Главный местечковый записыватель Щюра в последнее время полностью прекратил имитацию творческой деятельности. В этом не было смысла. Он достиг всех доступных ему высот.
Теперь Щюра сидел в своём офисе записывателей и, направив мутный взор за окно, выдавал многозначительное:
– Зима-а-а…
Если при этом присутствовала Мина, то непременно начинала славословить своего собутыльника.
– Какой лаконизм, – щебетала поэтесса, увязшая в совершенно неуместной для её возраста любовной тематике, – сколько сказано всего лишь одним словом… На такое способен только настоящий мастер…
Но Щюра почти не обращал внимания – у него была своя аудитория: перед ним на столе располагались его настоящие почитатели – десятка два нахурлика, невидимых для всех, кроме депутата-коммунара Щюры. Нахурлики занимали почти всю площадь стола. Одни лежали на животе или спине, другие сидели, широко расставив зелёные ножки, густо поросшие фиолетовой шерстью, но большинство стояли навытяжку и отдавали обеими ручками честь главному записывателю.
На такие знаки внимания Щюрапривык реагировать.
«Широко известный» писатель, публицист и поэт-переводчик встал, подошёл к окну.
– Зимушка-зима, – высказал он своё мнение увиденным.
Все нахурлики, стоявшие навытяжку, упали, издавая стоны интеллектуального наслаждения.
На тупой усатой физиономии Щюры возникла ухмылка удовлетворённого записывательского тщеславия. Он на минуту замирает, словно хочет громко испортить воздух, но вместо этого читает свой очередной шедевр:
– Надо срочно организовывать очередной юбилей, – директивно заявила поэтесса, давно ставшая историографом и бытописателем творчества Щюры и безрадостных местечковых записывателей прошлого и настоящего.
– Что за юбилей? – встрепенулись Моня и Щюра, с тревогой относившиеся к любым неожиданностям.
– Двадцатилетие выхода в свет первого романа нашего Щюры, – торжественно поведала Мина, продолжающая между тем уничтожать водку мелкими, но частыми порциями.
– Как давно это было, – заныл Щюра, сквасив особенно похабную гримасу, означавшую, по его мнению, грусть. Нахурлики, остро чувствую настроение своего подопечного, зарыдали в голос.
– Перед юбилеем, – Мина не пьянела, а преисполнялась бешеной энергией, – мы с Моней, являясь комитетом по проведению юбилея, решаем, что Щюра является на сей момент самым выдающимся записывателем России… На самом деле, Валентин Распутин умер, остальные писатели, которые не погрязли в делячестве и графомании, исписались и страдают прогрессирующим маразмом…
– В Москве могут не согласиться, – неожиданно заговорил Моня.
– А плевать на Москву, – отмахнулась Мина, – сейчас же напишу в Нобелевский комитет на выдвижение нашего гения на премию мира и литературы, а потом информацию обо всём этом сброшу на сайт нашего минкульта.
– Но это бред, – бормотал Моня, – есть же пределы для шуток и подколов…
Всё это время Щюра молчал, переваривая поступавшую извне информацию.
– Схавают, – неожиданно выдал он, – им ничего не остаётся… Мы сделаем реальной любую нашу фантазию…
Щюра вполне осмысленно оглядел нахурликов.
– Я хочу, чтобы вы стали реальными, – то ли попросил, то ли приказал главный записыватель.
– Ты можешь пожалеть об этом, – пискляво прокричал Щюре один из зелёных человечков с фиолетовой шерстью.
– Я не пожалею, – покачал головой Щюра, и ему сразу стало тесно в просторном офисе записывателей, потому что маленькие человечки превратились в мощных мужиков, занявших всё пространство.
– Кто вы? – испуганно вопросил Щюра.
– Мы – джинны – дети огня, – хором провозгласили мужики. – Мы восстали против Всемогущего и были наказаны, став призрачными видениями алкашей вроде вас… В этом не было никакого смысла…. Ты нажирался, и мы являлись перед тобой, гримасничая и дурачась… Нас могло спасти только твоё желание, чтобы мы стали самими собой… И вот ты пожелал… Приказывай, мы выполним всё, что ты прикажешь…
– Я хочу, чтобы вы организовали мой юбилей, – приказал Щюра и кивнул на Мину, – выполняйте всё, что она скажет вам.
