Главный местечковый записыватель Щюра горевал: он сам и его подчинённые собутыльники Моня и Мина не запаслись выпивкой перед Днём знаний, в течении которого в магазинах не продаётся алкоголь.
– Что прикажите нам пить сегодня вечером? – страдал Щюра.
– У нас только одна бутылка фальсифицированной «Лезгинки», – тяжело выдохнул Моня.
– Открывай, – страстно задышала Мина, – только давайте сразу по полстакана, чтобы напиток прочувствовать.
Напиток наслаждения не доставил, но этиловый спирт своё дело сделал как всегда. Собутыльники раскраснелись. Хотелось выпить ещё, но решили повременить.
– А давайте поговорим про культуру, – неожиданно предложил Моня, – чтобы немного отвлечься.
– «Говорить о культуре всегда было делом культуре противным» – процитировала Мина немецкого философа Теодора Адорно.
– Но как раз о культуре и говорят в своих книгах наши великие записыватели Валентин Распутин и Юрий Бондарев, – неуверенно возразил Щюра, причисляющий себя к друзьям этих знаменитостей без взаимности и даже без их ведома.
– А что ты читал из творчества Распутина? – сощурилась Мина.
– Повесть «Рудольфино», – закатил свои маленькие глазки Щюра, – романы «Уроки французского», «Встреча» и «Живи и помни».
– Понятно, – хмыкнула Мина, – с творчеством Распутина ты знакомился исключительно в кинозалах или у телевизора, все названные тобой произведения – рассказы, а «Живи и помни» – повесть, а не роман. С Бондаревым такая же история?
Щюра молча кивнул жирной головой.
– Может, в ресторан сходим? – сделал новое предложение Моня, поняв, что разговор о культуре не получился.
– Дорого, – проскрипел Щюра, который по своим доходам мог бы каждый день обедать и ужинать с шампанским исключительно в ресторанах.
Собутыльники притихли, ощущая безысходность ситуации.
– А что, если Жанну позвать? – несмело проговорил Моня, с надеждой заглядывая Мине в глаза.
– Тебе мало было воздушных шариков, в которых она нас превратила для посещения биеннале? – видно было, что Мине неприятны эти воспоминания.
– Она нас не любит, – с дрожью в голосе проговорил Щюра.
– С чего ты взял? – в офисе материализовалась фигуристая дама с эффектной короткой причёской, но со знакомым пронзительным взглядом голубых глаз.
– Жанна, ты нас пугаешь, – посетовала Мина, – когда ты стала женщиной?
– После операции по перемене пола, – Жанна сделала рубящий жест.
– А волшебство было бессильно?
– Я хотела стать реальным человеком в реальной стране, – Жанна чуть поправила причёску, – теперь я Ратмира Даркова, журналист, историк-краевед, ведущая и экскурсовод по кладбищам.
– Я рада за тебя, – в голосе Мины особой радости не чувствовалось, – нам бы выпить…
– Кальвадос будете? – улыбнулась Ратмира Даркова. – Я с удовольствием посижу с вами и поговорю о культуре.
– Солидно, – похвалил Моня, но сразу перешёл к вопросу культуры, – расскажи нам, Жанна, о культуре средневековой Франции времён столетней войны.
– Культура была хоть куда, – усмехнулась Ратмира Даркова, – в большом крестьянском доме могло жить сразу три поколения и все три поколения могли, не обращая внимания на окружающих, исполнять здесь же абсолютно все физиологические потребности…
– Но это же свинство! – не стерпел Щюра. – У нас, русских, такого непотребства никогда не водилось!
– Да, – от души рассмеялась Мина, – у нас только были общие бани, где всё было в пару и предположить, что там творилось, никакой фантазии не хватит…
– Это было давно и, скорее всего, невправду, – поморщился Щюра, – а сейчас мы боремся за чистоту русского языка.
– Я по ходу своей краеведческой деятельности, – похвасталась Ратмира Даркова, – досконально изучила всю историю нашего города не по газетным публикациям, а по ментальным слепкам в сознании участников всех событий, когда либо происходивших в городке… Там было несколько избиений стариков и старушек с участием вашего могучего Щюры. Но особенно меня потрясло избиение московского гостя, прибывшего с дарами. Зачем было его избивать? Даже в сожжении Жанны д’Арк было больше логики. Я помешала тогда англичанам закабалить мою Родину… Но это для меня теперь прошедший этап… Я, как краевед, сделала за это время много открытий. Вот, хотя бы маленький пример. Слово-понятие унитаз. Весь мир считает, что это слово, работающее во многих языках мира, происходит от слова unitas – единство. Но в нашем городе даже ребёнок знает, что унитаз – это универсальный таз. Зимой он помогает не выходить по нужде на улицу, а летом-осенью в нём можно стирать и солить огурцы… И таких примеров моей догадочки много… Я знаю наизусть историю каждого здания в городе и могу скороговоркой рассказать её при любой погоде.
