Главный местечковый записыватель Щюра пребывал в крайней задумчивости. Он любил определённость во всём, а её не было.
Как должен относиться к кризису, охватившему все стороны общественной и экономической жизни страны, он – Щюра?
Естественно, как гражданин и депутат Щюра должен сочувствовать народу-страдальцу, на которого в основном и навалился противный кризис, организованный международным империализмом.
Но как коммунар Щюра должен злорадствовать по поводу этого кризиса. Ведь кризис – постоянный спутник нечестных капиталистических отношений между людьми. Щюра даже должен откровенно радоваться этому кризису, потому что он обязательно приведёт к победе коммунарства во всём мире, или, в крайнем случае, в отдельно взятой стране, где живёт Щюра. Конечно, победа коммунарства настанет не сразу.
Сначала будет кровавая революция, потом ещё более кровавая гражданская война, в которой победят коммунары с песнями Щюры на устах.
Я зарежу свою мать,
Застрелю я и отца
Чтоб коммуне побеждать.
Коммуне быть чтоб без конца.
В лагере сгною я деда,
И бабулю там сгною,
Коммуне чтоб была победа.
В делах коммуну воспою…
Щюра понимал, что одних слов мало, от него, как коммунара, требуются конкретные дела, но ничего толкового придумать не мог. Его хватило только на то, чтобы, раздобыв школьный мелок, вечерами писать на стенах государственных и муниципальных учреждений короткую, но вескую похабщину, позорящую капиталистический строй: «Буржуй, иди на…», «Буржуй, иди в …», «Не покупай у буржуя», «Чемодан, вокзал, Европа».
Так поступал Щюра-коммунар.
Щюра-депутат должен был принимать исключительно взвешенные решения, предусмотренные регламентом заседаний.
«Что делать?» – задавал сам себе вопрос Щюра и не находил ответа.
Это вопрос Щюра задавал на вечерних попойках в офисе записывателей эрудитке Мине, но та только скрипела зубами и ничего не отвечала, потому что была в обиде.
Щюра понимал, что обида Мины вполне обоснована: он опять обошёл её при распределении ежегодных многочисленных литературных премий. Половина досталась сельским записывателям, а половина – московским корифеям и корефанам, которые писали о записывателе Щюре положительные отзывы.
Тогда Щюра начал поднимать тосты за Мину: за её здоровье, талант, творческие успехи, опять за здоровье, за здоровье семьи, которой никогда путём и не было, опять за её творческие достижения, прославляющие Родину. В этот момент Мина сдалась.
- Чего тебе? – спросила она, выпив и поставив свой стакан поближе к разливающему Моне. – Чего ты мучаешься?
Щюра заговорил, чередуя слова печатные и непечаные, цензурные и не совсем, междометия необходимые и совсем лишние.
- Что делать? – подвёл черту под своей речью Щюра вопросом, волновавшим ещё Чернышевского и Ленина.
- Снять штаны и бегать, – отвечала Мина, не особенно задумываясь. – А если серьёзно, то ты уже всё делаешь правильно и как гражданин, и как депутат, и как коммунар, и как записыватель, но на этом не следует останавливаться.
Щюра не поверил и, чтобы подчеркнуть это, выпил в одиночку, не дожидаясь своих друзей-подчинённых.
Мина опять обиделась и уже опять хотела уйти в себя, но, поняв, что может в этом случае только проиграть, начала объяснять.
- Ты издаёшь всякую нечитабельную хрень за счёт бюджета, – начала с менторским видом Мина, – на первый взгляд – это подвиг коммунара, грабящего капиталистическое государство, подрывающего его экономику, опускающего его культуру до уровня примитивной африканской монархии. Но это на первый взгляд, – Мина замолчала, дожидаясь, когда ей нальют.
- А что на второй взгляд? – не вытерпел молчания Моня, забывший о своих обязанностях разливающего.
