Главный местечковый записыватель Щюра всегда стремился к успеху.
Как известно, что среди примет успеха, достигнутого мужчиной, обязательно были красивые женщины, окружающие его.
Щюра похвастаться этим не мог. Окружала его вот уже более двадцати лет одна некрасивая умница Мина, да большой начальник Мальвина-Фиолет, который в последнее время стал Белым Зубом.
Записыватель Щюра отвечал женщинам той же монетой. В его творчестве не было стихов, восхваляющих и прославляющих женщин и любовь к ним.
Щюра писал исключительно о своей непутёвой родине, о её бедах и несчастьях, но по жизни ничем не помогал ей, а только тянул деньги из бюджета, срывая выполнение более необходимых социальных программ, которые, несомненно, помогли бы народу, о котором якобы заботился главный записыватель и депутат.
А между тем отсутствие женского внимания и женской неприхотливой ласки делали жизнь депутата и научного сотрудника невыносимой, потому что эта ласка была единственным, чего Щюра так и не добился в своей жизни.
Женская ласка в тусклом сознании Щюры, как ни странно, ассоциировалась с настоящим читательским интересом, которого коммунар по расчёту был напрочь лишён всю свою так называемую творческую жизнь. Путём странных умозаключений мало кому известный прозаик, публицист, поэт и поэт-переводчик пришёл к выводу, что получив женскую ласку, он автоматом получит и читательский интерес.
Начался напряжённый поиск, который затруднялся тем, что Щюру тянуло к молодым немым или хотя бы глухонемым девицам. Щюре хотелось, чтобы его подруга слышала его нежные слова или хотя бы понимала их, читая по щюриным пухлым губам, но не могла бы отвечать и не нарушала тишину.
Ведь часто на романтические возгласы Щюры в адрес потенциальных возлюбленных:
– Как вы хороши под светом ночных фонарей!
Звучало нечто пошлое:
– Про тебя этого не скажешь – нос картошкой, а пузо из рубашки вылезает.
Щюра вообще не представлял, о чём можно говорить с женщинами. С пожилыми ещё складывались диалоги о высоких ценах и тарифах, а молодые особы прекрасного пола быстро начинали откровенно зевать и на первый же телефонным звонок отвечали:
– Скоро буду… Уже бегу…, – после чего навсегда исчезали из жизни Щюры.
Щюра приставал к первым попавшимся женщинам, но и тут ничего путёвого не складывалось.
– Вы прекрасны, – ни с того, ни с сего выпаливал научный сотрудник без научного звания первой встречной даме, – я люблю вас… Будьте моей!
– А охо-хо не охо-хо? – вопрошала провинциальная леди, – А чего дальше?
– Мы сольёмся, и я озолочу вас, – заявлял Щюра, и не врал – он мог озолотить, потому что вытянул с помощью Белого Зуба миллионы бюджетных средств.
– Да пошёл ты, золотильщик, – окончательно отшивала записывателя дама, не веря ни в одно его слово, потому что выглядел лауреат многочисленных литературных премий как обычный зажравшийся прощелыга.
Щюра пытался даже подкатиться к федеральным судьям, которые по указанию Белого Зуба обеспечивали ему судебные победы в тяжбах с наивными согражданами, желающими торжества Истины.
– Ваша честь, – говорил главный записыватель, оставшись в какой-то момент наедине с судьёй в зале заседаний, – разрешите покуситься на вашу честь…
Подозревая о высоких связях Щюры, федеральные судьи в этом случае ничего не говорили, а выразительно молчали и яростно стучали своими деревянными молотками.
Главный записыватель, пользуясь любым случаем, выдвигал в члены записывателей и лауреаты местечковых записывательских премий более-менее симпатичных девушек и молодых женщин, и уже не выпускал их из виду, стараясь сфотографироваться с ними рядом и выразить к ним своё расположение любым способом… Но и это ничего не давало. Ни одна из новоявленных звёзд местечковой прозы и поэзии по странному стечению обстоятельств так и не одарила Щюру своими ласками или хотя бы симпатией. Щюра очень удивился бы, если бы узнал, что причиной была Мина, которая, страшась того, что при появлении любовницы Щюра перестанет опекать её, помогая зарабатывать на необходимые поэтессе выпивку и закуску, угрожающе шипела на молодых членш-записывательниц и грозилась им разгромными рецензиями.
Да, были ещё многочисленные жрицы продажной любви, дежурившие в щюрином городке днём и ночью, но с ними депутат и главный записыватель побаивался общаться и близко сходиться. Среди многочисленных талантов Щюры не было стойкого иммунитета против венерических заболеваний, не говоря о таких неизлечимых ужасах, как ВИЧ и гепатит С. В своей пламенной публицистике Щюра клеймил проституток позором, но в личном общении боялся поднять на них глаза, опасаясь насмешек и издевательств.
