Главный местечковый записыватель Щюра давно не читал книг. Последней прочитанной им книгой были воспоминания фашистского генерала Шелленберга, в которых Щюра искал хоть одно упоминание о Штирлице, но так и не нашёл. Видимо, германский разведчик решил не пиарить советского конкурента, решил главный записыватель.
Щюра пытался прочитать Евангелие, когда воспылал фанатичной верой, но так и не дочитал до конца даже самого первого – от Матфея, поняв, что стремительная карьера в РПЦ ему не светит, после чего вера и желание читать Евангелие испарились.
Чтение книг Щюра считал бестолковым занятием, только мешающим карьерному росту. Но всё равно с этим многообещающим ростом ничего не выходило.
Не сложилось с быстрой карьерой у Щюры в казачестве, в муниципалитетах, в культурной среде, где даже среди закоренелых взяточников он выделялся жадностью и безудержным пьянством, которое препятствовало продвижению и в партии власти, где не могли смириться с откровенными садистскими увлечениями главного записывателя.
- Помоги мне, Мальвина, – умолял своего дружка Щюра, немного пришедши в себя после очередного пьяного загула.
- Зови меня Фиолетом, – хмуро поправил главного записывателя бывший Мальвина. – Теперь меня зовут Фиолет… Возраст уже не тот, чтобы ходить в Мальвинах…
- Фиолет, помоги мне, – умолял Щюра, – я старею, так ничего и не достигнув…
- У тебя ордена, ты лауреат, ты депутат, – поморщился Фиолет, – другой бы радовался…
- Ну кто я? – Щюра силился пронять своего дружка. – Руководитель сборища недолитературных недоумков, возомнивших себя интеллектуальными столпами…Жалкая деятельность… Мне хочется быть значимой фигурой…
- А если ты станешь первым секретарём горкома Компартии, – тебя этого устроит? – выдал Фиолет, что-то перед этим мысленно взвесив. Он взял со стола свой сотовый и уже через минуту директивным тоном заявил в неё, – Я не знаю, как это у вас будет обставлено, но Щюра должен быть первым секретарём вашего горкома. Только эта кандидатура устраивает нас. Всё, - и решительно оборвал связь.
- Как это тебе удаётся? – округлил свои маленькие глазки Щюра.
- Да я тебя мог бы и в апостолы пристроить, если бы жил во времена апостолов, – ухмыльнулся Фиолет, - со всеми можно договориться – было бы желание…
Ничего не изменилось в сознании Щюры, но только теперь он сидел не на стуле в кабинете Фиолета, а на камне среди бородатых мужчин в разноцветных балахонах. Балахон был и на Щюре, а на ногах – сандалии.
Все слушали человека, которого звали Учитель.
Учитель говорил о том, что Щюре было неинтересно – о доброте, о братолюбии.
- Иуда, – обратился Учитель к Щюре, – ты слышишь то, о чём мы говорим?
- Да, Учитель, – без напряга соврал Щюра.
- Идём в Иерусалим, ребята, – сказал Учитель, поднимая с земли свою холщёвую сумку и вешая её через плечо.
Мужчины по дороге запели шуточную песню об овечке, убежавшей из стада. В ней говорилось о том, что пастух бросил девяносто девять овец, чтобы искать одну сбежавшую овечку. Но особенно хороший был припев.
На овцу нельзя надеть уздечку –
Из овечек состоит майдан.
Если ты сбегаешь как овечка,
Значит, ты законченный баран…
«Это же апостолы, – догадался наконец Щюра, – Учитель – это Христос, а я – Иуда… Но их же было, кажется, двое…»
- Ты – Иуда из Кериота, – вторгся в мысли Щюры Учитель, оказавшись рядом, – Во всяком случае, это его тело, которое ты занял не по своей воле… С нами идёт человек науки, – неожиданно обратился к остальным апостолам Учитель, – с нами по пыльной дороге шагает научный сотрудник, главный записыватель, депутат и первый секретарь горкома Компартии. Попросим его открыть наши слепые глаза на правду жизни.
- Просим, просим, – загалдели апостолы.
- Зачем это? – насупился Щюра, почувствовав подвох.
- Нам действительно интересно знать, как далеко шагнула наука за две тысячи лет, – улыбнулся Учитель, – Вот хотя бы строение материи – из чего она состоит?
