Главный местечковый записыватель Щюра всегда любил писать письма, но не всегда их подписывал, оставляя место для фантазий читающих эти письма.
В школе он писал неподписанные доносы в районо про пьянство учителей, посмевших выставлять ему двойки за незнание уроков. В институте Щюра писал кляузы на профессоров, обвиняя их в мужеложестве, идеологической невыдержанности и вымогательстве взяток у честных студентов. Став записывателем, Щюра писал анонимки на собратьев по перу и на тех, кто отказывал ему в финансовой помощи на бытование кодлы записывателей.
Вот поэтому Щюра с большим интересом слушал рассказ Мина о том, что на неё поступила анонимка в минкульт.
– Хорошо, что у меня везде есть знакомые, – переживала поэтесса, – написали в подмётном письме, будто я на литературных объединениях с молодыми литераторами распиваю спиртные напитки… Это полный бред… Ну, выпивали пару раз – это совсем не система. Кто может писать обо мне такой бред?
– Кто угодно, – пожал плечами Моня, – мог написать, к примеру, наш поэт и публицист Раздрачинский. Он на тебя в обиде, потому что в одном из своих литературных эссе ты исказила его фамилию. По его мнению, твоё написание его фамилии как РаздрОчинский, носит открыто оскорбительный характер… А потом, он тоже хочет вести литературные объединения и передавать свой богатый опыт молодому поколению за небольшую мзду… Ты не обращай внимания, когда у меня был бизнес, на меня тоже анонимки строчили в налоговую о том, что я скрывал доходы. Не знали анонимщики, что в налоговой работают родственники мои любимые…
Щюра возмущённо покачал головой, хотя именно он и писал эти анонимки на своего друга Моню, завидуя его немалым торговым оборотам.
– Всё это суета, – барственно пробормотал главный записыватель, – сколько про меня писали газетчики – и что толку?
– Толк есть, – ехидно улыбнулась Мина, – ни ЗАСРАКом, ни ПОЧГРАГОРом ты так и не стал!
– На семидесятилетие стану, – директивно заявил Щюра.
– А на восьмидесятилетие что получишь? – начала прикалываться Мина.
– Ленинскую премию, – важно отвечал Щюра, – вопрос уже решается на высшем уровне.
– Кто тебе её даст? – Мина по-настоящему удивилась.
– Компартия меня наградит за заслуги.
– Но тебя же попёрли из секретарей горкома, – Мина была в курсе партийной карьеры своего босса-собутыльника, – какие после этого могут быть премии?
– Секретарь горкома – это слишком мелко для меня, – Щюра приосанился, чтобы казаться выше, сидя на своём стуле-троне.
– Ты хочешь стать ПЕРСЕКом обкома Компартии! – торжественно провозгласила Мина.
– С чего ты взяла? – забеспокоился Щюра. – Я просто надеюсь, что коммунисты области окажут мне доверие и всё такое. Как я могу влиять на этот процесс?
– Очень просто – завалить Центральный комитет Компартии анонимками о неблагополучном положении в нашем регионе. Ведь так ты и делаешь?
Сначала Щюра хотел привычно соврать, но взгляд мининых глаз буквально прожёг его насквозь, и он утвердительно кивнул.
– А на нас с Моней ты писал анонимки? – не унималась Мина.
Щюра снова кивнул. Он чуть не плакал: ему было стыдно не того, что он писал анонимки, а своей пьяной слабости перед собутыльниками.
– Не расстраивайся, – неожиданно заулыбался до этого угрюмый Моня, – мы тоже писали на тебя доносы, только с тебя всё – как с гуся вода.
– Прикрытие Мальвинино, – с небольшой долей зависти пробормотала Мина, – без этого дружка я бы давно была главным записывателем, мне не пришлось бы мотаться по исторической родине и бухать с неграми на пляже…
– Я на вас начал писать анонимки после того, как вы оба написали анонимки на меня! – выпалил Щюра. – Мне Мальвина приносил почитать ваши подмётные письма…
– Как же нам не писать, если ты наш народ в ведомственной газете полоскал на всю область, – включила защиту Мина, – а сам даже не подписывал эти материалы юдофобские, представляясь то «комментатором», то какого-то лешего «православным братством»! Зачем ты вообще начал муссировать все эти протоколы сионских мудрецов?