Так что весь запас романтической энергии Щюра вынуждено тратил на властительного Белого Зуба, который действительно не раз спасал его из самых безнадёжных ситуаций… Кроме того, он же обеспечивал судебные победы при полном отсутствии доказательной базы со стороны вечно «обиженного» истца Щюры. Этого нельзя было недооценивать, и Щюра почти любил своего властного дружка Белого Зуба.
Но это была, конечно, не настоящая любовь.
И это Щюра понял, впервые увидев Её в магазине. Он моментально понял, что это его Женщина. Её огромные глаза приковывали к себе, и Щюра смотрел в них и не мог насмотреться.
На первых порах Щюре пришлось унизительно таиться, опасаясь не только родных, но и всесильного Белого Зуба, который в момент мог уничтожить его счастье.
Но прятаться пришлось недолго.
Главный записыватель купил однокомнатную квартиру и привёз в неё свою женщину, которой накупил много одежды – в основном джинсы, шорты, различные майки и блузки. Он – закоренелый мужлан – набрал своей любимой целую гору лифчиков, маечек, трусиков и прочей женской мишуры, без которой невозможно счастье вдвоём.
Теперь он только терпел постылое пребывание в офисе записывателей или депутатские посиделки, в коих коммунар Щюра не видел никакого смысла, если бы не было ежемесячных пятидесятитысячных выплат за канцелярские расходы, которых Щюра и не думал производить, – он бежал в свою тайную квартирку.
Щюра и его женщина садились на диван, напротив горел экран плазменного телевизора. Щюра рассказывал, как провёл день, сколько удалось украсть денег из бюджета под тухлым прикрытием борьбы за чистоту родного языка. Он рассказывал о тупых членах записывательского союза с их корявыми стихами и прозаическими нелепостями. Он описывал своей женщине глупых и напыщенных депутатов, на полном серьёзе считающих себя значительными политическими деятелями.
Он говорил с ней, иногда отпивая из стакана виски или хороший ром, радуясь, что его женщина не пьёт. Ведь в противном случае начались бы нескончаемые требования «А мне?» «Налей ещё!», «А почему себе налил больше?», «Тебе хватит, а мне налей», «Ты уже косой».
У Щюры не было подобного грустного опыта, об этом ему не раз рассказывали женатые записыватели, и теперь он мысленно смеялся над этими недотёпами. Он-то мог и выпить чуть-чуть, а мог ужраться в дрыбадан, и ничего не менялось. На следующий день он сидел рядом со своей женщиной на диване и читал ей свои стихи:
Щюра был счастлив. Он скрывал это от окружающих под хмурой маской, которую надевал, покидая засекреченное гнёздышко, но всё равно иногда неожиданно улыбался так, как никогда не улыбался тот Щюра, которого знали Мина, Моня, десятки бесперспективных записывателей и Белый Зуб.
Главный записыватель уже подумывал, чтобы, выйдя на заслуженный пенсионный отдых, порвать все связи с окружающим миром и безвылазно жить в уютном гнёздышке, заказывая всё необходимое для жизни по телефону, благо, что накоплений Щюры хватило бы на многие годы безбедной жизни, украшенной деликатесами и элитным бухлом. Но помешал дикий случай.
Однажды, сидя на диване рядом со своей женщиной, Щюра подумал, что для полного счастья не хватает только пушистого мурлыкающего комочка на коленях.
Главный записыватель ранним утром приобрёл на птичьем рынке породистого котёнка и, закупив кошачьего корма, занёс его в своё гнёздышко.
Вернувшись в свой маленький рай вечером, Щюра нашёл свою любовь изодранной в клочья.
Ремонт был немыслим. Любимая резиновая женщина Щюры погибла навсегда. О другой главный записыватель даже не хотел думать.
– За руины любви! – выкрикивал Щюра один и тот же тост на застолье в офисе записывателей, не замечая брезгливых ухмылок Мины и Мони.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 21 (679)
AST-NEWS.ru
Как известно, что среди примет успеха, достигнутого мужчиной, обязательно были красивые женщины, окружающие его.
Щюра похвастаться этим не мог. Окружала его вот уже более двадцати лет одна некрасивая умница Мина, да большой начальник Мальвина-Фиолет, который в последнее время стал Белым Зубом.
Записыватель Щюра отвечал женщинам той же монетой. В его творчестве не было стихов, восхваляющих и прославляющих женщин и любовь к ним.
