словно подобралась и, глубоко вдохнув, не прочитала, а скорее пропела несколько слов на древнем иврите.
Анчутка буквально вытянулся в струнку.
– Спрашивай, – доложил он Мине.
– Ты слышал вопрос, – строго произнесла та.
– Меня послал к этому, – анчутка пренебрежительно кивнул на Щюру, – ангел мглы и вихрей четвёртого разряда…
– За его душой? – насторожилась Мина.
– Да кому нужна его душа, – скривился анчутка, – это не душа, а решето – вся побитая постоянным враньём и беспочвенными злыми поступками и выходками… Мне, к примеру, его душа не нужна и даром, клянусь печёнкой задавленного гаишника!
– А зачем тогда тебя послали за ним?
– Чтобы определить куда его можно приспособить в убранстве Преисподней… Можно, к примеру применить для ремонта мостовой или в виде топлива для подогрева котлов-мучений… Но мне кажется, что он годен только для пыли, покрывающей метеориты самых дальних зачуханных галактик, стекающих в небытие…
– Вы не смеете к нему так относиться, – раскраснелась Мина.
– Это почему же? – обнаглевший анчутка даже подбоченился.
– В нём течёт кровь колена Иудина, – тихо произнесла Мина.
Тут Щюра словно проснулся.
– Я – русский, – заревел он, – я русский родовой казак… Казачья кровь…
– Твой отец, – Мина легонько похлопала Щюру по плечу, – был сыном раввина, сгинувшего в сталинских лагерях. Чтобы не повторить путь отца, сынок, которого звали Разиэль, стал активным комсомольцем, пошёл добровольцем на войну… Во время переправы через Днепр он сбросил всю свою одежду вместе с документами, а потом выдал себя за погибшего товарища… Мама твоя – еврейка Хая, чтобы не попасть в гитлеровский лагерь, назвалась именем своей соседки-ровесницы, погибшей при бомбёжке… Так что ты – чистокровный еврей – хоть сейчас в Израиль поезжай…
– Откуда ты это всё знаешь? – не поверил Щюра.
– У нас, евреев, свои источники, – строго произнесла Мина, – ведь мы – богоизбранный народ.
В голове Щюры кипела неразбериха – ему почему-то было неловко, что он оказался евреем и одновременно очень хотелось побыстрей съехать в Израиль, чтобы получать там солидные пособия.
Анчутка не верил в еврейство Щюры.
– Где доказательства? – повторял он. – Доказательств нет!
– Они в каждой капле его крови, – заявила Мина.
– Это не доказательство!
– А мы сейчас сделаем экспресс-анализ, – решительно заявила Мина и достала из сумки своей несессер с медицинскими прибамбасами.
Щюра, представив, что сейчас ему будут колоть пальцы, а может быть и брать венозную кровь при помощи шприца, вскочил и бросился вон из офиса.
Город встретил его вечерней прохладой. Щюра бежал, задыхаясь, по знакомым улицам и не мог остановиться, потому что чувствовал за собой погоню. Дома, мимо которых пробегал Щюра, сливались в одну бесконечную стену. Надо было остановиться, восстановить дыхание, зайти в закусочную подкрепиться соточкой водки, но его что-то догоняло, что-то летающее следовало за ним, в любую секунду грозясь вцепиться в жирную спину.
Пробежав достаточно долго, главный записыватель неожиданно обрёл второе дыхание, бег из суматошного и негармоничного передвижения ног приобрёл профессиональную упругую чёткость и размеренность. Щюра уже мог различать отдельные здания, мимо которых пробегал. Неожиданно Щюра остановился у одноэтажного дома, дверь которого отворилась перед ним. Над дверью красовались звезда Давида и менора.
Щюра шагнул в дверной проём, прошёл внутрь, остановился перед развернутым свитком и начал читать.
Вокруг его стояли старцы и внимательно слушали. Потом один из них убрал свиток и положил перед Щюрой раскрытую тоненькую жалкую книжонку со стихами. Щюра с ужасом узнал свою книгу переводов северных поэтов. Ему стало так стыдно, как никогда в жизни – мудрость веков сменилась позорной глупостью и ничтожеством.
А тем временем облако ярости наполнило синагогу и вытолкнуло Щюру наружу, как выталкивает пробку бродящая смесь.