- А на второй взгляд, – продолжила Мина, выпив и закусив, – перед нами гражданский подвиг. Издавая белиберду, написанную нашими бестолковыми земляками, ты пытаешься возвысить их в их же собственных глазах. Ты заставляешь их поверить, что они не хуже Шекспира, Пастернака, Бунина, также издававших свои книги, более того, ты заставляешь всех жителей региона почувствовать, что в их среде творит целый кодляк талантливых записывателей, способных обогатить не только отечественную, но и литературу ближнего зарубежья…
- Так оно и есть, – страстно промычал Моня, который с напряжением вслушивался и в нужных местах кивал головой, – солидно, – добавил заместитель и исполнитель приказов Щюры.
- А как же с депутатом и записывателем? – спросил почти обиженно Щюра, словно ребёнок, которому недодали мороженого и родительской нежности.
- А это уже третий взгляд, – не торопясь объяснила Мина, дождавшись, когда ей снова нальют и выпив налитое, – и на этот взгляд перед нами растянутый на годы твой подвиг записывателя и депутата, берегущего как зеницу око родную примитивную литературу и ещё более родной замусоренный целой плеядой захватчиков и оккупантов язык. Ты трепетно сторожишь литературу и язык на вверенной тебе территории от поползновений литературных выскочек, способных нарушить установившуюся давным-давно коммунарскую патриархальность и заскорузлость.
- И что мы имеем? – торопил Щюра. – Что делать?
- Развиваться, – Мина широко взмахнула руками, чем испугала Щюру и Моню, не привыкших к такому поведению Мины, – Доводить всё до абсурда. В нашем отделении союза записывателей должны состоять не десятки членов, а сотни. В регионе должны быть не десятки, а сотни литературных премий, чтобы каждый член был лауреатом. Каждый год необходимо печатать многотомный сборник прозы и поэзии этих собратий по тупому перу. Весь бюджет минкультуры должен уходить на издание местных авторов, но книги эти, естественно, как это всегда и было, не должны появляться на прилавках книжных магазинов. Так было, и мы по вполне понятным причинам молчали, урвав денежки, выделенные на издание. Но теперь надо поднимать крик, что книги местных авторов – это товарный дефицит, а в культуре не должно быть дефицита на книги, и требовать дополнительных тиражей, чтобы насытить книжный рынок произведениями местных чародеев слова.
- Солидно, – восторженно выдохнул Моня.
- Но и на этом останавливаться нельзя, – Мина вошла в экстатический транс и не говорила, а вещала как сивилла, – ты, Щюра, как депутат и записыватель должен добиться того, чтобы на всех местных телеканалах работали литературные встречи, где будут выступать члены местного записывательского союза. Экспансия местной литературы не должна прерываться ни на день. Под контроль местного союза записывателей должна быть поставлена работа всех СМИ. Неугодных журналистов надо судить и гнать в шею. Под контроль местного записывательского союза должна быть поставлена и деятельность местных несоюзных литераторов, печатающих свои произведения в столичных издательствах и получающих за эти литературные эрзацы солидные гонорары. Этих писак также надо судить и гнать из нашего региона в шею…
- Это мы не потянем, – засомневался Моня.
- Потянем! – не согласился Щюра. – Министерство культуры мне не посмеет возразить… Я им пригрозил, что всем морды набью… И они понимают, что набью… И понимают, что мне ничего за это не будет…
- Ты – настоящий коммунар! – восторгалась Мина, – ты воздвигаешь виртуальные баррикады в кабинетах сатрапов и поражаешь их в собственном логове! Ты открыто поешь песнь свободе местечкового творчества и совсем не стыдишься его затрапезности!
- Солидно! – восторгался лирический поэт Моня, красной нитью творчества взявший родную ему тему «среди берёз и сосен выпил я ноль-восемь» и порой удивляющий даже зашоренного Щюру скудостью своего словарного запаса.
- А творчество? – ненасытному Щюре всего было мало.
