Главный местечковый записыватель Щюра православные посты не соблюдал даже тогда, когда выдавал себя за родового православного казака. Он планомерно и до глубокой сытости наедался мясом в пирогах, борщах, котлетах и шницелях, пельменях и колбасе, запивая всё это изобилие водкой, коньяками, а если повезёт хорошо растрясти полуживой бюджет, то и породистыми вискарями.
Во время постов «родовой казак» перед выходом на улицу клал в карманы ржаные сухарики и угощал ими знакомых, приговаривая:
- Вот пощусь, еле ноги таскаю.
Лоснящаяся рожа главного записывателя говорила об обратном, но никто Щюре не возражал, видя рядом с ним громилу Моню, задумчиво разминающего свои кулаки.
Разочаровавшись в православии и казачестве, а вернее, не получив бабла, Щюра подался в коммунарскую веру.
Все перипетии своего духовного развития Щюра рассказывал своим подчинённым собутыльникам, сидя у стола с выпивкой и закуской.
- Значит, с церковью у тебя вышел облом? – подытожила Мина.
- Никакого облома не было, - даже обиделся главный записыватель, - мне быстро пошили облачение, все рясы и подрясники, дали внеочередное звание протоиерея, но в последний момент я отказался. Когда до меня дошло, что там каждый день по несколько часов надо в алтаре простаивать и бегать по храму с кадилом, то мне это не понравилось. Я-то думал, что там только деньги с верующих получать и благословлять начальство на богатые пожертвования… Да ещё там надо утром на службу идти ничего не пивши и не евши… А уж про посты, когда ничего нельзя есть, я вообще даже говорить не хочу…
- В советское время тоже посты устраивали, - неожиданно очнулся от глубокой задумчивости Моня, - помните, как каждый четверг был рыбным днём?
- А я однажды в Washington Post читала про наш записывательский союз, - Мина решила расширить тему разговора про посты, - журналист наткнулся в интернете на информацию в новостном портале и удивился, что в стране, измученной санкциями, содержат за счёт бюджетных средств общественное объединение, не способное выдать качественный продукт на книжном рынке… Журналист отнёс этот парадокс к свойствам отсталых народов, населяющих наш регион…
- Морду бы набить этому журналисту, - мечтательно произнёс Моня, не переставая массировать кулаки.
- Это ещё не всё, - продолжала Мина, - этот въедливый журналист раскопал тут историю, когда мы хотели издать роман Щюры в Канаде. Он не поленился выписать оттуда один экземпляр, перевёл его на английский и раздал знакомым литературным критикам для независимой оценки…
Чем кончилась эта история, записыватели так и не узнали, потому что в офис влетел поэт Раздрачинский.
- Минкульт офонарел! – кричал поэт-одиночка. – Из-за вандализма, царящего в городе, теперь все работников культуры обязаны дежурить у объектов культурного значения…
- Но ведь это обязанность полиции? – пожала плечами Мина.
- Полиция не справляется, у нас слишком много памятников и объектов культуры…
- Раз надо, значит надо, - Щюра решительно поднялся со своего места – у главного записывателя в состоянии подпития просыпалась страсть к самопожертвованию и самым нелепым подвигам, до которых, к слову сказать, никогда не доходило, - записыватели все как один встанут на посты по охране родной культуры!
Слово Щюры было законом для записывателей – уже на следующий день они вышли на свои посты. На главный пост – у памятника Ильичу на центральной площади – посменно выходили Щюра, Моня и Мина. Остальные памятники культуры находились здесь же – в пределах видимости.
Днём записыватели топтались каждый у своего объекта, а ночью собирались у памятника Ильичу и читали свои заветные стихи о гении всего человечества.
Следующая выступающая – всегда нетрезвая дама возраста Бальзака перед кончиной отчиталась проникновенным стихотворением:
Ленина люблю – аж сердце стынет.
Действительно, в метрах двухстах группа молодых людей схватилась за крашенную арматуру, изображающую сердце в композиции «Я люблю мой город». Записыватели все как один бросились к памятнику и схватились за вторую половину арматурного сердца. Совместными усилиями «сердце» было разломано.
- Чего они хотели? – рассуждала Мина в офисе записывателей, где с Щюрой и Моней отмечала окончание постовой службы у памятников культуры. – Мы сражаемся словом и сражаемся до конца.
- Не буду я больше с постами связываться, - ворчал Щюра, пожирая краковскую колбасу, присланную ему родовой с Украины, - ни с религиозными, ни с правоохранительными…
- А сейчас никаких постов и нет, - улыбнулась Мина.
- Вот за это и выпьем! – поддержал её Моня.
Духовная жизнь записывателей била ключом.
AST-NEWS.ru
Во время постов «родовой казак» перед выходом на улицу клал в карманы ржаные сухарики и угощал ими знакомых, приговаривая:
- Вот пощусь, еле ноги таскаю.