– Очень просто, – уже более спокойно заговорил, когда были наполнены и выпиты под тост «за дружбу» пузатые стопки, – в СССР мы привыкли к дружбе народов, но с развалом СССР дружба эта прекратилась. Мне как творческой личности потребовался новый ориентир. Антисемитизм во все времена объединял русских во всех невзгодах – поэтому я решился взяться за это дело… Но получился конфуз, и поэтому я срочно переобулся и переключился на Кавказ и Среднюю Азию, но и с этим ничего не вышло хорошего… Я до сих пор самолично изымаю из библиотек свою публицистику, посвящённую этой непростой теме…
– А как ты изымаешь? – заинтересовался Моня.
– Записываюсь в библиотеку, беру почитать книги, а мою скандальную публицистику примитивно ворую, используя большой внутренний карман на пиджаке.
– Сам пришивал? – захихикала Мина.
– Конечно, – Щюра тронул свою пустую стопку, показывая, что пора разливать, – так что теперь я снова убеждённый интернационалист… Это в свою очередь привело меня в оплот интернационализма – Компартию, хотя, конечно, меня привело в это общественное объединение и желание стать депутатом, получающим как минимум пятьдесят тысяч в месяц. Мне, как вы знаете, помогал в этом Мальвина, так что я, вступив в Компартию, не только влез в депутаты, но и был назначен первым секретарём горкома…
Записыватели подняли тост «за дело Ленина, которое живёт и побеждает», после чего Щюра продолжил свою мини-исповедь.
– Я предполагал, что работа первого секретаря горкома, – это расхаживать в белом костюме с красным галстуком, но это оказалось заблуждением. Надо было собирать и проводить собрания, пленумы и прочие партийные сходняки, вести отчётность партвзносов и прочую бухгалтерию. За эту гигантскую работу мне ничего не платили, а поэтому и я ничего не делал, потому как и делать ничего хорошего не умею. Тут я узнал, что первый секретарь обкома получает сто тысяч в месяц. Значит, подумал я, ему – всё, а мне – ничего? И я должен соблюдать при этом партийную дисциплину? Эти вопросы так бы остались вопросами, но вскоре после этого я увидел первого секретаря обкома в гипермаркете «О'Кей». Он шёл по рядам и складывал в свою тележку бутылки, банки, пакеты и даже не смотрел на цены. Понимаете, он не смотрел на цены, потому что знал, что денег у него хватит в любом случае. И тогда он стал моим личным врагом, потому что стоял между мной и моим благополучием…
– Но ты и так получаешь больше ста тысяч в месяц, – возмутилась Мина, – ты имеешь пятьдесят тысяч как депутат, сорок тысяч как научный сотрудник и двадцать тысяч пенсии. Разве этого мало?
– Но он получает больше и не смотрит на цены в гипермаркете «О'Кей»! – закричал Щюра. Чтобы успокоиться, ему пришлось выпить водки, вместе с ним выпили и его собутыльники. Успокоившись, Щюра продолжал, – Тогда я решил бороться с этим узурпатором партийной власти. Я писал анонимки в различные подразделения ФСБ, МВД, налоговые инспекции, но главные письма были направлены в Центральный комитет Компартии… Борьба была неравной. В ответ на мои выступления, явно почувствовавший неладное персек обкома вышиб из Компартии всю мою родову, потом выпер меня из первых секретарей горкома, но следующий шаг он пока не сделал – не лишил меня депутатского мандата, потому что на моей стороне мой друг Мальвина и городской голова Танцулькин, который очарован моими переводами поэзии народов Севера… Борьба продолжается!
– За анонимную борьбу! – подняла тост Мина.
– Да чем ты хуже этого Быстрецова?! – заревел пьяный Моня, и пьянка записывателей продолжилась под аккомпанемент нетрезвых матерных междометий, характеризующих товарища Быстрецова, на место которого давно в мечтах рвалась завистливая щюрина душонка.
