Одни люди коллекционируют монеты, другие собирают марки, главный местечковый записыватель Щюра подбирал в свою команду отъявленных тупиц с большими амбициями.
Это был тяжёлый и кропотливый труд.
Многие люди пишут стихи, есть люди пытающиеся воспроизвести на бумаге истории, выдуманные или взятые из жизни, но очень немногие индивидуумы считают написанное ими изящной словесностью, перед которой бледнеют труды Демьяна Бедного, Освальда Плебейского и Уильяма Шекспира.
Щюре удалось даже найти Валю Жукова – потомка мальчика, писавшего письмо «на деревню дедушке». Современный Жуков писал рассказы и повести по стилю такие же бестолковые, как писанина далёкого предка, но менее эмоциональными, потому что Валя ни о чём не беспокоился и не волновался – он работал охранником в игровом зале с непробиваемой крышей.
Настоящей находкой в коллекции Щюры блистал поэт Семячинский, многое перенявший из творчества поэта Плебейского.
Щюра очень гордился аншлагами на своих мероприятиях.
Общие собрания записывателей не собирались из-за многолюдства. Общение осуществлялось по сотовым телефонам. Для этого всех членов премировали за литературные достижения не деньгами, а самыми дешёвыми мобильниками.
При необходимости Моня и Мина обзванивали всех членов записывательского стада и приказывали явиться, к примеру, на перекрёсток улиц Свердлова и Дзержинского и до дальнейших указаний разгонять там случайных прохожих с 11 до 12 часов.
Всё так и происходило в назначенный день. Члены суетились вокруг, наводя страх на коренных жителей и гостей региона, а Моня и Щюра терпеливо ждали, когда из своего дома выйдет их недруг – литератор, публикующий свои графоманские романы в столичных издательствах за фантастические гонорары. Когда графоман выходил, два толстых друга набрасывались на него и учили уму-разуму. За порядком при этом следила Мина и, когда, по её мнению, враг записывателей получал сполна, она подавала знак, после которого все записыватели разбегались, оставив на асфальте поверженного противника.
Естественно, что следствие по факту нанесения тяжёлых побоев поверженному графоману заходило в тупик, так как все свидетели утверждали, что побои избитый нанёс себе сам.
Вступив в ряды членов Компартии, Щюра сходу начал принимать в союз записывателей коммунаров, но потом приостановил этот процесс, потому что над ним и его нетворческим союзом нависла угроза прекращения жирных подачек из бюджета – чинушам совсем не улыбалось подогревать тех, кто клеймит их позором и грозит новой Октябрьской революцией.
Щюра как бы отступил, но развил бурную деятельность в другом направлении. Город, в котором проживал Щюра и его члены, имел вполне приличный гимн со складным текстом и благозвучной музыкой.
Раскритиковав гимн города в прессе, Щюра инициировал проведение конкурса на текст и музыку нового гимна.
Закипела работа – члены союза записывателей выдавали на-гора такой бред, что волосы вставали дыбом.
Когда весь музыкально-поэтический кошмар поступил на конкурс, жюри которого возглавлял, естественно, Щюра, все варианты были забракованы, кроме одного:
Новый гимн города всколыхнул народные массы.
Все администрации были завалены возмущенными письмами.
Даже в среде коммунаров выросло движение против переделки священного текста «Интернационала». Многие коммунары ратовали за исключение Щюры из рядов, другие – элементарно предлагали набить ему морду. Но морды били именно им, окружая предварительно тесным кольцом записывателей, внутри которого Щюра и Моня от всей души лупили правдолюбцев и правдоискателей.
– Да у вас не творческий союз, а крепостная тирания с элементами колхозного быта! – возмущался записыватель, наделённый правами ревизора. – Вы превратили литературу в дешёвый фарс, а культуру – в средство личного обогащения!
Щюра молча слушал эти обличительные речи, зная, что за дверями офиса толпятся его готовые на всё члены-записыватели.
– Может, – предлагал главный записыватель, – посидим, выпьем, пока я вам пару премий литературных оформлю?
– Я не желаю пить с вами и отказываюсь от ваших премий, хотя больше вас достоин их! – яростно тряс головой проверяющий.
– Дело ваше, – по-иезуитски ухмыльнулся Щюра, а потом громко произнёс тоном приговора, – бей его!
Двери распахнулись, и в офис влетела разъярённая толпа поэтов, писателей, переводчиков и публицистов. Они начали избивать контролёра, совмещая физические страдания с духовными, потому что, избивая, ещё и громко зачитывали отрывки из своих идиотских произведений.
Побои оказались не смертельными, но молодой и ещё неокрепший рассудок не выдержал – столичный записыватель попал в дурдом, тогда как Щюра получил ещё один орден за вклад в культуру.
AST-NEWS.ru
Это был тяжёлый и кропотливый труд.
Многие люди пишут стихи, есть люди пытающиеся воспроизвести на бумаге истории, выдуманные или взятые из жизни, но очень немногие индивидуумы считают написанное ими изящной словесностью, перед которой бледнеют труды Демьяна Бедного, Освальда Плебейского и Уильяма Шекспира.
Щюре удалось даже найти Валю Жукова – потомка мальчика, писавшего письмо «на деревню дедушке». Современный Жуков писал рассказы и повести по стилю такие же бестолковые, как писанина далёкого предка, но менее эмоциональными, потому что Валя ни о чём не беспокоился и не волновался – он работал охранником в игровом зале с непробиваемой крышей.
