- Щюра! – слышалось откуда-то издалека. Щюра слышал крик, но не отвечал. Ему хотелось побыть одному.

Собственно, он всегда был один. И даже сегодня, когда солнечной июльской субботой записыватели выехали на пикник за город, он был один. Еще не откупорили бутылки, ещё не разложили снедь, а Щюра уже почувствовал себя лишним среди провинциальных бездарей и убежал с поляны, где притулились записыватели.

«Мемуары что ли написать? – подумалось Щюре, - я ведь был знаком со многими известными на всю страну деятелями культуры тогда, когда культура была культурой, а не поденщицей олигархов…»

Щюра незаметно для себя окунулся в воспоминания… Вот автор гимнов смотрит на него сверху вниз и говорит: «Ты большой, а будешь великим!»

На самом деле, всё было не так. Щюру подвели познакомиться со знаменитостью, а он начал от волнения нести чушь.

- А почему вы назвали дядю Степу дядей Стёпой, а не дядей Серёжей? Вы же – Серёжа, и вы высокий, как дядя Стёпа…

Щюру тогда еле оттащили, потому что знаменитость хохотала, то приседая, то складываясь пополам, и показывал пальцем на Щюру, призывая всех присутствующих посмеяться вместе с ним.

«А еще я дружил с самим Задорновым, Турсун-заде, Егором Исаевым и Расулом Гамзатовым… Да всех и не упомнишь, но для мемуаров придётся», - подумал Щюра.

Дружба эта существовала лишь в воображении Щюры.

Щюра сколько угодно мог врать о своих успехах в творчестве и жизни, но самому себе лгать не удавалось.

«Я – непризнанный гений!» – опять соврал себе Щюра. Он огляделся и удивился, что стоит перед лесной чаще, какую никогда не встречал в своих краях.

«Я бесстрашный человек», - опять солгал Щюра и двинулся в самую чащу. Минут через десять неторопливой ходьбы, которая, надо сказать, совершенно измотала главного записывателя, он вышел на полянку с приземистой избушкой.

«Сейчас войду в избушку, - подумал Щюра, - а там три медвежьих кроватки…»

В окнах избушки замелькали тени, а потом отворилась дверь, приглашая Щюру зайти внутрь.

Внутри топталось десятка полтора мужчин и женщин с по-звериному заросшими лицами. Речь их состояла из мычания и рыков, но Щюра понимал то, о чем говорили эти странные люди.

В избушке собрались записыватели, которых прекратили финансово поддерживать местные власти в различных регионах страны.

После этого они еще больше вспоминали счастливую советскую жизнь. Поэтому у них неожиданно развились склонности к атавизму.

Отвергнутые записыватели по наитию собрались в избушке, где когда-то жила медвежья семья, отчего и заросли звериной шерстью, включая нос, лоб и уши. Ночами одичавшие люди рыскали по лесу в поисках слабых и беззащитных зверушек, а днём валялись в избушке, читая друг другу свои дикие бесконечные стихи и ещё более дико затянутые истории с высокодуховным советским смыслом.

У Щюры неожиданно зачесалось лицо. Он тут же почесался, ощутив под пальцами густую шерсть. Заросло всё лицо, включая лоб и нос. Щюре стало страшно, он выбежал из избушки и бросился, куда глаза глядят. Глаза смотрели правильно, уже через несколько минут он выскочил на поляну, где суетились вокруг еды и выпивки члены союза записывателей во главе с Моней и Миной, которые не испугались дикого вида Щюры.

У кого-то по случаю нашлась бритва, и Щюру начали брить.

- Усы! – кричал он, - Усы не трогайте!

За хлопотами, когда все смотрели только на Щюру, никто не заметил, что лица всех записывателей, включая вечно юное лицо Мины, начали зарастать густой медвежьей шерстью.

Когда заразные признаки атавизма обнаружились, поляна огласилась рыданиями, грязными ругательствами и проклятиями.

После того, как все относительно успокоились, началось экстренное собрание.

- Не знаю, как назвать эту растительность, - начал свою речь Щюра, - но нам придется с ней смириться, как и с наступившим капитализмом…

- Мы особые! – восторженно провозгласил Моня. – Это знак свыше! У нас всё будет по-прежнему, а скорее всего и лучше… Бриться будут только Щюра и я. Мы будем водить по учреждениям и предприятиям Мину в парандже и за деньги на культуру будем показывать, как заросшая женщина читает стихи… Успех нам обеспечен! Остальные записыватели будут сидеть по домам и творить… К столу! – кивнул он на покрывало, расстеленное на траве, где записывателей ждала выпивка и закуска.

- За советский атавизм! – поднял первый тост Щюра.

Больше за этот день Щюра ничего не помнил.

Щюра проснулся как всегда не рано. После ВЧЕРАШНЕГО гудела голова. Хотелось водки, огурцов, рассола, но Щюра взял ручку и рабочий блокнот, чтобы выполнить свой принцип “ни дня без строчки”.

Жизнь продолжается.

Рос Эзопов,

Астраханский общественно-политический еженедельник "Факт и компромат" № 42 (552), 01.11.2013 г.