- Смотря какая материя, – ляпнул Щюра. – Шерстяная – из шерсти, хлопчато-бумажная – из хлопка…
- Я имел в виду материю в более широком смысле, – в улыбке Учителя не было и тени издевательства.
- Вообще-то я – гуманитарий, – начал выкручиваться Щюра, – хотя и кончал технический ВУЗ…
- Тогда расскажи нам о коммунизме, – Учитель смотрел в бородатое лицо Иуды и видел за ним припухло-усатую физиономию Щюры.
- Коммунизм – это молодость мира, – выдал первое, что пришло на ум новый секретарь горкома. – При коммунизме все равны…
- Во всём? – уточнил Учитель.
- Естественно, – пожал плечами поэт и прозаик в одном лице.
- И в зарплате тоже равны?
- Вы путаете равенство и уравниловку, – поморщился Щюра. – Вносящие больший вклад в общее дело больше и получают.
- Но это уже не коммунизм, – Учитель продолжал улыбаться, – вашей Компартии надо отказаться от использования символов труда, потому серп и молот никогда не были орудиями труда чиновников, главные символы которых стол и стул. Стол и стул – вот символы вашей Компартии.
- А ваше христианство? – Щюра обиделся за родную Компартию, – Оно – правильное?
- Наше христианство пока правильное, – Учитель показал под ноги, – Мы идём своими ногами, мы едим один хлеб и пьём одну воду или одно вино. У нас никто не передвигается на повозках, когда другие бьют о дорогу ноги.
- А потом? – Щюра выходил из себя. – А что происходит через две тысячи лет?
- Происходит то, что происходит и сейчас. Все люди разные, все понимают всё по-своему. Развратник понимает любовь в одном смысле, пьяница – в другом, вор – в третьем, жадный – в своём осознании. Но все они едины в «любви». У каждого человека свой путь. Он его выбирает сам.
- Но тогда в чём смысл христианства и коммунизма? – до Щюры не доходило то, что он, будь он поумней, назвал бы софистикой.
- Смысл в том, что христианство принёс я и мои друзья-апостолы, а коммунизм человечеству преподнёс мой антипод со своими слугами, – Учитель рассмеялся, – я становлюсь подобием лектора общества «Знание», но для тебя это хорошо.
До Иерусалима засветло так и не дошли и ночевали под открытым небом. Апостолы ещё по дороге собрали хворост, щепки и прочий древесный мусор, из которого быстро развели костёр. У одних апостолов в сумках нашёлся хлеб, у других – вяленая рыба, а из напитков была только вода. Щюра заметил, что апостолы бросают украдкой взгляды на Учителя, явно не решаясь о чём-то попросить.
- Есть ли у нас кувшин побольше? – спросил Учитель. – Налейте в него воды, – попросил он, а когда воду налили, взял кувшин и направился к костру, вокруг которого и была приготовлена нехитрая трапеза.
- Давайте ваши чаши, – сказал Учитель.
Он разлил красное как кровь вино и поднял свою чашу.
- Пейте от неё все, – тихо произнёс Учитель. – Это кровь нового завета. Она проливается за всех во оставление грехов.
Все выпили. Щюра ожидал, что вино креплёное, но оно оказалось сухим.
«Мог бы и покрепче сотворить», – подумалось главному записывателю.
- Мы и так пьём вино неразбавленным, Иуда, – прочитал мысли Щюры Учитель.
Свет костра озарял обветренные лица апостолов, с большим аппетитом пережёвывающих хлеб и рыбу, которые не убывали, как не убывало и вино из кувшина.
«Так значит, мне придётся предать Учителя, – с тоской подумал Щюра, – всего за какие-то тридцать мелких монеток».
Постепенно апостолы один за одним засыпали там, где и лежали вокруг костра. Заснул и Щюра. Ему снился Мальвина, ставший Фиолетом, который всю ночь внушал Щюре, чтобы он не упускал редкую удачу, выпавшую ему. «Не проморгай свою удачу», – зловеще нашёптывал Фиолет Щюре.
Наутро апостолы со своим Учителем снова тронулись в путь. Позади всех хромал Щюра в образе Иуды. Вдалеке в жарком мареве дня уже виднелся Иерусалим.
«Не упусти свой шанс», – слышал Щюра в себе, а потом он понял, что ему надо отстать от апостолов после входа в святой город.