– Я – русский! – снова закричал Щюра и сам понял, что кричит, как кричит анекдотичный еврей в момент опасности. Для полноты образа Щюре не хватало только пейсов и ермолки.
Тут только обомлевший главный записыватель заметил, что кто–то носится вокруг него, с пыхтеньем рассекая воздух, и у знал в летающем анчутку. Прислушавшись, Щюра понял, что бесёнок не пыхтит, а с чувством выдыхает одно слово.
– Мой! – пыхтел анчутка. – Мой!
Щюра бросился прочь от беса. Он бежал теперь обратно в офис, где были его алканы-подчинённые, которые только и могли защитить его своей пусть пьяной, но всё-таки дружбой.
Коммунар и депутат ворвался в офис, когда Моня и Мина допивали последнюю бутылку палёной водки.
– Спасите меня и налейте мне! – взмолился Щюра, опускаясь на свой мягкий стул.
Вслед за Щюрой в кабинет влетел анчутка и приземлился на стол, где встал рядом с бутылкой с водкой на самом дне.
Мина было протянувшая руку к бутылке, но отдёрнула её.
– Ты – мой, – повторил анчутка, грозно обводя взглядом притихших записывателей.
Щюра с мольбой смотрел на Мину, которая имела хоть какую-то власть на гадким существом из тёмного мира.
– Кайся, – строго произнесла Мина и решительно взяла бутылку, оттолкнув антчутку, который при этом чуть не упал, потому что не имел хорошей устойчивости из-за отсутствия пяток. – Кайся во всех грехах твоих и скорби о них.
– А как каяться? – искренне удивился такому предложению научный сотрудник без научной степени.
– Коротко рассказывай нам о своих плохих и злых делах и делишках, – объяснила Мина. – О ВСЕХ своих делишках, потому что только это может тебя спасти…
Только под утро Щюра закончил рассказ о своей поганой жизни, в которой не было ни одного доброго дела, потому что Щюра вредил даже себе.
Анчутка к концу повествования сидел на столе, привалившись к открытой банке с баклажановой икрой. Бес пребывал в унынии.
– Вот и всё, – закончил Щюра и потянулся к непочатой бутылке, – а как мы узнает о том, прощён я или нет?
– Прощён, прощён, – проворчал анчутка, поднимаясь на ноги. – Вчера был твой последний день – ты должен был расстаться со своей дрянной душонкой… Тебя отдали мне, так что я остался ни с чем… Налейте хоть мне... – заныл анчутка.
На радостях бесу налили в водочную крышку и все дружно выпили.
Все радовались. Радовался и анчутка, – он понимал, что душонка Щюры всё равно будет его.
Ведь раскаяния не было.
AST-NEWS.ru
Щюре всё труднее было соблюдать эту традицию, потому что, вступив в Компартию и став первым секретарём горкома, он целый день выпивал то с тем, то с другим старым членом партии, и до вечера изрядно набирался.
Когда главный записыватель вошёл в офис, у него на столе лежал лист бумаги, сложенный пополам.
Щюра не обратил на него внимания, потому что сразу бросился искать выпивку – у него пересохло во рту. Идти в магазин не хотелось, не хотелось тратить денег, потому что Моня и Мина должны были принести всё необходимое с минуты на минуту…
Ничего найти не удавалось.
В конце концов Щюра устало откинулся на спинку своего мягкого стула и закрыл глаза, но долго находиться в подобной изоляции гиперэнергичный Щюра не мог.
Главный записыватель открыл глаза, и только тогда в поле его зрения попал сложенный пополам лист.
Первый секретарь горкома Компартии развернул лист и увидел корявую надпись шариковой ручкой.
– Анчутка, – прочитал Щюра, и немедленно перед ним на столе оказался маленький человечек совершенно голый, без пяток и со злыми глазками.
– Вот он я, – проскрипел человечек. – Чего тебе, дурень?
– Пшёл вон, – рявкнул Щюра.
– Пойти-то я пойду, а зачем звал без дела? – обиженно прошелестел человечек.
– Никто тебя не звал, – нервно отвечал Щюра, ничего не понимающий в происходящем и желающий только одного – выпить.
– Чего ты хочешь? – прошипело существо.
– Пить, только пить! – рявкнул Щюра.
