Главный местечковый записыватель Щюра вполне серьёзно не считал себя коррупционером, хотя на его счету были миллионы рублей, вытянутых из бюджета с солидным откатом. Во всех сомнительных делишках Щюры литературой и культурой и не пахло, – воняло коррупцией.
Вступив в Компартию только для того, чтобы влезть в депутатское кресло и получать депутатские выплаты, Щюра потянул в Компартию всю свою родню-ридню, включая мордатого, жадного до бабла зятя-предпринимателя.
Но и став умом, честью и совестью текущей эпохи, Щюра продолжал тянуть деньги из бюджета, стабильно отстёгивая откат, сам не понимая, что стал маленькой деталью коррупционной машины. В этой громадной армии воров, страдающих гипертонией, хроническим простатитом и острым геморроем, сердечной аритмией и несварением желудка от безудержного обжорства и пьянства, Щюра был своим, так что его коммунарство сделало его ещё более решительным коррупционером, помножив все экономические и нравственные грехи на коммунарское лицемерие. Сам он взяток не брал, потому что нечем было заинтересовать взяткодавателей, но любил присутствовать при получении этого незаконного денежного оборота.
В это декабрьское утро с переменной облачностью Щюра сидел в одиночестве в своём офисе записывателей и раздумывал над тем, как он низко пал в общечеловеческом понятии и как поднялся как фальшивый записыватель.
Главный записыватель кивнул, потому что рот депутата-коммунара был занят коньяком, который научный работник хлебнул из плоской бутылки.
– А я, – заявила женщина, – Коррупция Поэтовна…
– Не может того быть, – в дверях офиса нарисовалась Мина на фоне монументального Мони, – это дочь Настеньки… Похожа на свою маму…
– В начале девяностых, – начала свой рассказ гостья, – из областной глубинки приехала начинающая поэтесса Настя с целой охапкой общих тетрадей, мелко исписанных стихами о любви, юности, о небе звёздном, солнечном, облачном и духовном. Прибыла Настя на семинар начинающих записывателей. Ей помогли перепечатать стихи для участия в семинаре, ставшим творческой удачей Насти. Её хвалили и местные записыватели, и столичные знаменитости. Молодой поэтессе предрекали славу, издание книг и членство в союзе записывателей, но после завершения семинары восторги прекратились. Оказалось, что Насте надо ещё много работать, чтобы достичь вершин, маячивших на горизонте. Настя поехала в свою глухомань, чтобы родить и воспитывать меня… Её, как это говорится в народе, поматросили и бросили… Она даже не знала как меня назвать… Помог случай: в руки маме попалась свежая книга стихов местного записывателя, составленная сплошь из стихов мамы, но с авторством Щюры…
– Как Щюры!? – вскричали Мина и Моня. – Как мог Щюра подписаться под женскими стихами?
– Мама никогда не писала женских стихов, она никогда не говорила от первого лица… Этим и воспользовался этот непорядочный человек… Мама написала возмущённое письмо в местную газету, а этот плохой человек подал на маму в суд и выиграл, и маме пришлось отдавать этому несимпатичному человеку половину своей зарплаты уборщицы… Несправедливость настолько потрясла маму, что она назвала меня Коррупцией, а отчество дала в честь неизвестного поэта из числа записывателей, воспользовавшихся наивностью одураченной девчонки… Она так и не оправилась от этой дикой истории… Уходя, она оставила пожелание: «Чтобы у него на лбу что-нибудь выросло»…
– Так и сказала? – поразилась Мина. – Глупее не придумаешь.
– Совсем не глупо, – отвечала Коррупция Поэтовна, – мама знала, что я – колдунья…
– Но если ты колдунья, – опять вклинилась Мина, – почему не помогла маме?
– Она хотела уйти, – ответила колдунья и взмахнула руками, пресекая все вопросы.
В офисе закрутился комнатный, но довольно эффективный смерч – он поднимал к потолку все мелкие предметы и растрепал причёски ошарашенных записывателей.
Колдунью смерч обходил стороной, а она просто не обращала на него внимания.
Она взмахнула руками и заговорила на каком-то древнем языке.
Заклинание закончилось вместе со смерчем.
В офисе наступила тишина.
Моня и Мина поднялись с пола, куда их отбросил смерч, кинули взгляд на колдунью, спокойно стоявшую посреди комнаты, а потом уставились на Щюру, сидевшего на своём стуле-троне и уронившего голову на стол. Они тихо позвали его, страшась подойти близко, и он поднял голову.