Так и получилось, когда вокруг зашумела толпа, когда раздались крики «Осанна в вышних! Благословен грядый!» Щюра метнулся в боковую улочку. Ноги сами несли его к громаде храма, нависающей над городом. Было ощущение, что кто-то вёл Щюру извилистыми улочками.
Щюру остановила храмовая стража.
- Мне к первосвященнику, в синедрион, – задыхаясь, настаивал Щюра. – Я имею информацию об Учителе…
Его поняли, взяли за руку и повели внутрь.
Щюра стал как бесноватый.
- Это надо прекратить раз и навсегда, – бормотал он, не понимая куда его ведут, – это безумие надо прекратить… Какая жертва? Кому она нужна? Чик по горлу ножом – и никакой жертвы не будет…
В комнате, ярко освещенной множеством свечей, его подтащили к старцу, одетому в богатые и странные одежды.
- Кланяйся первосвященнику, – шептали Щюре в ухо, и он угодливо кланялся.
- Ты знаешь, что надо делать? – спрашивал Щюру первосвященник, а когда увидел, что Щюра кивает, подал ему сложенный нож, – Это выкиднуха… Умельцы из Финикии смастерили… Нажимаешь на выступ и лезвие выскакивает из рукояти… Можно подойти близко и никто не догадается… Лезвие острое как бритва… Ты сможешь?
- Смогу, – выдохнул Щюра. – Смогу! – он почувствовал борьбу в себе, какие-то мощные толчки, а потом закричал, – Нет, я предам вам Учителя, но убивать не стану!
То кричал настоящий Иуда.
Это было последнее, что почувствовал Щюра, который вновь оказался в кабинете Фиолета, в своей цивильной одежде, сидя не на земле, а на стуле.
- Ну? – бросился к Щюре Фиолет.
- Нет, – выдавил тот, склоняя голову, - Иуда – слизняк всё испортил…
Вечером в офисе записывателей шла мрачная попойка.
- У вас всё равно бы никогда ничего не получилось, – успокаивала Щюру Мина. – Всё было предначертано…
- Иуда-слабак всё поломал, – бил кулаками по столу Щюра. – Сейчас бы совсем другая жизнь была!
- Может, ещё всё получится, – бубнил жирный Моня, который совсем ничего не понимал.
Но было понятно, что ничего и не получится, а записывателям остаётся только пропивать свою никчёмную жизнь.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 13 (671)
AST-NEWS.ru
Щюра пытался прочитать Евангелие, когда воспылал фанатичной верой, но так и не дочитал до конца даже самого первого – от Матфея, поняв, что стремительная карьера в РПЦ ему не светит, после чего вера и желание читать Евангелие испарились.
Чтение книг Щюра считал бестолковым занятием, только мешающим карьерному росту. Но всё равно с этим многообещающим ростом ничего не выходило.
Не сложилось с быстрой карьерой у Щюры в казачестве, в муниципалитетах, в культурной среде, где даже среди закоренелых взяточников он выделялся жадностью и безудержным пьянством, которое препятствовало продвижению и в партии власти, где не могли смириться с откровенными садистскими увлечениями главного записывателя.
- Помоги мне, Мальвина, – умолял своего дружка Щюра, немного пришедши в себя после очередного пьяного загула.
- Зови меня Фиолетом, – хмуро поправил главного записывателя бывший Мальвина. – Теперь меня зовут Фиолет… Возраст уже не тот, чтобы ходить в Мальвинах…
- Фиолет, помоги мне, – умолял Щюра, – я старею, так ничего и не достигнув…
- У тебя ордена, ты лауреат, ты депутат, – поморщился Фиолет, – другой бы радовался…
- Ну кто я? – Щюра силился пронять своего дружка. – Руководитель сборища недолитературных недоумков, возомнивших себя интеллектуальными столпами…Жалкая деятельность… Мне хочется быть значимой фигурой…
- А если ты станешь первым секретарём горкома Компартии, – тебя этого устроит? – выдал Фиолет, что-то перед этим мысленно взвесив. Он взял со стола свой сотовый и уже через минуту директивным тоном заявил в неё, – Я не знаю, как это у вас будет обставлено, но Щюра должен быть первым секретарём вашего горкома. Только эта кандидатура устраивает нас. Всё, - и решительно оборвал связь.
- Как это тебе удаётся? – округлил свои маленькие глазки Щюра.
