Главный местечковый записыватель Щюра чаще всего не думал, а соображал, но на этот раз он серьёзно задумался. К этому вполне располагало то, что Щюра остался в трезвом одиночестве – Моня и Мина отправились на оптовый рынок, где по сведениям Чурбая Бачуры продавалась из–под полы неслыханно дешёвая водка.
– Почему со мной всё время происходят необычные вещи? – Щюра думал всегда вслух, чтобы контролировать мысли, – то я в сказки попадаю, то у меня хобот вырастает, то безобразие на лбу…
– Это я тебе помочь стараюсь, – прозвучал в офисе голос, источника которого Щюра так и не обнаружил, хоть заглянул под стол и в шкаф.
– Кто здесь? – рявкнул Щюра.
– Это я – твой ангел-хранитель.
– А почему я тебя не вижу? – не унимался Щюра.
– Не положено меня видеть, – грустно отвечал голос, – хотя и слышать тоже не положено…
– И как же это ты мне помогаешь?
– Неожиданными ситуациями я пытаюсь разбудить твое воображение… Ведь ты – записыватель, а ничего давно не пишешь, а если пишешь – то это читать невозможно… Из–за этого ты ведёшь отвратительный образ жизни…Это всё из–за неудач в творчестве…
– Не в то время я родился, – забормотал Щюра первое, что пришло в его жирную голову, – не в то время я живу…
– А в какое время ты хотел бы жить? – голос ангела приобрёл ненаигранную заинтересованность.
– В девятнадцатом веке… Во второй половине… Короче, в 1854 году…
Щюра оказался в самом центре своего родного города за сто лет до своего рождения. Мимо по булыжной мостовой проезжали пролётки, гуляла чистая публика и всякий сброд.
Он стоял в итальянском костюме, без денег, документов и с часами «Слава» на левой руке.
– Ангел, – хмыкнул Щюра, – ты соображаешь, что делаешь?
– А что? – голос небожителя дрожал.
– Я стою в городе девятнадцатого века в одежде двадцать первого и без денег девятнадцатого столетия.
Щюра моментально оказался облачён в модный старорежимный прикид с золотой цепочкой карманных часов на жилете.
– А сколько денег надо? – спросил ангел.
– Чемодан, – ответил главный записыватель.
Изящный чемоданчик немедленно оказался рядом с Щюрой.
– Извозчик! – закричал путешественник во времени.
Экипаж доставил его к гостинице, где Щюра снял шикарный номер, куда немедленно заказал обед с богатым выбором водок и коньяков.
– Да, почитай, каждый день, – лакей быстро убрал допитую бутылку и поставил перед Щюрой полную.
Само появление Щюры в литературном салоне особого впечатления не произвело – что особенного в пожилом полном господинчике со следами базедовой болезни, постоянного пьянства и гипертонии?
Но стихи, прочитанные Щюрой, поразили публику.
Читал главный записыватель исключительно строки Есенина, отдавая предпочтение циклу «Москва кабацкая».
– Шарман, – щебетала мадам Нумеровская, – да вы шалунишка…
В завершении посиделок Щюре заказали стихи о Крымской войне, которая тогда сотрясала Российскую империю, а мадам Нумеровская жеманно потребовала экспромт.
– По знаку зодиака я Телец, – топала ножкой мадам, жеманно обмахиваясь веером из перьев, вырванных из зада павлина. Щюре в голову лезла всякая матерная похабщина и он ограничился весьма милыми строками:
Щюра всерьёз занялся вопросом коммерческого издания своей книги стихов, в которую кроме творений Есенина должны были войти самые графоманские стихи советского периода – Евтушенко, Левитанский, Вознесенский. В своей публицистике Щюра называл этих авторов графоманами, но знал наизусть и часто читал, выдавая за свои.
Щюра успокаивал себя тем, что в XIX веке это не было плагиатом – авторы ещё не родились, чтобы оспаривать авторство.
Главный записыватель нанял секретаршу и каждый день надиктовывал чужие строки для своей будущей книги.
Между прочим, сложился и стих о Крымской войне, о которой Щюра знал понаслышке, потому что по истории у него всегда была «тройка».
Закончилось формирование книги, но она неожиданно не прошла цензуру.