AST-NEWS.ru
В школе он писал неподписанные доносы в районо про пьянство учителей, посмевших выставлять ему двойки за незнание уроков. В институте Щюра писал кляузы на профессоров, обвиняя их в мужеложестве, идеологической невыдержанности и вымогательстве взяток у честных студентов. Став записывателем, Щюра писал анонимки на собратьев по перу и на тех, кто отказывал ему в финансовой помощи на бытование кодлы записывателей.
Вот поэтому Щюра с большим интересом слушал рассказ Мина о том, что на неё поступила анонимка в минкульт.
– Хорошо, что у меня везде есть знакомые, – переживала поэтесса, – написали в подмётном письме, будто я на литературных объединениях с молодыми литераторами распиваю спиртные напитки… Это полный бред… Ну, выпивали пару раз – это совсем не система. Кто может писать обо мне такой бред?
– Кто угодно, – пожал плечами Моня, – мог написать, к примеру, наш поэт и публицист Раздрачинский. Он на тебя в обиде, потому что в одном из своих литературных эссе ты исказила его фамилию. По его мнению, твоё написание его фамилии как РаздрОчинский, носит открыто оскорбительный характер… А потом, он тоже хочет вести литературные объединения и передавать свой богатый опыт молодому поколению за небольшую мзду… Ты не обращай внимания, когда у меня был бизнес, на меня тоже анонимки строчили в налоговую о том, что я скрывал доходы. Не знали анонимщики, что в налоговой работают родственники мои любимые…
Щюра возмущённо покачал головой, хотя именно он и писал эти анонимки на своего друга Моню, завидуя его немалым торговым оборотам.
– Всё это суета, – барственно пробормотал главный записыватель, – сколько про меня писали газетчики – и что толку?
– Толк есть, – ехидно улыбнулась Мина, – ни ЗАСРАКом, ни ПОЧГРАГОРом ты так и не стал!
– На семидесятилетие стану, – директивно заявил Щюра.
– А на восьмидесятилетие что получишь? – начала прикалываться Мина.
– Ленинскую премию, – важно отвечал Щюра, – вопрос уже решается на высшем уровне.
– Кто тебе её даст? – Мина по-настоящему удивилась.
– Компартия меня наградит за заслуги.
– Но тебя же попёрли из секретарей горкома, – Мина была в курсе партийной карьеры своего босса-собутыльника, – какие после этого могут быть премии?
– Секретарь горкома – это слишком мелко для меня, – Щюра приосанился, чтобы казаться выше, сидя на своём стуле-троне.
– Ты хочешь стать ПЕРСЕКом обкома Компартии! – торжественно провозгласила Мина.
– С чего ты взяла? – забеспокоился Щюра. – Я просто надеюсь, что коммунисты области окажут мне доверие и всё такое. Как я могу влиять на этот процесс?
– Очень просто – завалить Центральный комитет Компартии анонимками о неблагополучном положении в нашем регионе. Ведь так ты и делаешь?
Сначала Щюра хотел привычно соврать, но взгляд мининых глаз буквально прожёг его насквозь, и он утвердительно кивнул.
– А на нас с Моней ты писал анонимки? – не унималась Мина.
Щюра снова кивнул. Он чуть не плакал: ему было стыдно не того, что он писал анонимки, а своей пьяной слабости перед собутыльниками.
– Не расстраивайся, – неожиданно заулыбался до этого угрюмый Моня, – мы тоже писали на тебя доносы, только с тебя всё – как с гуся вода.
– Прикрытие Мальвинино, – с небольшой долей зависти пробормотала Мина, – без этого дружка я бы давно была главным записывателем, мне не пришлось бы мотаться по исторической родине и бухать с неграми на пляже…
– Я на вас начал писать анонимки после того, как вы оба написали анонимки на меня! – выпалил Щюра. – Мне Мальвина приносил почитать ваши подмётные письма…
– Как же нам не писать, если ты наш народ в ведомственной газете полоскал на всю область, – включила защиту Мина, – а сам даже не подписывал эти материалы юдофобские, представляясь то «комментатором», то какого-то лешего «православным братством»! Зачем ты вообще начал муссировать все эти протоколы сионских мудрецов?