Друзья видели Щюру в разных ипостасях, но даже с хоботом он выглядел достаточно гармонично. Теперь никакой гармонии не было.
– Я выполнила последнее желание матери, – ответила Коррупция Поэтовна и исчезла.
На Щюру нельзя было смотреть без смеха.
Мина и Моня дико захохотали, когда Щюра подбежал к зеркалу и застыл, поражённый увиденным.
Моня и Мина быстро справились с весельем, но ненадолго.
Щюра потряс головой и тишину, царящую в офисе, нарушили шлепки, которые издавал довольно длинный нарост, соприкасаясь с жирным лицом главного записывателя. Звуки шлепков вызвали новый взрыв хохота.
– Неужели мне придётся весь остаток жизни провести в таком позорном виде?! – возопил Щюра.
– Ты зря волнуешься, – Мина старалась не смотреть на Щюру, – всё это можно решить хирургическим путём.
– Я советую не торопиться, – Моня сохранял серьёзность в лице, – деловые люди могут давать большие деньги, чтобы с ними в сауне отдыхал такой удивительный человек.
– Я не музейный экспонат! – закричал Щюра. – Я – главный записыватель, я – широко известный писатель, поэт и переводчик, знающий только свой родной язык, я – депутат, я – научный сотрудник!
– Теперь ты уникум, – строго произнёс Моня. – Когда у тебя был хобот, возникали мистические аллюзии, но теперь – никаких аллюзий, а только дико смешно. Тебя озолотят…
– Но как мне ходить по улицам? – Щюре было не до смеха.
– В обычной кепке, надвинутой на брови, – с видом знатока посоветовал Моня, – здесь где-то валяется кепка, в которой я хожу, когда весной бреюсь наголо…
Мина и Моня стали искать кепку, а Щюра начал набирать номер Белого Зуба.
На радость главному записывателю, его сердечный друг оказался свободным.
Выслушав путаный рассказ Щюры, Белый Зуб обещал, что лучшие хирурги страны будут к его услугам.
– Только мне хотелось бы перед операцией посмотреть на тебя, – томно добавил щюрин высокопоставленный дружок.
А между тем молва о том, что на лбу главного записывателя выросло нечто срамное, стремительно разлетелась среди элиты города.
Смотрины Щюры обставлялись как творческие встречи широко известного записывателя с поклонниками.
Мина и Моня как организаторы встреч собирали «пожертвования на спасение родного языка». Потом к собранию выходил Щюра в кепке и заводил своё коронное:
Концерты шли на ура.
Щюра представлялся перед состоятельными людьми, потому что единственное выступление перед рабочим коллективом судоремонтного завода провалилось. Толпа работяг быстро разошлась, брезгливо отплёвываясь и матерясь, а какой-то старый рабочий, проходя мимо стушевавшегося Щюры, уже натянувшего на лоб кепку, бросил:
– Кому ж ты так насолил, дурень?
Некоторые выступления проводились и бесплатно.
Перед высшими муниципальными руководителями города Щюра выступил с условием, что ему присвоят звание «Почётный гражданин».
Незаметно прошла первая неделя триумфов и бешеного бабла, мощным потоком схлынувшего в карманы Щюры, Мони и Мины.
Утром Щюре позвонил Белый Зуб.
– Завтра я приезжаю с лучшим пластическим хирургом страны, – ласково вещал дружок, – так отрежет, что и следа не останется…
– А надо ли? – неожиданно для самого себя спросил Щюра, не представляющий, как он будет жить без доходного нароста. – Я ведь могу как Боярский всегда и везде ходить в фуражке… Это будет теперь моей фишкой…
Хирург всё-таки посмотрел Щюру и, отхохотавшись до слёз, заявил, что жить с наростом на лбу можно. Надо только ежедневно массировать дополнительный орган, чтобы не было застоя крови в тканях.
– За член на члене! – поднимали тост записыватели на своих ночных попойках. – Что для других – позорно, для Щюры – не зазорно!
AST-NEWS.ru
Вступив в Компартию только для того, чтобы влезть в депутатское кресло и получать депутатские выплаты, Щюра потянул в Компартию всю свою родню-ридню, включая мордатого, жадного до бабла зятя-предпринимателя.