– Помилуйте, – возмущался Щюра, – где в моём сборнике стихов призывы к бунту, насилию, межнациональной ненависти, где кощунство и оскорбление чувств верующих?
– «Тело, Христово тело…» – краснея процитировал цензор, – дальше я читать не буду, чтобы не каяться в богохульстве… Но вам явно надо покаяться и принять епитимью… «Я читаю стихи проституткам и с бандитами жарю спирт…» Подобные стихи нельзя читать и взрослым, и невозможно представить, если подобное произведение попадёт на глаза подрастающего поколения…
Получив отказ, Щюра забухал по–чёрному. Он гудел целый месяц, не выходя из номера гостиницы, пока не обнаружил, что остался без копейки.
Щюра прямо из бутылки допил последние остатки французского коньяка. Надо было срочно возвращаться в своё время…
Щюра отупело смотрел, как в офис с сумками, переполненными водкой, заходят Моня, Мина и Чурбай Бачура.
– А я в девятнадцатом веке нашего города был, – ляпнул главный записыватель первое, что пришло на ум, – вот где свобода творчества в сочетании с чистотой нравов...
– А чего же тогда революцию устроили со свержением? – спросила Мина, вынимая бутылки из сумки и укладывая их в глубину шкафа.
– Значит, надо было, – вступился за друга-начальника Моня, помогающий Мине перекладывать водку.
В это время коммунар Щюра пропел:
Следов пьянки в офисе не было.
– Может, ему кто принёс выпить? – предположил Моня, – а пустые бутылки унёс?
– У него природный кайф, – вынесла суровый приговор Мина, – ему и пить не надо, – он упивается своим безнаказанным идиотством…
AST-NEWS.ru
– Почему со мной всё время происходят необычные вещи? – Щюра думал всегда вслух, чтобы контролировать мысли, – то я в сказки попадаю, то у меня хобот вырастает, то безобразие на лбу…
– Это я тебе помочь стараюсь, – прозвучал в офисе голос, источника которого Щюра так и не обнаружил, хоть заглянул под стол и в шкаф.
– Кто здесь? – рявкнул Щюра.
– Это я – твой ангел-хранитель.
– А почему я тебя не вижу? – не унимался Щюра.
– Не положено меня видеть, – грустно отвечал голос, – хотя и слышать тоже не положено…
– И как же это ты мне помогаешь?
– Неожиданными ситуациями я пытаюсь разбудить твое воображение… Ведь ты – записыватель, а ничего давно не пишешь, а если пишешь – то это читать невозможно… Из–за этого ты ведёшь отвратительный образ жизни…Это всё из–за неудач в творчестве…
– Не в то время я родился, – забормотал Щюра первое, что пришло в его жирную голову, – не в то время я живу…
– А в какое время ты хотел бы жить? – голос ангела приобрёл ненаигранную заинтересованность.
– В девятнадцатом веке… Во второй половине… Короче, в 1854 году…
Щюра оказался в самом центре своего родного города за сто лет до своего рождения. Мимо по булыжной мостовой проезжали пролётки, гуляла чистая публика и всякий сброд.
Он стоял в итальянском костюме, без денег, документов и с часами «Слава» на левой руке.
– Ангел, – хмыкнул Щюра, – ты соображаешь, что делаешь?
– А что? – голос небожителя дрожал.
– Я стою в городе девятнадцатого века в одежде двадцать первого и без денег девятнадцатого столетия.
Щюра моментально оказался облачён в модный старорежимный прикид с золотой цепочкой карманных часов на жилете.
– А сколько денег надо? – спросил ангел.
– Чемодан, – ответил главный записыватель.
Изящный чемоданчик немедленно оказался рядом с Щюрой.
– Извозчик! – закричал путешественник во времени.
Экипаж доставил его к гостинице, где Щюра снял шикарный номер, куда немедленно заказал обед с богатым выбором водок и коньяков.
Между делом от лакея, обслуживающего номер, Щюре стало известно, что в городе среди культурной публики большим авторитетом пользуется литературный салон мадам Нумеровской, которая и сама весьма неравнодушна к созданию поэтических произведений в стиле «ах!», «ох!» и «о!».– А по каким дням это творческое объединение собирается? – поинтересовался главный записыватель.
– Да, почитай, каждый день, – лакей быстро убрал допитую бутылку и поставил перед Щюрой полную.