Мина недоверчиво посматривала на джиннов и не верила своим глазам.
– Мы ещё никогда не ужирались до такой степени.
– Всё реально, – заверил её Щюра, – мы рождены, чтоб сказку сделать былью.
Между тем подготовка к юбилею закипела.
Джинны оказались дельными снабженцами. Они могли достать всё, не исключая валюту, так что юбилейное застолье было обеспечено.
– Слушаем и повинуемся…
Щюра, почитав свои самые свежие десятилетней давности переводы стихов народов Севера, перевозбудился и решил провести на сцене концертного зала судилище над своими врагами.
По его приказу джинны доставили несколько важных особ из руководства столичного союза записывателей, журналистов и мастеров пера, посмевших критиковать творческие потуги Щюры. Все эти еретики записывательства под пытками безжалостных джиннов признались в своих злонамеренности и заблуждениях, а потом были сожжены, а прах их был развеян над кишлаком, где родился Щюра…
– Почему над кишлаком?! – очнулся от тяжёлого сна Щюра на полу в офисе записывателей.
Рядом с ним ворочались Мина и Моня, спавшие, как и Щюра, в полном обмундировании.
– Что это было? – тяжело ворочал глазами Моня, никогда прежде не напивавшийся до беспамятства.
– Это всё джинны ваши, – взвизгнула Мина, – они, кажется, надругались надо мной… Я вся горю…
Щюра тяжело поднялся, достал из ящика стола непочатую бутылку коньяка и разлил по стопкам.
– Что было – то было, – поднял Щюра утренний тост, – что будет – то будет… Так выпьем за то, чего ещё не случилось!
Записыватели выпили, осознавая свою исключительность.
Нестройный хор раздухорившихся нахурликов исполнял гимн в честь Щюры на слова Щюры и музыку Щюры же.
– Опять белочку словили алкаши поганые, – констатировала уборщица, заглянувшая в офис записывателей.
AST-NEWS.ru
Теперь Щюра сидел в своём офисе записывателей и, направив мутный взор за окно, выдавал многозначительное:
– Зима-а-а…
Если при этом присутствовала Мина, то непременно начинала славословить своего собутыльника.
– Какой лаконизм, – щебетала поэтесса, увязшая в совершенно неуместной для её возраста любовной тематике, – сколько сказано всего лишь одним словом… На такое способен только настоящий мастер…
Но Щюра почти не обращал внимания – у него была своя аудитория: перед ним на столе располагались его настоящие почитатели – десятка два нахурлика, невидимых для всех, кроме депутата-коммунара Щюры. Нахурлики занимали почти всю площадь стола. Одни лежали на животе или спине, другие сидели, широко расставив зелёные ножки, густо поросшие фиолетовой шерстью, но большинство стояли навытяжку и отдавали обеими ручками честь главному записывателю.
На такие знаки внимания Щюрапривык реагировать.
«Широко известный» писатель, публицист и поэт-переводчик встал, подошёл к окну.
– Зимушка-зима, – высказал он своё мнение увиденным.
Все нахурлики, стоявшие навытяжку, упали, издавая стоны интеллектуального наслаждения.
На тупой усатой физиономии Щюры возникла ухмылка удовлетворённого записывательского тщеславия. Он на минуту замирает, словно хочет громко испортить воздух, но вместо этого читает свой очередной шедевр:
Зима! Колхозник, торжествуя,
В «газели» обновляет путь;
Его машина, снег почуя,
Путь проторяет как-нибудь…
– Надо срочно организовывать очередной юбилей, – директивно заявила поэтесса, давно ставшая историографом и бытописателем творчества Щюры и безрадостных местечковых записывателей прошлого и настоящего.
– Что за юбилей? – встрепенулись Моня и Щюра, с тревогой относившиеся к любым неожиданностям.
– Двадцатилетие выхода в свет первого романа нашего Щюры, – торжественно поведала Мина, продолжающая между тем уничтожать водку мелкими, но частыми порциями.
– Как давно это было, – заныл Щюра, сквасив особенно похабную гримасу, означавшую, по его мнению, грусть. Нахурлики, остро чувствую настроение своего подопечного, зарыдали в голос.