– Пей! – пробурчал маленький человечек, озорно блеснув глазками.
Щюра не понял, что произошло, но он оказался в воде, помещенной в стеклянный сосуд. За стеклом был прекрасно виден кабинет с диваном, шкафом и столом, за которым только что сидел Щюра, теперь бултыхающийся в графине, стоящем на тумбочке у окна.
– Спасите! – неизвестно кому закричал Щюра, не умеющий плавать.
Главный записыватель, ставший ростом со своего незваного гостя, начал захлёбываться.
– Господи, – вырвалось из маленького Щюры, и он снова сидел на своём стуле за столом.
С него стекала затхлая вода из графина, не пользующегося особым спросом в офисе записывателей, предпочитающих водку воде.
– Кто ты? – выдавил из себя Щюра, косясь на странного человечка.
– Это анчутка, – ответил Мина, в этот момент показавшаяся на пороге кабинета, за спиной у неё маячил Моня, державший в руках две полные сумки с различными бутылками и закуской. – Зачем ты его позвал?
– Да я, – трясся от холода мокрый Щюра, кивая на стол, где лежал лист с корявой надписью, – только прочитал…
Мина подошла к столу и рассмотрела лист.
– Ты написал? – прекрасно зная ответ, спросила поэтесса.
Анчутка с деланным раскаянием кивнул головой.
– Кто тебе дал власть над ним? – спросила Мина, в которой теперь трудно было узнать выпивоху, готовую за выпивку на всё.
Анчутка молчал, сверкая маленькими глазами из-под насупленных бровей.
Мина словно подобралась и, глубоко вдохнув, не прочитала, а скорее пропела несколько слов на древнем иврите.
Анчутка буквально вытянулся в струнку.
– Спрашивай, – доложил он Мине.
– Ты слышал вопрос, – строго произнесла та.
– Меня послал к этому, – анчутка пренебрежительно кивнул на Щюру, – ангел мглы и вихрей четвёртого разряда…
– За его душой? – насторожилась Мина.
– Да кому нужна его душа, – скривился анчутка, – это не душа, а решето – вся побитая постоянным враньём и беспочвенными злыми поступками и выходками… Мне, к примеру, его душа не нужна и даром, клянусь печёнкой задавленного гаишника!
– А зачем тогда тебя послали за ним?
– Чтобы определить куда его можно приспособить в убранстве Преисподней… Можно, к примеру применить для ремонта мостовой или в виде топлива для подогрева котлов-мучений… Но мне кажется, что он годен только для пыли, покрывающей метеориты самых дальних зачуханных галактик, стекающих в небытие…
– Вы не смеете к нему так относиться, – раскраснелась Мина.
– Это почему же? – обнаглевший анчутка даже подбоченился.
– В нём течёт кровь колена Иудина, – тихо произнесла Мина.
Тут Щюра словно проснулся.
– Я – русский, – заревел он, – я русский родовой казак… Казачья кровь…
– Твой отец, – Мина легонько похлопала Щюру по плечу, – был сыном раввина, сгинувшего в сталинских лагерях. Чтобы не повторить путь отца, сынок, которого звали Разиэль, стал активным комсомольцем, пошёл добровольцем на войну… Во время переправы через Днепр он сбросил всю свою одежду вместе с документами, а потом выдал себя за погибшего товарища… Мама твоя – еврейка Хая, чтобы не попасть в гитлеровский лагерь, назвалась именем своей соседки-ровесницы, погибшей при бомбёжке… Так что ты – чистокровный еврей – хоть сейчас в Израиль поезжай…
– Откуда ты это всё знаешь? – не поверил Щюра.
– У нас, евреев, свои источники, – строго произнесла Мина, – ведь мы – богоизбранный народ.
В голове Щюры кипела неразбериха – ему почему-то было неловко, что он оказался евреем и одновременно очень хотелось побыстрей съехать в Израиль, чтобы получать там солидные пособия.
Анчутка не верил в еврейство Щюры.
– Где доказательства? – повторял он. – Доказательств нет!
– Они в каждой капле его крови, – заявила Мина.
– Это не доказательство!
– А мы сейчас сделаем экспресс-анализ, – решительно заявила Мина и достала из сумки своей несессер с медицинскими прибамбасами.
