Главный местечковый записыватель Щюра всегда боялся неожиданностей, как бы часто они не повторялись.
Он боялся появления человека в сером костюме даже больше, чем жизни на одну пенсию, хоть пенсия у него и получилась приличной после фиктивной работы на должности научного сотрудника.
Этот серый человек появлялся только тогда, когда Щюра был один в офисе записывателей. Стоило хлопнуть входной двери и послышаться нетвёрдой походке Мины или Мони, серый человек сразу исчезал.
Щюра в Бога не верил, он верил только в Органы. Он мистифицировал их, демонизировал, но в тоже время удивлялся тому, почему эти всепроникающие Органы его не завербовали до сих пор. Нет, с ним этого не могло быть – ведь вербуют только в среде противников-врагов. Патриотов Отечества не вербуют – их ставят на особый учёт…
По соображениям Щюры, было два момента в его жизни, когда Органы могли поставить его на этот специальный учёт.
В первый раз это случилось, когда Щюра и Моня однажды крепко попались, избивая ногами полуслепого старика. Тогда им грозил реальный срок, тем более, что при избиении Щюра ещё и обокрал жертву, вынув деньги из заднего кармана брюк. Тогда всё замяли, а деньги вернули в тройном размере. Те страшные дни пронеслись как в тумане. Животный страх сковал все чувства Щюры, и он едва помнил все кабинеты, в которых побывал, и все строгие глаза, в упор рассматривавшие его, как неприятную букашку. Может, среди этих глаз были и серые глаза человека в сером…
Второй раз Щюру могли посадить, когда он раскрутил активную юдофобскую пропаганду в одной из ведомственных газет. Он сам не помнил, чего тогда хотел достичь – скорее всего, на горизонте показались очередные выборы с перспективой стать депутатом с кучей льгот и выплат по любому поводу. Вот тогда бесспорно появился серый товарищ. После недолгого разговора он успокоил Щюру, заявив, что претензий к нему со стороны закона нет. Все его действия были вызваны острой оперативной необходимостью.
С тех пор к Щюре никогда не было претензий.
Конечно, большую помощь Щюре оказывал Белый Зуб, но это было позже. Во время юдофобского скандала Белый Зуб – тогда Мальвина – был бизнесменом слабой руки, а всесильность он приобрёл значительно позже.
– Ваша гомодружба продолжается? – этот грубый вопрос задал человек в сером костюме, неожиданно материализовавшийся на стуле по другую сторону стола Щюры.
Щюра не знал, как отвечать на вопрос. Это могла быть проходная шутка, а могло быть началом оперативной необходимости в отношении Белого Зуба. Но отвечать в любом случае необходимо.
– Вяло, – с нейтральным выражением тонкого голоса и толстого лица произнёс Щюра, – во всякой случае с моей стороны… Вы же знаете – у меня несколько другие приоритеты…
– Дохлые дамочки, – блеснул своими жёлтыми зубами Серый, – изыск неординарной личности, хотя ни о каких портретах типа портрета Дориана Грея пока не слышно… У нас всё впереди… Подождём… Нам торопиться некуда…Хотя срочные дела есть.
Наступила пауза. Серые глаза внимательно рассматривали Щюру.
– Как ты относишься к РПЦ?
– К кому? – не понял сразу Щюра.
– К Русской Православной Церкви, – вальяжность Серого исчезла, уступив деловитости.
– Никак. Я в Бога не верю. Тем более что я теперь коммунист, а значит – атеист по убеждению.
– Вот это правильно, – кивнул Серый. – Тебе надо осудить аморфность РПЦ, отрыв её лидеров от всемирного христианского движения, выразившееся в нежелании участвовать во Всеправославном соборе на Крите… Кочевряжатся, выделываются… Напиши несколько разоблачительных статей в местную прессу и в столичную – ты там где-то числишься корреспондентом… Надо народ настраивать против РПЦ и Патриарха…
– А я думал, что Органы теперь православные, – заныл растерявшийся Щюра.