– Мы начали разговор о культуре Франции, – вмешался Моня и заодно предложил наполнить бокалы.
Ратмира Даркова осушила свою стопку, охотно и страстно заговорила о культуре.
– После того, как меня сожгли, мой неприкаянный дух метался между безднами всех миров, но потом я вернулась во Францию, которую безумно любила и люблю. Особенно я интересовалась жизнью поэтов. Франсуа Вийон, Шарль Бодлер, Гийом Аполлинер, Блез Сандрар… Меня волновали их стихи, меня интриговала их жизнь.
Ратмира Даркова закрыла глаза и пропела строку из Сандрара:
– Блез, скажи, мы с тобой далеко от Монмартра?
– Игра словами, – с презрением выдавил из себя Щюра.
– Что ты знаешь о поэзии? – Ратмира Даркова вскочила, опрокинув стул. – Что ты знаешь о всей боли мира и обо всей любви? Ты как червяк ползаешь из кабинета в кабинет, собирая корм для себя и себе подобных. Недавно я включила телек и увидела «поэта» из вашей кодлы. Его пригласили в студию, чтобы он рассказал о своей поэзии, о премии, заработанной на конкурсе таких же червяков. Но «поэт» говорил не о поэзии. Он рассказал, что окончил техникум, после чего его назначили начальником бригады стариков, которые умирали один за другим. Когда все поумирали, поэта выгнали из начальников, потому что начальники должны быть с высшим образованием. Так он и стал «поэтом»… Я знаю, что такое поэзия… Поэзия звучала во мне, когда я и мои ребята брали Орлеан… В моих солдатах было больше поэзии, чем в вас. Когда они собирались у костров, то рассказывали друг другу интересные истории, пели песни, которые сами и сочиняли. Они не боялись казаться смешными в своих искренних чувствах, потому что знали, что завтра пойдут в бой и будут убивать и могут быть убиты сами… У солдатских костров звучала настоящая поэзия, которую вы убили в себе и убиваете в детях, которых тренируете «поэзии»…
Ратмира Даркова забрала последнюю бутылку и исчезла.
После этого записыватели долго сидели молча, переваривая услышанное и понимая, что это горькая правда. Но осознание этой правды не прибавило записывателям ни таланта, ни ума, ни знаний.
AST-NEWS.ru
– Что прикажите нам пить сегодня вечером? – страдал Щюра.
– У нас только одна бутылка фальсифицированной «Лезгинки», – тяжело выдохнул Моня.
– Открывай, – страстно задышала Мина, – только давайте сразу по полстакана, чтобы напиток прочувствовать.
Напиток наслаждения не доставил, но этиловый спирт своё дело сделал как всегда. Собутыльники раскраснелись. Хотелось выпить ещё, но решили повременить.
– А давайте поговорим про культуру, – неожиданно предложил Моня, – чтобы немного отвлечься.
– «Говорить о культуре всегда было делом культуре противным» – процитировала Мина немецкого философа Теодора Адорно.
– Но как раз о культуре и говорят в своих книгах наши великие записыватели Валентин Распутин и Юрий Бондарев, – неуверенно возразил Щюра, причисляющий себя к друзьям этих знаменитостей без взаимности и даже без их ведома.
– А что ты читал из творчества Распутина? – сощурилась Мина.
– Повесть «Рудольфино», – закатил свои маленькие глазки Щюра, – романы «Уроки французского», «Встреча» и «Живи и помни».
– Понятно, – хмыкнула Мина, – с творчеством Распутина ты знакомился исключительно в кинозалах или у телевизора, все названные тобой произведения – рассказы, а «Живи и помни» – повесть, а не роман. С Бондаревым такая же история?
Щюра молча кивнул жирной головой.
– Может, в ресторан сходим? – сделал новое предложение Моня, поняв, что разговор о культуре не получился.
– Дорого, – проскрипел Щюра, который по своим доходам мог бы каждый день обедать и ужинать с шампанским исключительно в ресторанах.
Собутыльники притихли, ощущая безысходность ситуации.
– А что, если Жанну позвать? – несмело проговорил Моня, с надеждой заглядывая Мине в глаза.
– Тебе мало было воздушных шариков, в которых она нас превратила для посещения биеннале? – видно было, что Мине неприятны эти воспоминания.
– Она нас не любит, – с дрожью в голосе проговорил Щюра.
– С чего ты взял? – в офисе материализовалась фигуристая дама с эффектной короткой причёской, но со знакомым пронзительным взглядом голубых глаз.
– Жанна, ты нас пугаешь, – посетовала Мина, – когда ты стала женщиной?
– После операции по перемене пола, – Жанна сделала рубящий жест.
– А волшебство было бессильно?