Но и став умом, честью и совестью текущей эпохи, Щюра продолжал тянуть деньги из бюджета, стабильно отстёгивая откат, сам не понимая, что стал маленькой деталью коррупционной машины. В этой громадной армии воров, страдающих гипертонией, хроническим простатитом и острым геморроем, сердечной аритмией и несварением желудка от безудержного обжорства и пьянства, Щюра был своим, так что его коммунарство сделало его ещё более решительным коррупционером, помножив все экономические и нравственные грехи на коммунарское лицемерие. Сам он взяток не брал, потому что нечем было заинтересовать взяткодавателей, но любил присутствовать при получении этого незаконного денежного оборота.
В это декабрьское утро с переменной облачностью Щюра сидел в одиночестве в своём офисе записывателей и раздумывал над тем, как он низко пал в общечеловеческом понятии и как поднялся как фальшивый записыватель.
Он не заметил момент её появления – просто перед ним возникла весьма привлекательная молодая женщина с едким выражением порочного лица.– Ты Щюра? – спросила красотка.
Главный записыватель кивнул, потому что рот депутата-коммунара был занят коньяком, который научный работник хлебнул из плоской бутылки.
– А я, – заявила женщина, – Коррупция Поэтовна…
– Не может того быть, – в дверях офиса нарисовалась Мина на фоне монументального Мони, – это дочь Настеньки… Похожа на свою маму…
– В начале девяностых, – начала свой рассказ гостья, – из областной глубинки приехала начинающая поэтесса Настя с целой охапкой общих тетрадей, мелко исписанных стихами о любви, юности, о небе звёздном, солнечном, облачном и духовном. Прибыла Настя на семинар начинающих записывателей. Ей помогли перепечатать стихи для участия в семинаре, ставшим творческой удачей Насти. Её хвалили и местные записыватели, и столичные знаменитости. Молодой поэтессе предрекали славу, издание книг и членство в союзе записывателей, но после завершения семинары восторги прекратились. Оказалось, что Насте надо ещё много работать, чтобы достичь вершин, маячивших на горизонте. Настя поехала в свою глухомань, чтобы родить и воспитывать меня… Её, как это говорится в народе, поматросили и бросили… Она даже не знала как меня назвать… Помог случай: в руки маме попалась свежая книга стихов местного записывателя, составленная сплошь из стихов мамы, но с авторством Щюры…
– Как Щюры!? – вскричали Мина и Моня. – Как мог Щюра подписаться под женскими стихами?
– Мама никогда не писала женских стихов, она никогда не говорила от первого лица… Этим и воспользовался этот непорядочный человек… Мама написала возмущённое письмо в местную газету, а этот плохой человек подал на маму в суд и выиграл, и маме пришлось отдавать этому несимпатичному человеку половину своей зарплаты уборщицы… Несправедливость настолько потрясла маму, что она назвала меня Коррупцией, а отчество дала в честь неизвестного поэта из числа записывателей, воспользовавшихся наивностью одураченной девчонки… Она так и не оправилась от этой дикой истории… Уходя, она оставила пожелание: «Чтобы у него на лбу что-нибудь выросло»…
– Так и сказала? – поразилась Мина. – Глупее не придумаешь.
– Совсем не глупо, – отвечала Коррупция Поэтовна, – мама знала, что я – колдунья…
– Но если ты колдунья, – опять вклинилась Мина, – почему не помогла маме?
– Она хотела уйти, – ответила колдунья и взмахнула руками, пресекая все вопросы.
В офисе закрутился комнатный, но довольно эффективный смерч – он поднимал к потолку все мелкие предметы и растрепал причёски ошарашенных записывателей.
Колдунью смерч обходил стороной, а она просто не обращала на него внимания.
Она взмахнула руками и заговорила на каком-то древнем языке.
Заклинание закончилось вместе со смерчем.
В офисе наступила тишина.
Моня и Мина поднялись с пола, куда их отбросил смерч, кинули взгляд на колдунью, спокойно стоявшую посреди комнаты, а потом уставились на Щюру, сидевшего на своём стуле-троне и уронившего голову на стол. Они тихо позвали его, страшась подойти близко, и он поднял голову.
Друзья видели Щюру в разных ипостасях, но даже с хоботом он выглядел достаточно гармонично. Теперь никакой гармонии не было.
Из середины лба Щюры выросло нечто неприличное. В таком виде проводить занятия с молодыми поэтами или устраивать свои авторские вечера в филармонии было невозможно.– Что ты наделала?! – возмутилась Мина.