– Какие органы? – глаза Серого загорелись опасным огнём. – Ты, болван, до сих пор думаешь, что я из органов?!
Серый топнул ногой, и Щюра оказался на тёмной и грязной улице своего детства.
Возле ворот его дома была навалена груда очищенных кукурузных початков, в которой рылись мальчишки в грязных фуфайках и резиновых сапогах. Мальчишка лет семи отгонял ребят, ищущих на початках уцелевшие кукурузные зубчики и незамедлительно отгрызающих их.
– Это наше топливо! – орал маленький Щюра, но на него никто не обращал внимания.
– Я сейчас папу позову! – угрожал Щюра. – Он вас всех перестреляет!
Но папа Щюры явно никого не пугал. Зато ребятня заметила роскошно одетого взрослого Щюру.
– Дяхорик, дай закурить! – заорали маленькие люмпены, окружая главного записывателя плотным кольцом.
– У меня нет, – растерялся Щюра.
– Гривенник давай! – заорали будущие строители коммунизма. – Мы сами купим «Памир»!
– Нет у меня гривенника, – растерянно бормотал Щюра, отступая от детей. Ему не хотелось попасть в историю.
Подумав немного, Щюра бросился бежать от детишек. Они даже не удостоили его погоней, бросив вдогонку пару грязных початков.
Щюра ужасался своему незавидному положению. Оказаться в начале шестидесятых годов в своём родном городе было ужасом. У него не было здесь никаких знакомых, к которым он мог бы попроситься переночевать. Он не мог придти даже к своим родителям, которые были младше него, и не поняли бы его, а отец вообще мог раздеться догола и гоняться за своим сыном-пенсионером, угрожая подбить того струёй вонючей мочи.
В трёх-четырёх кварталах находился дом культуры. Там можно было посидеть, наслаждаясь светом и покоем.
Так и оказалось. В зрительном зале шёл концерт художественной самодеятельности, которым всегда предваряли художественный фильм.
– Будет людям счастье, счастье на века! – орал хор.
На заднем пространстве сцены красовался транспарант с надписью «До коммунизма осталось всего 17 лет». Стало быть, Щюра попал в 1963 год, когда Хрущёв, объявив скорый коммунистический рай, загнал всю страну в кризис.
«Кем является Серый?» – с ужасом спросил себя Щюра и не находил ответа.
За шестьдесят лет своей «творческой» жизни фиктивный научный сотрудник так и не удосужился прочитать Библию. Конечно, Щюра слышал о Боге и дьяволе, об ангелах и бесах, но никак не мог представить, что жизнь столкнёт его с представителем тёмного мира.
– Почему «тёмного мира»? – возмутился Серый, когда Щюра появился перед ним в грязных ботинках и с пятнами от брошенных в него початков детворой шестидесятых годов. – Моего босса называют Денницей, Несущим свет, Люцифером… Наша организация мощнее твоих органов, понял?
– А какая должность у вас? – Щюра всегда любил определённость.
– Я близок к боссу, – отвечал Серый, чем немного напряг Щюру. Он также неопределённо писал и говорил о том, что не желал конкретизировать.
Так, к примеру, главный записыватель писал о своём больном отце: тот был у Щюры «военным», застряв на самом деле до конца службы в старшинах. А кто бы присвоил офицерское звание психически надломленному человеку без образования?
– Я понял, – ухмыльнулся Щюра, – ты простой бес на подхвате…
Серый насупился.
– В начало шестидесятых захотел? – через силу улыбнулся бес. – Где тебя или прирежут, или где ты прямым ходом попадёшь в психушку… Заруби на носу: для тебя – я самый главный бес!
Немного помолчав, чтобы эмоции улеглись, бес и Щюра поговорили о плане дискредитации РПЦ среди населения.
– Продолжай опускать руководство страны и региона, – поучал бес, – вода камень точит… Ты не одинок… В каждом регионе есть щюра, наживающийся из бюджета и охаивающий власть, которая его и кормит…
Бес помолчал, осматривая офис.
– Как прошёл юбилей? – поинтересовался нечистый.