Само появление Щюры в литературном салоне особого впечатления не произвело – что особенного в пожилом полном господинчике со следами базедовой болезни, постоянного пьянства и гипертонии?
Но стихи, прочитанные Щюрой, поразили публику.
Читал главный записыватель исключительно строки Есенина, отдавая предпочтение циклу «Москва кабацкая».
– Шарман, – щебетала мадам Нумеровская, – да вы шалунишка…
В завершении посиделок Щюре заказали стихи о Крымской войне, которая тогда сотрясала Российскую империю, а мадам Нумеровская жеманно потребовала экспромт.
– По знаку зодиака я Телец, – топала ножкой мадам, жеманно обмахиваясь веером из перьев, вырванных из зада павлина. Щюре в голову лезла всякая матерная похабщина и он ограничился весьма милыми строками:
Я в вас влюблён, Утеха глаз!
Вы рождены под звёздным знаком.
Я всё равно любил бы вас,
Пусть даже стали бы вы Раком…
Щюра всерьёз занялся вопросом коммерческого издания своей книги стихов, в которую кроме творений Есенина должны были войти самые графоманские стихи советского периода – Евтушенко, Левитанский, Вознесенский. В своей публицистике Щюра называл этих авторов графоманами, но знал наизусть и часто читал, выдавая за свои.
Щюра успокаивал себя тем, что в XIX веке это не было плагиатом – авторы ещё не родились, чтобы оспаривать авторство.
Главный записыватель нанял секретаршу и каждый день надиктовывал чужие строки для своей будущей книги.
Между прочим, сложился и стих о Крымской войне, о которой Щюра знал понаслышке, потому что по истории у него всегда была «тройка».
Когда-то был я молодым,
Сгорал в страстях, лет не считая,
Меня тянул к себе ты, Крым,
Как будто был преддверьем рая.
Года развеялись как дым,
Как облаков уплыла стая,
Но остаётся нашим Крым –
Российская земля святая.
Осталось небо голубым,
И снова я во власти мая.
Спешу к тебе, красавец Крым,
Оружие в руках сжимая.
На ближайшем литературном салоне Щюра зачитал стих прилюдно. Мадам Нумеровской стих понравился, но многие мужчины кривили лица, а один господин даже выступил, заявив, что у него под Севастополем погиб брат, и он не позволит издеваться над светлой памятью героев.Дело шло к дуэли, но Щюра не представлял себя ни со шпагой, ни с пистолетом, так что Щюра опозорил себя, униженно попросив прощения.
Закончилось формирование книги, но она неожиданно не прошла цензуру.
– Помилуйте, – возмущался Щюра, – где в моём сборнике стихов призывы к бунту, насилию, межнациональной ненависти, где кощунство и оскорбление чувств верующих?
– «Тело, Христово тело…» – краснея процитировал цензор, – дальше я читать не буду, чтобы не каяться в богохульстве… Но вам явно надо покаяться и принять епитимью… «Я читаю стихи проституткам и с бандитами жарю спирт…» Подобные стихи нельзя читать и взрослым, и невозможно представить, если подобное произведение попадёт на глаза подрастающего поколения…
Получив отказ, Щюра забухал по–чёрному. Он гудел целый месяц, не выходя из номера гостиницы, пока не обнаружил, что остался без копейки.
Щюра прямо из бутылки допил последние остатки французского коньяка. Надо было срочно возвращаться в своё время…
Щюра отупело смотрел, как в офис с сумками, переполненными водкой, заходят Моня, Мина и Чурбай Бачура.
– А я в девятнадцатом веке нашего города был, – ляпнул главный записыватель первое, что пришло на ум, – вот где свобода творчества в сочетании с чистотой нравов...
– А чего же тогда революцию устроили со свержением? – спросила Мина, вынимая бутылки из сумки и укладывая их в глубину шкафа.
– Значит, надо было, – вступился за друга-начальника Моня, помогающий Мине перекладывать водку.
В это время коммунар Щюра пропел:
Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу нам…
Следов пьянки в офисе не было.
– Может, ему кто принёс выпить? – предположил Моня, – а пустые бутылки унёс?
– У него природный кайф, – вынесла суровый приговор Мина, – ему и пить не надо, – он упивается своим безнаказанным идиотством…
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 2 (712), 2017 г.