– Я выполнила последнее желание матери, – ответила Коррупция Поэтовна и исчезла.
На Щюру нельзя было смотреть без смеха.
Мина и Моня дико захохотали, когда Щюра подбежал к зеркалу и застыл, поражённый увиденным.
Моня и Мина быстро справились с весельем, но ненадолго.
Щюра потряс головой и тишину, царящую в офисе, нарушили шлепки, которые издавал довольно длинный нарост, соприкасаясь с жирным лицом главного записывателя. Звуки шлепков вызвали новый взрыв хохота.
– Неужели мне придётся весь остаток жизни провести в таком позорном виде?! – возопил Щюра.
– Ты зря волнуешься, – Мина старалась не смотреть на Щюру, – всё это можно решить хирургическим путём.
– Я советую не торопиться, – Моня сохранял серьёзность в лице, – деловые люди могут давать большие деньги, чтобы с ними в сауне отдыхал такой удивительный человек.
– Я не музейный экспонат! – закричал Щюра. – Я – главный записыватель, я – широко известный писатель, поэт и переводчик, знающий только свой родной язык, я – депутат, я – научный сотрудник!
– Теперь ты уникум, – строго произнёс Моня. – Когда у тебя был хобот, возникали мистические аллюзии, но теперь – никаких аллюзий, а только дико смешно. Тебя озолотят…
– Но как мне ходить по улицам? – Щюре было не до смеха.
– В обычной кепке, надвинутой на брови, – с видом знатока посоветовал Моня, – здесь где-то валяется кепка, в которой я хожу, когда весной бреюсь наголо…
Мина и Моня стали искать кепку, а Щюра начал набирать номер Белого Зуба.
На радость главному записывателю, его сердечный друг оказался свободным.
Выслушав путаный рассказ Щюры, Белый Зуб обещал, что лучшие хирурги страны будут к его услугам.
– Только мне хотелось бы перед операцией посмотреть на тебя, – томно добавил щюрин высокопоставленный дружок.
А между тем молва о том, что на лбу главного записывателя выросло нечто срамное, стремительно разлетелась среди элиты города.
Смотрины Щюры обставлялись как творческие встречи широко известного записывателя с поклонниками.
Мина и Моня как организаторы встреч собирали «пожертвования на спасение родного языка». Потом к собранию выходил Щюра в кепке и заводил своё коронное:
Из русской крепкой я породы,
Похож на маму и отца.
Какие б ни были невзгоды,
Не прятал своего лица.
Концерты шли на ура.
Щюра представлялся перед состоятельными людьми, потому что единственное выступление перед рабочим коллективом судоремонтного завода провалилось. Толпа работяг быстро разошлась, брезгливо отплёвываясь и матерясь, а какой-то старый рабочий, проходя мимо стушевавшегося Щюры, уже натянувшего на лоб кепку, бросил:
– Кому ж ты так насолил, дурень?
Некоторые выступления проводились и бесплатно.
Перед высшими муниципальными руководителями города Щюра выступил с условием, что ему присвоят звание «Почётный гражданин».
А перед руководством министерства культуры выступление Щюры прошло под твёрдое обещание поспособствовать в присвоении ему звании ЗАСРАКа – заслуженного работника культуры.В обоих случаях лукавые чиновники славно повеселились, но обещаний своих не сдержали.
Незаметно прошла первая неделя триумфов и бешеного бабла, мощным потоком схлынувшего в карманы Щюры, Мони и Мины.
Утром Щюре позвонил Белый Зуб.
– Завтра я приезжаю с лучшим пластическим хирургом страны, – ласково вещал дружок, – так отрежет, что и следа не останется…
– А надо ли? – неожиданно для самого себя спросил Щюра, не представляющий, как он будет жить без доходного нароста. – Я ведь могу как Боярский всегда и везде ходить в фуражке… Это будет теперь моей фишкой…
Хирург всё-таки посмотрел Щюру и, отхохотавшись до слёз, заявил, что жить с наростом на лбу можно. Надо только ежедневно массировать дополнительный орган, чтобы не было застоя крови в тканях.
– За член на члене! – поднимали тост записыватели на своих ночных попойках. – Что для других – позорно, для Щюры – не зазорно!
Рос Эзопов, «Факт и компромат» (№ 47 (706), 2016 г.)