– Отвратительно, – вынужден был признаться главный записыватель, так и не заслуживший ни одного почётного звания в родной культуре, – сидел перед чиновниками среднего звена и раздавал им тоненькие книжечки своих старых стихов из двух жалких стопок – всего тиража… Мне, конечно, наплевать, но не было ни одного незнакомого человека, ни одного обычного читателя, явившегося для того, чтобы поздравить меня с юбилеем… Я действительно никому не интересен… Я – ничтожество… Все мои «успехи» и «достижения» – примитивная чиновничья игра и старания умненькой Мины, пишущей за меня стихи и делающей за меня переводы… А сколько мне пришлось выплатить местечковых литературных премий столичным знаменитостям, чтобы они пристраивали мою писанину в известные журналы… Как это унизительно, как стыдно… И ведь всё зря! Я знаменит и известен только на бумаге и словах… Включаешь компьютер, забиваешь своё имя в поисковую систему и видишь ссылки на местные сайты… Во всём мире моё имя неизвестно, а если и известно, то лишь по скандалам – я кого-то избил, я кого-то засудил…
– Не вешай нос! – по-дирижёрски взмахнул руками Серый, – я действительно думал, что тебе по фигу все эти почести, преклонения, фанаты и просьбы об автографе… Если тебе это надо – то будет, ты получишь преклонение по полной…
Не договорив, бес исчез, потому что хлопнула входная дверь и послышались нетвёрдые шаги двух поэтов, принесших четыре полные сумки с выпивкой и закуской – Моня и Мина возвратились из похода в магазин.
– Привет! – первым в дверном проёме офиса появился Моня. – Чего такой грустный?
Появившаяся вслед за ним Мина подозрительно принюхивалась.
– А чего это здесь серой попахивает?
Щюра ничего не отвечал. Он таинственно улыбался, не понимая, что верить бесам нельзя
«Ибо он лжец и отец лжи» – говорил Господь о начальнике всех бесов.
Слава и почёт будут посещать Щюру только в его пьяных снах.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 28 (687)
AST-NEWS.ru
Он боялся появления человека в сером костюме даже больше, чем жизни на одну пенсию, хоть пенсия у него и получилась приличной после фиктивной работы на должности научного сотрудника.
Этот серый человек появлялся только тогда, когда Щюра был один в офисе записывателей. Стоило хлопнуть входной двери и послышаться нетвёрдой походке Мины или Мони, серый человек сразу исчезал.
Щюра в Бога не верил, он верил только в Органы. Он мистифицировал их, демонизировал, но в тоже время удивлялся тому, почему эти всепроникающие Органы его не завербовали до сих пор. Нет, с ним этого не могло быть – ведь вербуют только в среде противников-врагов. Патриотов Отечества не вербуют – их ставят на особый учёт…
По соображениям Щюры, было два момента в его жизни, когда Органы могли поставить его на этот специальный учёт.
В первый раз это случилось, когда Щюра и Моня однажды крепко попались, избивая ногами полуслепого старика. Тогда им грозил реальный срок, тем более, что при избиении Щюра ещё и обокрал жертву, вынув деньги из заднего кармана брюк. Тогда всё замяли, а деньги вернули в тройном размере. Те страшные дни пронеслись как в тумане. Животный страх сковал все чувства Щюры, и он едва помнил все кабинеты, в которых побывал, и все строгие глаза, в упор рассматривавшие его, как неприятную букашку. Может, среди этих глаз были и серые глаза человека в сером…
Второй раз Щюру могли посадить, когда он раскрутил активную юдофобскую пропаганду в одной из ведомственных газет. Он сам не помнил, чего тогда хотел достичь – скорее всего, на горизонте показались очередные выборы с перспективой стать депутатом с кучей льгот и выплат по любому поводу. Вот тогда бесспорно появился серый товарищ. После недолгого разговора он успокоил Щюру, заявив, что претензий к нему со стороны закона нет. Все его действия были вызваны острой оперативной необходимостью.
С тех пор к Щюре никогда не было претензий.