Щюра, представив, что сейчас ему будут колоть пальцы, а может быть и брать венозную кровь при помощи шприца, вскочил и бросился вон из офиса.
Город встретил его вечерней прохладой. Щюра бежал, задыхаясь, по знакомым улицам и не мог остановиться, потому что чувствовал за собой погоню. Дома, мимо которых пробегал Щюра, сливались в одну бесконечную стену. Надо было остановиться, восстановить дыхание, зайти в закусочную подкрепиться соточкой водки, но его что-то догоняло, что-то летающее следовало за ним, в любую секунду грозясь вцепиться в жирную спину.
Пробежав достаточно долго, главный записыватель неожиданно обрёл второе дыхание, бег из суматошного и негармоничного передвижения ног приобрёл профессиональную упругую чёткость и размеренность. Щюра уже мог различать отдельные здания, мимо которых пробегал. Неожиданно Щюра остановился у одноэтажного дома, дверь которого отворилась перед ним. Над дверью красовались звезда Давида и менора.
Щюра шагнул в дверной проём, прошёл внутрь, остановился перед развернутым свитком и начал читать.
Вокруг его стояли старцы и внимательно слушали. Потом один из них убрал свиток и положил перед Щюрой раскрытую тоненькую жалкую книжонку со стихами. Щюра с ужасом узнал свою книгу переводов северных поэтов. Ему стало так стыдно, как никогда в жизни – мудрость веков сменилась позорной глупостью и ничтожеством.
А тем временем облако ярости наполнило синагогу и вытолкнуло Щюру наружу, как выталкивает пробку бродящая смесь.
– Я – русский! – снова закричал Щюра и сам понял, что кричит, как кричит анекдотичный еврей в момент опасности. Для полноты образа Щюре не хватало только пейсов и ермолки.
Тут только обомлевший главный записыватель заметил, что кто–то носится вокруг него, с пыхтеньем рассекая воздух, и у знал в летающем анчутку. Прислушавшись, Щюра понял, что бесёнок не пыхтит, а с чувством выдыхает одно слово.
– Мой! – пыхтел анчутка. – Мой!
Щюра бросился прочь от беса. Он бежал теперь обратно в офис, где были его алканы-подчинённые, которые только и могли защитить его своей пусть пьяной, но всё-таки дружбой.
Коммунар и депутат ворвался в офис, когда Моня и Мина допивали последнюю бутылку палёной водки.
– Спасите меня и налейте мне! – взмолился Щюра, опускаясь на свой мягкий стул.
Вслед за Щюрой в кабинет влетел анчутка и приземлился на стол, где встал рядом с бутылкой с водкой на самом дне.
Мина было протянувшая руку к бутылке, но отдёрнула её.
– Ты – мой, – повторил анчутка, грозно обводя взглядом притихших записывателей.
Щюра с мольбой смотрел на Мину, которая имела хоть какую-то власть на гадким существом из тёмного мира.
– Кайся, – строго произнесла Мина и решительно взяла бутылку, оттолкнув антчутку, который при этом чуть не упал, потому что не имел хорошей устойчивости из-за отсутствия пяток. – Кайся во всех грехах твоих и скорби о них.
– А как каяться? – искренне удивился такому предложению научный сотрудник без научной степени.
– Коротко рассказывай нам о своих плохих и злых делах и делишках, – объяснила Мина. – О ВСЕХ своих делишках, потому что только это может тебя спасти…
Только под утро Щюра закончил рассказ о своей поганой жизни, в которой не было ни одного доброго дела, потому что Щюра вредил даже себе.
Анчутка к концу повествования сидел на столе, привалившись к открытой банке с баклажановой икрой. Бес пребывал в унынии.
– Вот и всё, – закончил Щюра и потянулся к непочатой бутылке, – а как мы узнает о том, прощён я или нет?
– Прощён, прощён, – проворчал анчутка, поднимаясь на ноги. – Вчера был твой последний день – ты должен был расстаться со своей дрянной душонкой… Тебя отдали мне, так что я остался ни с чем… Налейте хоть мне... – заныл анчутка.
На радостях бесу налили в водочную крышку и все дружно выпили.
Все радовались. Радовался и анчутка, – он понимал, что душонка Щюры всё равно будет его.
Ведь раскаяния не было.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат» № 43 (702), 2016 г.