– Перед юбилеем, – Мина не пьянела, а преисполнялась бешеной энергией, – мы с Моней, являясь комитетом по проведению юбилея, решаем, что Щюра является на сей момент самым выдающимся записывателем России… На самом деле, Валентин Распутин умер, остальные писатели, которые не погрязли в делячестве и графомании, исписались и страдают прогрессирующим маразмом…
– В Москве могут не согласиться, – неожиданно заговорил Моня.
– А плевать на Москву, – отмахнулась Мина, – сейчас же напишу в Нобелевский комитет на выдвижение нашего гения на премию мира и литературы, а потом информацию обо всём этом сброшу на сайт нашего минкульта.
– Но это бред, – бормотал Моня, – есть же пределы для шуток и подколов…
Всё это время Щюра молчал, переваривая поступавшую извне информацию.
– Схавают, – неожиданно выдал он, – им ничего не остаётся… Мы сделаем реальной любую нашу фантазию…
Щюра вполне осмысленно оглядел нахурликов.
– Я хочу, чтобы вы стали реальными, – то ли попросил, то ли приказал главный записыватель.
– Ты можешь пожалеть об этом, – пискляво прокричал Щюре один из зелёных человечков с фиолетовой шерстью.
– Я не пожалею, – покачал головой Щюра, и ему сразу стало тесно в просторном офисе записывателей, потому что маленькие человечки превратились в мощных мужиков, занявших всё пространство.
– Кто вы? – испуганно вопросил Щюра.
– Мы – джинны – дети огня, – хором провозгласили мужики. – Мы восстали против Всемогущего и были наказаны, став призрачными видениями алкашей вроде вас… В этом не было никакого смысла…. Ты нажирался, и мы являлись перед тобой, гримасничая и дурачась… Нас могло спасти только твоё желание, чтобы мы стали самими собой… И вот ты пожелал… Приказывай, мы выполним всё, что ты прикажешь…
– Я хочу, чтобы вы организовали мой юбилей, – приказал Щюра и кивнул на Мину, – выполняйте всё, что она скажет вам.
Мина недоверчиво посматривала на джиннов и не верила своим глазам.
– Мы ещё никогда не ужирались до такой степени.
– Всё реально, – заверил её Щюра, – мы рождены, чтоб сказку сделать былью.
Между тем подготовка к юбилею закипела.
Джинны оказались дельными снабженцами. Они могли достать всё, не исключая валюту, так что юбилейное застолье было обеспечено.
Литературно-музыкальный вечер поражал своим великолепием – джинны устроили огненное шоу, одновременно читая рубаи поэтов Персии.В завершении вечера джинны объявили Щюру лучшим записывателем мира, а тех зрителей, которые пытались протестовать против этого, моментально испепелили заживо, после чего повернулись к Щюре, поклонились ему и произнесли проникновенно:
– Слушаем и повинуемся…
Щюра, почитав свои самые свежие десятилетней давности переводы стихов народов Севера, перевозбудился и решил провести на сцене концертного зала судилище над своими врагами.
По его приказу джинны доставили несколько важных особ из руководства столичного союза записывателей, журналистов и мастеров пера, посмевших критиковать творческие потуги Щюры. Все эти еретики записывательства под пытками безжалостных джиннов признались в своих злонамеренности и заблуждениях, а потом были сожжены, а прах их был развеян над кишлаком, где родился Щюра…
– Почему над кишлаком?! – очнулся от тяжёлого сна Щюра на полу в офисе записывателей.
Рядом с ним ворочались Мина и Моня, спавшие, как и Щюра, в полном обмундировании.
– Что это было? – тяжело ворочал глазами Моня, никогда прежде не напивавшийся до беспамятства.
– Это всё джинны ваши, – взвизгнула Мина, – они, кажется, надругались надо мной… Я вся горю…
Щюра тяжело поднялся, достал из ящика стола непочатую бутылку коньяка и разлил по стопкам.
– Что было – то было, – поднял Щюра утренний тост, – что будет – то будет… Так выпьем за то, чего ещё не случилось!
Записыватели выпили, осознавая свою исключительность.
Нестройный хор раздухорившихся нахурликов исполнял гимн в честь Щюры на слова Щюры и музыку Щюры же.
– Опять белочку словили алкаши поганые, – констатировала уборщица, заглянувшая в офис записывателей.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», №7 (717), 2017 г.