Конечно, большую помощь Щюре оказывал Белый Зуб, но это было позже. Во время юдофобского скандала Белый Зуб – тогда Мальвина – был бизнесменом слабой руки, а всесильность он приобрёл значительно позже.
– Ваша гомодружба продолжается? – этот грубый вопрос задал человек в сером костюме, неожиданно материализовавшийся на стуле по другую сторону стола Щюры.
Щюра не знал, как отвечать на вопрос. Это могла быть проходная шутка, а могло быть началом оперативной необходимости в отношении Белого Зуба. Но отвечать в любом случае необходимо.
– Вяло, – с нейтральным выражением тонкого голоса и толстого лица произнёс Щюра, – во всякой случае с моей стороны… Вы же знаете – у меня несколько другие приоритеты…
– Дохлые дамочки, – блеснул своими жёлтыми зубами Серый, – изыск неординарной личности, хотя ни о каких портретах типа портрета Дориана Грея пока не слышно… У нас всё впереди… Подождём… Нам торопиться некуда…Хотя срочные дела есть.
Наступила пауза. Серые глаза внимательно рассматривали Щюру.
– Как ты относишься к РПЦ?
– К кому? – не понял сразу Щюра.
– К Русской Православной Церкви, – вальяжность Серого исчезла, уступив деловитости.
– Никак. Я в Бога не верю. Тем более что я теперь коммунист, а значит – атеист по убеждению.
– Вот это правильно, – кивнул Серый. – Тебе надо осудить аморфность РПЦ, отрыв её лидеров от всемирного христианского движения, выразившееся в нежелании участвовать во Всеправославном соборе на Крите… Кочевряжатся, выделываются… Напиши несколько разоблачительных статей в местную прессу и в столичную – ты там где-то числишься корреспондентом… Надо народ настраивать против РПЦ и Патриарха…
– А я думал, что Органы теперь православные, – заныл растерявшийся Щюра.
– Какие органы? – глаза Серого загорелись опасным огнём. – Ты, болван, до сих пор думаешь, что я из органов?!
Серый топнул ногой, и Щюра оказался на тёмной и грязной улице своего детства.
Возле ворот его дома была навалена груда очищенных кукурузных початков, в которой рылись мальчишки в грязных фуфайках и резиновых сапогах. Мальчишка лет семи отгонял ребят, ищущих на початках уцелевшие кукурузные зубчики и незамедлительно отгрызающих их.
– Это наше топливо! – орал маленький Щюра, но на него никто не обращал внимания.
– Я сейчас папу позову! – угрожал Щюра. – Он вас всех перестреляет!
Но папа Щюры явно никого не пугал. Зато ребятня заметила роскошно одетого взрослого Щюру.
– Дяхорик, дай закурить! – заорали маленькие люмпены, окружая главного записывателя плотным кольцом.
– У меня нет, – растерялся Щюра.
– Гривенник давай! – заорали будущие строители коммунизма. – Мы сами купим «Памир»!
– Нет у меня гривенника, – растерянно бормотал Щюра, отступая от детей. Ему не хотелось попасть в историю.
Подумав немного, Щюра бросился бежать от детишек. Они даже не удостоили его погоней, бросив вдогонку пару грязных початков.
Щюра ужасался своему незавидному положению. Оказаться в начале шестидесятых годов в своём родном городе было ужасом. У него не было здесь никаких знакомых, к которым он мог бы попроситься переночевать. Он не мог придти даже к своим родителям, которые были младше него, и не поняли бы его, а отец вообще мог раздеться догола и гоняться за своим сыном-пенсионером, угрожая подбить того струёй вонючей мочи.
В трёх-четырёх кварталах находился дом культуры. Там можно было посидеть, наслаждаясь светом и покоем.
Так и оказалось. В зрительном зале шёл концерт художественной самодеятельности, которым всегда предваряли художественный фильм.
– Будет людям счастье, счастье на века! – орал хор.