Лоснящаяся рожа главного записывателя говорила об обратном, но никто Щюре не возражал, видя рядом с ним громилу Моню, задумчиво разминающего свои кулаки.
Разочаровавшись в православии и казачестве, а вернее, не получив бабла, Щюра подался в коммунарскую веру.
Все перипетии своего духовного развития Щюра рассказывал своим подчинённым собутыльникам, сидя у стола с выпивкой и закуской.
- Значит, с церковью у тебя вышел облом? – подытожила Мина.
- Никакого облома не было, - даже обиделся главный записыватель, - мне быстро пошили облачение, все рясы и подрясники, дали внеочередное звание протоиерея, но в последний момент я отказался. Когда до меня дошло, что там каждый день по несколько часов надо в алтаре простаивать и бегать по храму с кадилом, то мне это не понравилось. Я-то думал, что там только деньги с верующих получать и благословлять начальство на богатые пожертвования… Да ещё там надо утром на службу идти ничего не пивши и не евши… А уж про посты, когда ничего нельзя есть, я вообще даже говорить не хочу…
- В советское время тоже посты устраивали, - неожиданно очнулся от глубокой задумчивости Моня, - помните, как каждый четверг был рыбным днём?
- А я однажды в Washington Post читала про наш записывательский союз, - Мина решила расширить тему разговора про посты, - журналист наткнулся в интернете на информацию в новостном портале и удивился, что в стране, измученной санкциями, содержат за счёт бюджетных средств общественное объединение, не способное выдать качественный продукт на книжном рынке… Журналист отнёс этот парадокс к свойствам отсталых народов, населяющих наш регион…
- Морду бы набить этому журналисту, - мечтательно произнёс Моня, не переставая массировать кулаки.
- Это ещё не всё, - продолжала Мина, - этот въедливый журналист раскопал тут историю, когда мы хотели издать роман Щюры в Канаде. Он не поленился выписать оттуда один экземпляр, перевёл его на английский и раздал знакомым литературным критикам для независимой оценки…
Чем кончилась эта история, записыватели так и не узнали, потому что в офис влетел поэт Раздрачинский.
- Минкульт офонарел! – кричал поэт-одиночка. – Из-за вандализма, царящего в городе, теперь все работников культуры обязаны дежурить у объектов культурного значения…
- Но ведь это обязанность полиции? – пожала плечами Мина.
- Полиция не справляется, у нас слишком много памятников и объектов культуры…
- Раз надо, значит надо, - Щюра решительно поднялся со своего места – у главного записывателя в состоянии подпития просыпалась страсть к самопожертвованию и самым нелепым подвигам, до которых, к слову сказать, никогда не доходило, - записыватели все как один встанут на посты по охране родной культуры!
Слово Щюры было законом для записывателей – уже на следующий день они вышли на свои посты. На главный пост – у памятника Ильичу на центральной площади – посменно выходили Щюра, Моня и Мина. Остальные памятники культуры находились здесь же – в пределах видимости.
Днём записыватели топтались каждый у своего объекта, а ночью собирались у памятника Ильичу и читали свои заветные стихи о гении всего человечества.
Я иду, насупив брови,
Я, совсем не с горяча,
Наколол над сердцем профиль,
Профиль Ильича…
Следующая выступающая – всегда нетрезвая дама возраста Бальзака перед кончиной отчиталась проникновенным стихотворением:
Вот шагаю я с работы,
Как положено, домой.
Говорит мне Ленин что-то.
Он ведь рядом и живой…
Пушкин – это всё наше.
Ленин нам ценней, чем Пушкин –
Головой за всех нас пашет,
Мавзолей – его избушка…
Ленина люблю – аж сердце стынет.
С Лениным всегда на «вы».
Ленин – это же святыня.
Мы помрём, а он – в живых…
«Будешь пить ты или нет?» -
Друзья делили магарыч.
Промолчал тогда в ответ –
Молча пил всегда Ильич…
Ученью Ленина сказала «да»,
Потом покушала пельмени.
Мы с Лениным едины, но беда:
Я – здесь, но в мавзолее Ленин…
Действительно, в метрах двухстах группа молодых людей схватилась за крашенную арматуру, изображающую сердце в композиции «Я люблю мой город». Записыватели все как один бросились к памятнику и схватились за вторую половину арматурного сердца. Совместными усилиями «сердце» было разломано.
- Чего они хотели? – рассуждала Мина в офисе записывателей, где с Щюрой и Моней отмечала окончание постовой службы у памятников культуры. – Мы сражаемся словом и сражаемся до конца.
- Не буду я больше с постами связываться, - ворчал Щюра, пожирая краковскую колбасу, присланную ему родовой с Украины, - ни с религиозными, ни с правоохранительными…
- А сейчас никаких постов и нет, - улыбнулась Мина.
- Вот за это и выпьем! – поддержал её Моня.
Духовная жизнь записывателей била ключом.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 1 (761), 2018 г.