- У творчества местных дарований не должно быть никаких преград. Чем больше, тем лучше. Чем хуже, тем предпочтительнее. В нашем навозе не должно быть никаких жемчужин. У столичных литературных эстетов должны волосы вставать дыбом от нашей местечковой поэзии и прозы. Но эстеты не должны вякать, их рты должны быть заткнуты местными деликатесами и литературными премиями. Жалеть премий не надо, но не в ущерб местной литературной аристократии, – Мина со значением посмотрела на Щюру.
- Я понял, – кивнул Щюра, – завтра же выпишу тебе премию имени Демьяна Бедного.
- И не только, – Мина преисполнялась решимости, – у меня теперь будет пять детских литературных студий, и за каждую мне надо платить как за кружковую работу, но без всяких планов, отчётов и прочей муры.
- Замётано, – кивнул Моня, отвечающий за воспитание подрастающего поколения записывателей.
- А как быть с моим творчеством? – немного смущаясь вопросил Щюра, – я с этими переводами поэтов народов Севера уже задолбался… По мне лучше свои благоглупости писать, чем переводить чужие.
- Мы давно выросли из детских литературных штанишек, – хмуро заявила Мина, невольно с горечью подумав о своих гигантских трусах, – мы должны перерасти глупое желание удивить кого-то своим творчеством… Пора собирать камни, а не разбрасывать… Твоя первоочередная задача добиться установки в городе памятника себе… Я вижу этот памятник… Ты стоишь, картинно раскинув пустые руки, как бы отдавая всего себя и одновременно прося себе всё…
Мина собиралась сказать ещё о многом, но её перебило появление в офисе известной сутяги Бздники Ротовны. Эта волевая женщина сразу подошла к столу, взяла чей-то недопитый стакан водки и смачно выпила. Только после этого Бздника хмуро улыбнулась всем присутствующим, исключая Мину, которую не любила за то, что та при всей своей полноте немного стройнее её.
- Завтра суд и мы его проиграем, если не проплатим судье, – доложила Бздника Щюре.
- Но ведь Мальвина звонил председательнице облсуда, – пытался выкрутиться Щюра.
- Я знаю, – Бздника была беспощадной, – но в этом деле звонка мало. Необходима личная заинтересованность. Короче, судье надо дать половину материальной компенсации присуждённого морального вреда… Мне это озвучила секретарша судьи…
- А судье не жирно будет? – возмутился Щюра.
- Не жирно, – Бздника сделала знак Моне налить ей ещё. – Случай тяжёлый. У нашего ответчика очень убедительная доказательная база… Да и сам он – не последний человек в городе…
- Но я получусь в проигрыше по бабкам! – не мог успокоиться Щюра.
- На других отыграемся, – успокоила Щюру Бздника. – Мы своё возьмём… А как насчёт меня? – Бздника со значением посмотрела на Щюру.
Главный записыватель недовольно засопел, но кивнул Моне и тот, вынул из ящика стола конверт с надписью «Бзднике».
Как будто почувствовав запах денег, в офисе материализовались главные лжесвидетели союза записывателей – заправские поэты Семячинский и Чурбай.
- А нам? – поэты были похожи на вечно голодных шакалов.
- Налей им, – кивнул Щюра Моне.
- А деньги? – встревожились лжесвидетели.
- С деньгами придётся подождать, – рассудительно объяснил Щюра. – Кризис сказался и на нас. Поступления из бюджета снижаются. Региону приходится экономить на всём…
- Я вам заплачу, – «обворожительно» улыбнулась Бздника, – но придётся попотеть, – Бздника помахала перед носами продажных записывателей только что полученным конвертом. От Бздники ушёл очередной муж и ей приходилось тратиться на незатейливое женское счастье.
Щюра приосанился. Он почувствовал себя местным доном Карлеоне, хотя, конечно, коммунар никак не мог быть крестным отцом мафии.
Сказанное Миной немного успокоило Щюру. Все рекомендации были вполне реальными. Будущее рисовалось не таким мрачным, а скорее даже Светлым.
- За новую премию имени меня дорогого, которую я получу первым – поднял тост Щюра.
Ему оставалось совсем немного до привычного алкогольного отрубона.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 6 (664)