На заднем пространстве сцены красовался транспарант с надписью «До коммунизма осталось всего 17 лет». Стало быть, Щюра попал в 1963 год, когда Хрущёв, объявив скорый коммунистический рай, загнал всю страну в кризис.
«Кем является Серый?» – с ужасом спросил себя Щюра и не находил ответа.
За шестьдесят лет своей «творческой» жизни фиктивный научный сотрудник так и не удосужился прочитать Библию. Конечно, Щюра слышал о Боге и дьяволе, об ангелах и бесах, но никак не мог представить, что жизнь столкнёт его с представителем тёмного мира.
– Почему «тёмного мира»? – возмутился Серый, когда Щюра появился перед ним в грязных ботинках и с пятнами от брошенных в него початков детворой шестидесятых годов. – Моего босса называют Денницей, Несущим свет, Люцифером… Наша организация мощнее твоих органов, понял?
– А какая должность у вас? – Щюра всегда любил определённость.
– Я близок к боссу, – отвечал Серый, чем немного напряг Щюру. Он также неопределённо писал и говорил о том, что не желал конкретизировать.
Так, к примеру, главный записыватель писал о своём больном отце: тот был у Щюры «военным», застряв на самом деле до конца службы в старшинах. А кто бы присвоил офицерское звание психически надломленному человеку без образования?
– Я понял, – ухмыльнулся Щюра, – ты простой бес на подхвате…
Серый насупился.
– В начало шестидесятых захотел? – через силу улыбнулся бес. – Где тебя или прирежут, или где ты прямым ходом попадёшь в психушку… Заруби на носу: для тебя – я самый главный бес!
Немного помолчав, чтобы эмоции улеглись, бес и Щюра поговорили о плане дискредитации РПЦ среди населения.
– Продолжай опускать руководство страны и региона, – поучал бес, – вода камень точит… Ты не одинок… В каждом регионе есть щюра, наживающийся из бюджета и охаивающий власть, которая его и кормит…
Бес помолчал, осматривая офис.
– Как прошёл юбилей? – поинтересовался нечистый.
– Отвратительно, – вынужден был признаться главный записыватель, так и не заслуживший ни одного почётного звания в родной культуре, – сидел перед чиновниками среднего звена и раздавал им тоненькие книжечки своих старых стихов из двух жалких стопок – всего тиража… Мне, конечно, наплевать, но не было ни одного незнакомого человека, ни одного обычного читателя, явившегося для того, чтобы поздравить меня с юбилеем… Я действительно никому не интересен… Я – ничтожество… Все мои «успехи» и «достижения» – примитивная чиновничья игра и старания умненькой Мины, пишущей за меня стихи и делающей за меня переводы… А сколько мне пришлось выплатить местечковых литературных премий столичным знаменитостям, чтобы они пристраивали мою писанину в известные журналы… Как это унизительно, как стыдно… И ведь всё зря! Я знаменит и известен только на бумаге и словах… Включаешь компьютер, забиваешь своё имя в поисковую систему и видишь ссылки на местные сайты… Во всём мире моё имя неизвестно, а если и известно, то лишь по скандалам – я кого-то избил, я кого-то засудил…
– Не вешай нос! – по-дирижёрски взмахнул руками Серый, – я действительно думал, что тебе по фигу все эти почести, преклонения, фанаты и просьбы об автографе… Если тебе это надо – то будет, ты получишь преклонение по полной…
Не договорив, бес исчез, потому что хлопнула входная дверь и послышались нетвёрдые шаги двух поэтов, принесших четыре полные сумки с выпивкой и закуской – Моня и Мина возвратились из похода в магазин.
– Привет! – первым в дверном проёме офиса появился Моня. – Чего такой грустный?
Появившаяся вслед за ним Мина подозрительно принюхивалась.
– А чего это здесь серой попахивает?
Щюра ничего не отвечал. Он таинственно улыбался, не понимая, что верить бесам нельзя
«Ибо он лжец и отец лжи» – говорил Господь о начальнике всех бесов.
Слава и почёт будут посещать Щюру только в его пьяных снах.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 28 (687)