Настоящей находкой в коллекции Щюры блистал поэт Семячинский, многое перенявший из творчества поэта Плебейского.
На перл своего учителя:
Я на немецкий пулемёт
Бегу,
А други – около.
Тут пуля сладкая, как мёд,
Под самым сердцем съёкала…
Семячинский перланул по-свойски:
Пусть мне ногу откромсают,
Пусть хоть треснет голова,
Лишь бы Русь моя святая
С вечным Лениным жила…
Основную массу членов союза записывателей составляли сильно озабоченные женщины, сочиняющие монументальные произведения в стихотворной форме, от которых стыла кровь и сильно хотелось спать в одиночку.В отделении союза записывателей Щюра в конечном итоге собрал столько членов, чтобы все места в концертном зале, где за счёт бюджета проводились его литературно-музыкальные вечерины, были плотно заняты. Теперь, когда в союз принимались новые бесталанные члены, на вечёрках-посиделках приходилось сажать этих членов на приставные сидения.
Щюра очень гордился аншлагами на своих мероприятиях.
Общие собрания записывателей не собирались из-за многолюдства. Общение осуществлялось по сотовым телефонам. Для этого всех членов премировали за литературные достижения не деньгами, а самыми дешёвыми мобильниками.
При необходимости Моня и Мина обзванивали всех членов записывательского стада и приказывали явиться, к примеру, на перекрёсток улиц Свердлова и Дзержинского и до дальнейших указаний разгонять там случайных прохожих с 11 до 12 часов.
Всё так и происходило в назначенный день. Члены суетились вокруг, наводя страх на коренных жителей и гостей региона, а Моня и Щюра терпеливо ждали, когда из своего дома выйдет их недруг – литератор, публикующий свои графоманские романы в столичных издательствах за фантастические гонорары. Когда графоман выходил, два толстых друга набрасывались на него и учили уму-разуму. За порядком при этом следила Мина и, когда, по её мнению, враг записывателей получал сполна, она подавала знак, после которого все записыватели разбегались, оставив на асфальте поверженного противника.
Естественно, что следствие по факту нанесения тяжёлых побоев поверженному графоману заходило в тупик, так как все свидетели утверждали, что побои избитый нанёс себе сам.
Вступив в ряды членов Компартии, Щюра сходу начал принимать в союз записывателей коммунаров, но потом приостановил этот процесс, потому что над ним и его нетворческим союзом нависла угроза прекращения жирных подачек из бюджета – чинушам совсем не улыбалось подогревать тех, кто клеймит их позором и грозит новой Октябрьской революцией.
Щюра как бы отступил, но развил бурную деятельность в другом направлении. Город, в котором проживал Щюра и его члены, имел вполне приличный гимн со складным текстом и благозвучной музыкой.
Раскритиковав гимн города в прессе, Щюра инициировал проведение конкурса на текст и музыку нового гимна.
Закипела работа – члены союза записывателей выдавали на-гора такой бред, что волосы вставали дыбом.
Мой город, ты прожил века,
Украшенный знаменем Ленина.
Ты жив, и надежды пока
Народом ещё не потеряны…
Когда весь музыкально-поэтический кошмар поступил на конкурс, жюри которого возглавлял, естественно, Щюра, все варианты были забракованы, кроме одного:
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь град голодных и рабов.
Бурлит желудок возмущённый
И в труд и бой вести готов.
Жильё мы ветхое разрушим
До основанья, а затем
Дома хорошие построим
И будем жить в них без проблем…
Новый гимн города всколыхнул народные массы.
Все администрации были завалены возмущенными письмами.
Даже в среде коммунаров выросло движение против переделки священного текста «Интернационала». Многие коммунары ратовали за исключение Щюры из рядов, другие – элементарно предлагали набить ему морду. Но морды били именно им, окружая предварительно тесным кольцом записывателей, внутри которого Щюра и Моня от всей души лупили правдолюбцев и правдоискателей.
Волна негодования дошла даже до центральных органов союза записывателей, откуда и прислали ответственного записывателя, никогда не получавшего от Щюры литературных премий.Ещё сравнительно молодой записыватель обалдел от порядков, налаженных Щюрой.
– Да у вас не творческий союз, а крепостная тирания с элементами колхозного быта! – возмущался записыватель, наделённый правами ревизора. – Вы превратили литературу в дешёвый фарс, а культуру – в средство личного обогащения!
Щюра молча слушал эти обличительные речи, зная, что за дверями офиса толпятся его готовые на всё члены-записыватели.
– Может, – предлагал главный записыватель, – посидим, выпьем, пока я вам пару премий литературных оформлю?
– Я не желаю пить с вами и отказываюсь от ваших премий, хотя больше вас достоин их! – яростно тряс головой проверяющий.
– Дело ваше, – по-иезуитски ухмыльнулся Щюра, а потом громко произнёс тоном приговора, – бей его!
Двери распахнулись, и в офис влетела разъярённая толпа поэтов, писателей, переводчиков и публицистов. Они начали избивать контролёра, совмещая физические страдания с духовными, потому что, избивая, ещё и громко зачитывали отрывки из своих идиотских произведений.
Побои оказались не смертельными, но молодой и ещё неокрепший рассудок не выдержал – столичный записыватель попал в дурдом, тогда как Щюра получил ещё один орден за вклад в культуру.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», №20 (730), 2017 г.