- Да я тебя мог бы и в апостолы пристроить, если бы жил во времена апостолов, – ухмыльнулся Фиолет, - со всеми можно договориться – было бы желание…
Ничего не изменилось в сознании Щюры, но только теперь он сидел не на стуле в кабинете Фиолета, а на камне среди бородатых мужчин в разноцветных балахонах. Балахон был и на Щюре, а на ногах – сандалии.
Все слушали человека, которого звали Учитель.
Учитель говорил о том, что Щюре было неинтересно – о доброте, о братолюбии.
- Иуда, – обратился Учитель к Щюре, – ты слышишь то, о чём мы говорим?
- Да, Учитель, – без напряга соврал Щюра.
- Идём в Иерусалим, ребята, – сказал Учитель, поднимая с земли свою холщёвую сумку и вешая её через плечо.
Мужчины по дороге запели шуточную песню об овечке, убежавшей из стада. В ней говорилось о том, что пастух бросил девяносто девять овец, чтобы искать одну сбежавшую овечку. Но особенно хороший был припев.
На овцу нельзя надеть уздечку –
Из овечек состоит майдан.
Если ты сбегаешь как овечка,
Значит, ты законченный баран…
«Это же апостолы, – догадался наконец Щюра, – Учитель – это Христос, а я – Иуда… Но их же было, кажется, двое…»
- Ты – Иуда из Кериота, – вторгся в мысли Щюры Учитель, оказавшись рядом, – Во всяком случае, это его тело, которое ты занял не по своей воле… С нами идёт человек науки, – неожиданно обратился к остальным апостолам Учитель, – с нами по пыльной дороге шагает научный сотрудник, главный записыватель, депутат и первый секретарь горкома Компартии. Попросим его открыть наши слепые глаза на правду жизни.
- Просим, просим, – загалдели апостолы.
- Зачем это? – насупился Щюра, почувствовав подвох.
- Нам действительно интересно знать, как далеко шагнула наука за две тысячи лет, – улыбнулся Учитель, – Вот хотя бы строение материи – из чего она состоит?
- Смотря какая материя, – ляпнул Щюра. – Шерстяная – из шерсти, хлопчато-бумажная – из хлопка…
- Я имел в виду материю в более широком смысле, – в улыбке Учителя не было и тени издевательства.
- Вообще-то я – гуманитарий, – начал выкручиваться Щюра, – хотя и кончал технический ВУЗ…
- Тогда расскажи нам о коммунизме, – Учитель смотрел в бородатое лицо Иуды и видел за ним припухло-усатую физиономию Щюры.
- Коммунизм – это молодость мира, – выдал первое, что пришло на ум новый секретарь горкома. – При коммунизме все равны…
- Во всём? – уточнил Учитель.
- Естественно, – пожал плечами поэт и прозаик в одном лице.
- И в зарплате тоже равны?
- Вы путаете равенство и уравниловку, – поморщился Щюра. – Вносящие больший вклад в общее дело больше и получают.
- Но это уже не коммунизм, – Учитель продолжал улыбаться, – вашей Компартии надо отказаться от использования символов труда, потому серп и молот никогда не были орудиями труда чиновников, главные символы которых стол и стул. Стол и стул – вот символы вашей Компартии.
- А ваше христианство? – Щюра обиделся за родную Компартию, – Оно – правильное?
- Наше христианство пока правильное, – Учитель показал под ноги, – Мы идём своими ногами, мы едим один хлеб и пьём одну воду или одно вино. У нас никто не передвигается на повозках, когда другие бьют о дорогу ноги.
- А потом? – Щюра выходил из себя. – А что происходит через две тысячи лет?
- Происходит то, что происходит и сейчас. Все люди разные, все понимают всё по-своему. Развратник понимает любовь в одном смысле, пьяница – в другом, вор – в третьем, жадный – в своём осознании. Но все они едины в «любви». У каждого человека свой путь. Он его выбирает сам.
- Но тогда в чём смысл христианства и коммунизма? – до Щюры не доходило то, что он, будь он поумней, назвал бы софистикой.
- Смысл в том, что христианство принёс я и мои друзья-апостолы, а коммунизм человечеству преподнёс мой антипод со своими слугами, – Учитель рассмеялся, – я становлюсь подобием лектора общества «Знание», но для тебя это хорошо.