Щюра писал исключительно о своей непутёвой родине, о её бедах и несчастьях, но по жизни ничем не помогал ей, а только тянул деньги из бюджета, срывая выполнение более необходимых социальных программ, которые, несомненно, помогли бы народу, о котором якобы заботился главный записыватель и депутат.
А между тем отсутствие женского внимания и женской неприхотливой ласки делали жизнь депутата и научного сотрудника невыносимой, потому что эта ласка была единственным, чего Щюра так и не добился в своей жизни.
Женская ласка в тусклом сознании Щюры, как ни странно, ассоциировалась с настоящим читательским интересом, которого коммунар по расчёту был напрочь лишён всю свою так называемую творческую жизнь. Путём странных умозаключений мало кому известный прозаик, публицист, поэт и поэт-переводчик пришёл к выводу, что получив женскую ласку, он автоматом получит и читательский интерес.
Начался напряжённый поиск, который затруднялся тем, что Щюру тянуло к молодым немым или хотя бы глухонемым девицам. Щюре хотелось, чтобы его подруга слышала его нежные слова или хотя бы понимала их, читая по щюриным пухлым губам, но не могла бы отвечать и не нарушала тишину.
Ведь часто на романтические возгласы Щюры в адрес потенциальных возлюбленных:
– Как вы хороши под светом ночных фонарей!
Звучало нечто пошлое:
– Про тебя этого не скажешь – нос картошкой, а пузо из рубашки вылезает.
Щюра вообще не представлял, о чём можно говорить с женщинами. С пожилыми ещё складывались диалоги о высоких ценах и тарифах, а молодые особы прекрасного пола быстро начинали откровенно зевать и на первый же телефонным звонок отвечали:
– Скоро буду… Уже бегу…, – после чего навсегда исчезали из жизни Щюры.
Щюра приставал к первым попавшимся женщинам, но и тут ничего путёвого не складывалось.
– Вы прекрасны, – ни с того, ни с сего выпаливал научный сотрудник без научного звания первой встречной даме, – я люблю вас… Будьте моей!
– А охо-хо не охо-хо? – вопрошала провинциальная леди, – А чего дальше?
– Мы сольёмся, и я озолочу вас, – заявлял Щюра, и не врал – он мог озолотить, потому что вытянул с помощью Белого Зуба миллионы бюджетных средств.
– Да пошёл ты, золотильщик, – окончательно отшивала записывателя дама, не веря ни в одно его слово, потому что выглядел лауреат многочисленных литературных премий как обычный зажравшийся прощелыга.
Щюра пытался даже подкатиться к федеральным судьям, которые по указанию Белого Зуба обеспечивали ему судебные победы в тяжбах с наивными согражданами, желающими торжества Истины.
– Ваша честь, – говорил главный записыватель, оставшись в какой-то момент наедине с судьёй в зале заседаний, – разрешите покуситься на вашу честь…
Подозревая о высоких связях Щюры, федеральные судьи в этом случае ничего не говорили, а выразительно молчали и яростно стучали своими деревянными молотками.
Главный записыватель, пользуясь любым случаем, выдвигал в члены записывателей и лауреаты местечковых записывательских премий более-менее симпатичных девушек и молодых женщин, и уже не выпускал их из виду, стараясь сфотографироваться с ними рядом и выразить к ним своё расположение любым способом… Но и это ничего не давало. Ни одна из новоявленных звёзд местечковой прозы и поэзии по странному стечению обстоятельств так и не одарила Щюру своими ласками или хотя бы симпатией. Щюра очень удивился бы, если бы узнал, что причиной была Мина, которая, страшась того, что при появлении любовницы Щюра перестанет опекать её, помогая зарабатывать на необходимые поэтессе выпивку и закуску, угрожающе шипела на молодых членш-записывательниц и грозилась им разгромными рецензиями.
Да, были ещё многочисленные жрицы продажной любви, дежурившие в щюрином городке днём и ночью, но с ними депутат и главный записыватель побаивался общаться и близко сходиться. Среди многочисленных талантов Щюры не было стойкого иммунитета против венерических заболеваний, не говоря о таких неизлечимых ужасах, как ВИЧ и гепатит С. В своей пламенной публицистике Щюра клеймил проституток позором, но в личном общении боялся поднять на них глаза, опасаясь насмешек и издевательств.
Так что весь запас романтической энергии Щюра вынуждено тратил на властительного Белого Зуба, который действительно не раз спасал его из самых безнадёжных ситуаций… Кроме того, он же обеспечивал судебные победы при полном отсутствии доказательной базы со стороны вечно «обиженного» истца Щюры. Этого нельзя было недооценивать, и Щюра почти любил своего властного дружка Белого Зуба.