– Я хотела стать реальным человеком в реальной стране, – Жанна чуть поправила причёску, – теперь я Ратмира Даркова, журналист, историк-краевед, ведущая и экскурсовод по кладбищам.
– Я рада за тебя, – в голосе Мины особой радости не чувствовалось, – нам бы выпить…
– Кальвадос будете? – улыбнулась Ратмира Даркова. – Я с удовольствием посижу с вами и поговорю о культуре.
При этих словах на столе появилось с десяток бутылок кальвадоса Pays d’Auge. Мина с жадностью схватила одну из бутылок.– Сорок два градуса, – прочитала она вслух, – выдержка 20 лет.
– Солидно, – похвалил Моня, но сразу перешёл к вопросу культуры, – расскажи нам, Жанна, о культуре средневековой Франции времён столетней войны.
– Культура была хоть куда, – усмехнулась Ратмира Даркова, – в большом крестьянском доме могло жить сразу три поколения и все три поколения могли, не обращая внимания на окружающих, исполнять здесь же абсолютно все физиологические потребности…
– Но это же свинство! – не стерпел Щюра. – У нас, русских, такого непотребства никогда не водилось!
– Да, – от души рассмеялась Мина, – у нас только были общие бани, где всё было в пару и предположить, что там творилось, никакой фантазии не хватит…
– Это было давно и, скорее всего, невправду, – поморщился Щюра, – а сейчас мы боремся за чистоту русского языка.
– Я по ходу своей краеведческой деятельности, – похвасталась Ратмира Даркова, – досконально изучила всю историю нашего города не по газетным публикациям, а по ментальным слепкам в сознании участников всех событий, когда либо происходивших в городке… Там было несколько избиений стариков и старушек с участием вашего могучего Щюры. Но особенно меня потрясло избиение московского гостя, прибывшего с дарами. Зачем было его избивать? Даже в сожжении Жанны д’Арк было больше логики. Я помешала тогда англичанам закабалить мою Родину… Но это для меня теперь прошедший этап… Я, как краевед, сделала за это время много открытий. Вот, хотя бы маленький пример. Слово-понятие унитаз. Весь мир считает, что это слово, работающее во многих языках мира, происходит от слова unitas – единство. Но в нашем городе даже ребёнок знает, что унитаз – это универсальный таз. Зимой он помогает не выходить по нужде на улицу, а летом-осенью в нём можно стирать и солить огурцы… И таких примеров моей догадочки много… Я знаю наизусть историю каждого здания в городе и могу скороговоркой рассказать её при любой погоде.
– Мы начали разговор о культуре Франции, – вмешался Моня и заодно предложил наполнить бокалы.
Ратмира Даркова осушила свою стопку, охотно и страстно заговорила о культуре.
– После того, как меня сожгли, мой неприкаянный дух метался между безднами всех миров, но потом я вернулась во Францию, которую безумно любила и люблю. Особенно я интересовалась жизнью поэтов. Франсуа Вийон, Шарль Бодлер, Гийом Аполлинер, Блез Сандрар… Меня волновали их стихи, меня интриговала их жизнь.
Ратмира Даркова закрыла глаза и пропела строку из Сандрара:
– Блез, скажи, мы с тобой далеко от Монмартра?
– Игра словами, – с презрением выдавил из себя Щюра.
– Что ты знаешь о поэзии? – Ратмира Даркова вскочила, опрокинув стул. – Что ты знаешь о всей боли мира и обо всей любви? Ты как червяк ползаешь из кабинета в кабинет, собирая корм для себя и себе подобных. Недавно я включила телек и увидела «поэта» из вашей кодлы. Его пригласили в студию, чтобы он рассказал о своей поэзии, о премии, заработанной на конкурсе таких же червяков. Но «поэт» говорил не о поэзии. Он рассказал, что окончил техникум, после чего его назначили начальником бригады стариков, которые умирали один за другим. Когда все поумирали, поэта выгнали из начальников, потому что начальники должны быть с высшим образованием. Так он и стал «поэтом»… Я знаю, что такое поэзия… Поэзия звучала во мне, когда я и мои ребята брали Орлеан… В моих солдатах было больше поэзии, чем в вас. Когда они собирались у костров, то рассказывали друг другу интересные истории, пели песни, которые сами и сочиняли. Они не боялись казаться смешными в своих искренних чувствах, потому что знали, что завтра пойдут в бой и будут убивать и могут быть убиты сами… У солдатских костров звучала настоящая поэзия, которую вы убили в себе и убиваете в детях, которых тренируете «поэзии»…
Ратмира Даркова забрала последнюю бутылку и исчезла.
После этого записыватели долго сидели молча, переваривая услышанное и понимая, что это горькая правда. Но осознание этой правды не прибавило записывателям ни таланта, ни ума, ни знаний.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно- политический еженедельник «Факт и компромат», № 35 (745), 2017 г.