До Иерусалима засветло так и не дошли и ночевали под открытым небом. Апостолы ещё по дороге собрали хворост, щепки и прочий древесный мусор, из которого быстро развели костёр. У одних апостолов в сумках нашёлся хлеб, у других – вяленая рыба, а из напитков была только вода. Щюра заметил, что апостолы бросают украдкой взгляды на Учителя, явно не решаясь о чём-то попросить.
- Есть ли у нас кувшин побольше? – спросил Учитель. – Налейте в него воды, – попросил он, а когда воду налили, взял кувшин и направился к костру, вокруг которого и была приготовлена нехитрая трапеза.
- Давайте ваши чаши, – сказал Учитель.
Он разлил красное как кровь вино и поднял свою чашу.
- Пейте от неё все, – тихо произнёс Учитель. – Это кровь нового завета. Она проливается за всех во оставление грехов.
Все выпили. Щюра ожидал, что вино креплёное, но оно оказалось сухим.
«Мог бы и покрепче сотворить», – подумалось главному записывателю.
- Мы и так пьём вино неразбавленным, Иуда, – прочитал мысли Щюры Учитель.
Свет костра озарял обветренные лица апостолов, с большим аппетитом пережёвывающих хлеб и рыбу, которые не убывали, как не убывало и вино из кувшина.
«Так значит, мне придётся предать Учителя, – с тоской подумал Щюра, – всего за какие-то тридцать мелких монеток».
Постепенно апостолы один за одним засыпали там, где и лежали вокруг костра. Заснул и Щюра. Ему снился Мальвина, ставший Фиолетом, который всю ночь внушал Щюре, чтобы он не упускал редкую удачу, выпавшую ему. «Не проморгай свою удачу», – зловеще нашёптывал Фиолет Щюре.
Наутро апостолы со своим Учителем снова тронулись в путь. Позади всех хромал Щюра в образе Иуды. Вдалеке в жарком мареве дня уже виднелся Иерусалим.
«Не упусти свой шанс», – слышал Щюра в себе, а потом он понял, что ему надо отстать от апостолов после входа в святой город.
Так и получилось, когда вокруг зашумела толпа, когда раздались крики «Осанна в вышних! Благословен грядый!» Щюра метнулся в боковую улочку. Ноги сами несли его к громаде храма, нависающей над городом. Было ощущение, что кто-то вёл Щюру извилистыми улочками.
Щюру остановила храмовая стража.
- Мне к первосвященнику, в синедрион, – задыхаясь, настаивал Щюра. – Я имею информацию об Учителе…
Его поняли, взяли за руку и повели внутрь.
Щюра стал как бесноватый.
- Это надо прекратить раз и навсегда, – бормотал он, не понимая куда его ведут, – это безумие надо прекратить… Какая жертва? Кому она нужна? Чик по горлу ножом – и никакой жертвы не будет…
В комнате, ярко освещенной множеством свечей, его подтащили к старцу, одетому в богатые и странные одежды.
- Кланяйся первосвященнику, – шептали Щюре в ухо, и он угодливо кланялся.
- Ты знаешь, что надо делать? – спрашивал Щюру первосвященник, а когда увидел, что Щюра кивает, подал ему сложенный нож, – Это выкиднуха… Умельцы из Финикии смастерили… Нажимаешь на выступ и лезвие выскакивает из рукояти… Можно подойти близко и никто не догадается… Лезвие острое как бритва… Ты сможешь?
- Смогу, – выдохнул Щюра. – Смогу! – он почувствовал борьбу в себе, какие-то мощные толчки, а потом закричал, – Нет, я предам вам Учителя, но убивать не стану!
То кричал настоящий Иуда.
Это было последнее, что почувствовал Щюра, который вновь оказался в кабинете Фиолета, в своей цивильной одежде, сидя не на земле, а на стуле.
- Ну? – бросился к Щюре Фиолет.
- Нет, – выдавил тот, склоняя голову, - Иуда – слизняк всё испортил…
Вечером в офисе записывателей шла мрачная попойка.
- У вас всё равно бы никогда ничего не получилось, – успокаивала Щюру Мина. – Всё было предначертано…
- Иуда-слабак всё поломал, – бил кулаками по столу Щюра. – Сейчас бы совсем другая жизнь была!
- Может, ещё всё получится, – бубнил жирный Моня, который совсем ничего не понимал.
Но было понятно, что ничего и не получится, а записывателям остаётся только пропивать свою никчёмную жизнь.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 13 (671)