Но это была, конечно, не настоящая любовь.
И это Щюра понял, впервые увидев Её в магазине. Он моментально понял, что это его Женщина. Её огромные глаза приковывали к себе, и Щюра смотрел в них и не мог насмотреться.
На первых порах Щюре пришлось унизительно таиться, опасаясь не только родных, но и всесильного Белого Зуба, который в момент мог уничтожить его счастье.
Но прятаться пришлось недолго.
Главный записыватель купил однокомнатную квартиру и привёз в неё свою женщину, которой накупил много одежды – в основном джинсы, шорты, различные майки и блузки. Он – закоренелый мужлан – набрал своей любимой целую гору лифчиков, маечек, трусиков и прочей женской мишуры, без которой невозможно счастье вдвоём.
Теперь он только терпел постылое пребывание в офисе записывателей или депутатские посиделки, в коих коммунар Щюра не видел никакого смысла, если бы не было ежемесячных пятидесятитысячных выплат за канцелярские расходы, которых Щюра и не думал производить, – он бежал в свою тайную квартирку.
Щюра и его женщина садились на диван, напротив горел экран плазменного телевизора. Щюра рассказывал, как провёл день, сколько удалось украсть денег из бюджета под тухлым прикрытием борьбы за чистоту родного языка. Он рассказывал о тупых членах записывательского союза с их корявыми стихами и прозаическими нелепостями. Он описывал своей женщине глупых и напыщенных депутатов, на полном серьёзе считающих себя значительными политическими деятелями.
Он говорил с ней, иногда отпивая из стакана виски или хороший ром, радуясь, что его женщина не пьёт. Ведь в противном случае начались бы нескончаемые требования «А мне?» «Налей ещё!», «А почему себе налил больше?», «Тебе хватит, а мне налей», «Ты уже косой».
У Щюры не было подобного грустного опыта, об этом ему не раз рассказывали женатые записыватели, и теперь он мысленно смеялся над этими недотёпами. Он-то мог и выпить чуть-чуть, а мог ужраться в дрыбадан, и ничего не менялось. На следующий день он сидел рядом со своей женщиной на диване и читал ей свои стихи:
Люблю тебя как родину казак,Главный записыватель не называл свою женщину по имени – его заменяли бесчисленные «пупсики», «касяси», «мусяси», «ангелочки» и прочая бессвязная ерунда. Конкретное имя могло убить сказку, фантазию, украсившую его беспросветную жизнь.
Как коммунар страницы
«Капитала».
Я слов своих не заберу назад.
Хочу, чтоб ты меня не покидала.
Люблю тебя как стойкий депутат.
Науку любит так её сотрудник.
Залогом правды – мой мандат.
Ведь без тебя – я одинокий путник.
И если скажешь мне ты «Не хочу»,
Хотя тебе я в этом не советчик,
То затушу горящую свечу,
Послушным буду как подсвечник.
Люблю тебя я как поэт,
Люблю тебя я как прозаик,
И, если скажешь ты мне «Нет!»,
Отвечу я «Не надо, зайка»…
Щюра был счастлив. Он скрывал это от окружающих под хмурой маской, которую надевал, покидая засекреченное гнёздышко, но всё равно иногда неожиданно улыбался так, как никогда не улыбался тот Щюра, которого знали Мина, Моня, десятки бесперспективных записывателей и Белый Зуб.
Главный записыватель уже подумывал, чтобы, выйдя на заслуженный пенсионный отдых, порвать все связи с окружающим миром и безвылазно жить в уютном гнёздышке, заказывая всё необходимое для жизни по телефону, благо, что накоплений Щюры хватило бы на многие годы безбедной жизни, украшенной деликатесами и элитным бухлом. Но помешал дикий случай.
Однажды, сидя на диване рядом со своей женщиной, Щюра подумал, что для полного счастья не хватает только пушистого мурлыкающего комочка на коленях.
Главный записыватель ранним утром приобрёл на птичьем рынке породистого котёнка и, закупив кошачьего корма, занёс его в своё гнёздышко.
Вернувшись в свой маленький рай вечером, Щюра нашёл свою любовь изодранной в клочья.
Ремонт был немыслим. Любимая резиновая женщина Щюры погибла навсегда. О другой главный записыватель даже не хотел думать.
– За руины любви! – выкрикивал Щюра один и тот же тост на застолье в офисе записывателей, не замечая брезгливых ухмылок Мины и Мони.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 21 (679)