– Очень просто, – уже более спокойно заговорил, когда были наполнены и выпиты под тост «за дружбу» пузатые стопки, – в СССР мы привыкли к дружбе народов, но с развалом СССР дружба эта прекратилась. Мне как творческой личности потребовался новый ориентир. Антисемитизм во все времена объединял русских во всех невзгодах – поэтому я решился взяться за это дело… Но получился конфуз, и поэтому я срочно переобулся и переключился на Кавказ и Среднюю Азию, но и с этим ничего не вышло хорошего… Я до сих пор самолично изымаю из библиотек свою публицистику, посвящённую этой непростой теме…
– А как ты изымаешь? – заинтересовался Моня.
– Записываюсь в библиотеку, беру почитать книги, а мою скандальную публицистику примитивно ворую, используя большой внутренний карман на пиджаке.
– Сам пришивал? – захихикала Мина.
– Конечно, – Щюра тронул свою пустую стопку, показывая, что пора разливать, – так что теперь я снова убеждённый интернационалист… Это в свою очередь привело меня в оплот интернационализма – Компартию, хотя, конечно, меня привело в это общественное объединение и желание стать депутатом, получающим как минимум пятьдесят тысяч в месяц. Мне, как вы знаете, помогал в этом Мальвина, так что я, вступив в Компартию, не только влез в депутаты, но и был назначен первым секретарём горкома…
Записыватели подняли тост «за дело Ленина, которое живёт и побеждает», после чего Щюра продолжил свою мини-исповедь.
– Я предполагал, что работа первого секретаря горкома, – это расхаживать в белом костюме с красным галстуком, но это оказалось заблуждением. Надо было собирать и проводить собрания, пленумы и прочие партийные сходняки, вести отчётность партвзносов и прочую бухгалтерию. За эту гигантскую работу мне ничего не платили, а поэтому и я ничего не делал, потому как и делать ничего хорошего не умею. Тут я узнал, что первый секретарь обкома получает сто тысяч в месяц. Значит, подумал я, ему – всё, а мне – ничего? И я должен соблюдать при этом партийную дисциплину? Эти вопросы так бы остались вопросами, но вскоре после этого я увидел первого секретаря обкома в гипермаркете «О'Кей». Он шёл по рядам и складывал в свою тележку бутылки, банки, пакеты и даже не смотрел на цены. Понимаете, он не смотрел на цены, потому что знал, что денег у него хватит в любом случае. И тогда он стал моим личным врагом, потому что стоял между мной и моим благополучием…
– Но ты и так получаешь больше ста тысяч в месяц, – возмутилась Мина, – ты имеешь пятьдесят тысяч как депутат, сорок тысяч как научный сотрудник и двадцать тысяч пенсии. Разве этого мало?
– Но он получает больше и не смотрит на цены в гипермаркете «О'Кей»! – закричал Щюра. Чтобы успокоиться, ему пришлось выпить водки, вместе с ним выпили и его собутыльники. Успокоившись, Щюра продолжал, – Тогда я решил бороться с этим узурпатором партийной власти. Я писал анонимки в различные подразделения ФСБ, МВД, налоговые инспекции, но главные письма были направлены в Центральный комитет Компартии… Борьба была неравной. В ответ на мои выступления, явно почувствовавший неладное персек обкома вышиб из Компартии всю мою родову, потом выпер меня из первых секретарей горкома, но следующий шаг он пока не сделал – не лишил меня депутатского мандата, потому что на моей стороне мой друг Мальвина и городской голова Танцулькин, который очарован моими переводами поэзии народов Севера… Борьба продолжается!
– За анонимную борьбу! – подняла тост Мина.
– Да чем ты хуже этого Быстрецова?! – заревел пьяный Моня, и пьянка записывателей продолжилась под аккомпанемент нетрезвых матерных междометий, характеризующих товарища Быстрецова, на место которого давно в мечтах рвалась завистливая щюрина душонка.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно- политический еженедельник «Факт и компромат», № 41 (751), 2017 г.
