Главный местечковый записыватель Щюра при всей своей кабанской жирности весь был как бы соткан из противоречий.
Он ничего толком не знал, но всегда и везде брался поучать всех вокруг.
Возомнив себя православным казаком, Щюра стал всех поучать православным и казачьим обычаям. Казакин, к примеру, для Щюры был чем-то в роде казинака, а башлык – больше всего, по мнению Щюры, напоминал балык, а святая исповедь – доверительным «стуком» на духовные темы.
Нательный крестик Щюра так и не удосужился надеть.
- Верить можно и без креста, - важно произносил Щюра, когда вопрос с крестом возникал при посещении летнего пляжа.
Постов Щюра принципиально не соблюдал.
- Верить надо не желудком, - проповедовал Щюра свои убеждения, закусывая водку колбасой во время Великого поста.
В принципе Щюра был готовым батюшкой, но по каким-то сверхъестественным причинам Щюру так и не рукоположили. Хотя воспротивился сам главный записыватель. Он рассчитывал, что сразу после хиротонии в священнический сан его рукоположат во епископы, но мечты не сбылись.
Из православного христианина Щюра превратился в русского юдофоба. Он поучал в своих полуграмотных статейках, что во всех бедах русского народа виноваты исключительно евреи. Грамматические и стилистические ошибки в этих судьбоносных статьях исправляли друзья-подчинённые Щюры – евреи Моня и Мина.
Увлечение антисемитизмом испарилось под угрозой уголовной ответственности, от которой Щюру отмазали Фиолет, тогда ещё звавшийся Мальвиной, и бдительные правоохранительные органы, использующие главного записывателя в качестве секретного сотрудника.
Из махрового антисемита Щюра быстро превратился в антикавказского ксенофоба.
Конечно, Щюра догадывался, что в формировании ксенофобии существенную роль играет социальное неблагополучие. У него-то неблагополучием и не пахло. Он очень хорошо питался, имел несколько дорогих костюмов, пальто, ежегодно посещал санатории, где поправлял своё здоровье. Денег он имел много, так как более двадцати лет обворовывал бюджет, но тратить их боялся, потому что доказать законность происхождения своих капиталов не мог.
Антикавказская ксенофобия бурлила в Щюре несколько лет. В своих занудливо-озлобленных статейках Щюра мечтал, чтобы регион, в котором он проживал, был густо обнесён колючей проволокой, а на вышках с прожекторами стояли пулемёты, берущие на прицел всех, кто приближался к границе щюриного региона.
Но несмотря на эту ксенофобию, на страх оккупантов с Кавказа, жёны которых рожали, по мнению Щюры, только для того, чтобы мирным путём захватить щюрину землю, - Щюра переводил кавказских поэтов не меньше, чем поэтов Севера, совершенно не зная ни одного чужого языка.
За шовинизм Щюру никто не наказывал, а на журналистов, посмевших писать правду об орденоносном записывателе-аферисте, Щюра при помощи Фиолета засуживал и получал с них деньги по решениям продажных судов.
Когда запахло жареным, Щюра быстро забыл о своём антикавказском шовинизме и стал безупречным интернационалистом.
И вот тут особенно остро проявилась противоречивость щюриной свинячей натуры. Он, более двадцати лет сосущий бабло из регионального бюджета, которым распоряжались исключительно единоросы, стал тяготеть к коммунарам из местечкового отделения Компартии. С чем это связано - не мог бы объяснить и сам главный записыватель.
Просто когда начались нелады с США и чёрненьким президентом этой империалистической страны, Щюра понадеялся на полевение нашего Президента, на то, что Россия опять встанет под алые паруса и помчится не к беспонтовой Асоль, а к Светлому Будущему всего человечества с непременным товарным дефицитом, мрачными партийными собраниями, повышенными социалистическими обязательствами и прочими прелестями развитого, но шаркающего социализма со всеми признаками болезни Альцгеймера.
Мечты не сбылись, а Щюра закусил удила и бросился во все тяжкие: вступил в Компартию, а потом начал свою партийную карьеру, став первым секретарём горкома Компартии.
Поначалу эта весьма почётная должность советских времён очень польстила самолюбию Щюры, но потом эйфория развеялась. Все знакомые безо всякого заискивания откровенно подсмеивались над партийной карьерой ведущего записывателя.
Только один Фиолет успокоил Щюру.
- Я посмотрю, как они будут смеяться, когда ты сначала станешь областным депутатом, а потом и депутатом Государственной Думы, - ухмыльнулся Фиолет и ободрительно хлопнул Щюру пониже спины. Щюра кокетливо вильнул полными бёдрами, но где-то глубоко внутри себя почувствовал укол оскорблённого самолюбия: попробовал бы Фиолет так похлопать его во времена товарища Сталина!
А Щюра, став коммунаром, вдруг опять почувствовал себя не интернационалистом, а патриотом, и однажды на очередной пьянке в компании с Моней и Миной решил блеснуть своей эрудицией.
- А я больше Льва Толстого читать не буду! – заявил Щюра, когда Моня, за неимением другого тоста, предложил выпить за «зеркало русской революции».
- Почему? – встрепенулась Мину, которую уже немного развезло.
- А потому что он повторил слова пьяного американца, не подумав о смысле этих поганых слов! – рявкнул Щюра. – Патриотизм, видите ли, - это плохо…
- Лев Николаевич имел и свой взгляд на это, - возразила Мина.
- У нацменов не может быть патриотизма, - сурово произнёс Щюра, в то время как Моня разливал водку для очередного тоста.
- Это кто здесь нацмены? – зловеще зашипела Мина. – А кто хвастал совсем недавно о своём калмыцко-бурятском происхождении?
- Говорил, говорил, - закивал жирной головой Моня, - сам, значит, и нацмен!
- Да я не про вас, - решил не конфликтовать со своими верными друзьями Щюра, - я статью новую мысленно прорабатываю…
- Скорее ты какую-то старую статью решил перелицевать, как старые брюки, - ехидно подметила Мина. – Ты всегда всё перелицовываешь…
- Он даже романы перелицовывает, - ехидно вставил Моня.
- Не романы, а роман, - поправила друга Мина. – Он его переименовывает до бесконечности.
- Новое имя романа даёт ему совершенно другую направленность, - Щюра очень серьёзно относился к своему творчеству.
Моня поднял тост за партию «Единая Россия», в которой он состоял.
- Я за едросню пить не буду, - Щюра решительно поставил на стол невыпитую стопку.
- А мы выпьем! – Мина как-то особенно удало проглотила свою порцию.
Щюра уже хотел воспользоваться её примером, но в кармане раздались величавые аккорды «Интернационала».
Звонил Фиолет. Что-то резко изменилось в руководстве местного отделения «Единой России» по отношению к Щюре.
- Тебе надо срочно писать заявление о приёме в нашу партию, - настаивал Фиолет. – В этом случае тебя в ударном порядке обеспечивают мандатом…
- У меня уже есть мандат, - гордо произнёс Щюра.
- Наш мандат будет рангом выше твоего теперешнего, - объяснил Фиолет.
- Это меняет дело, - задумался Щюра, - но как же я буду объясняться с недотёпами-коммунарами?
- Да пусть катятся в свою оппозицию! – рявкнул Фиолет – Сейчас же звони в их обком игрушечный и скажи, что не имеешь с ними ничего общего… На прощание пожелай здоровья их Ильичу, который всегда живой…
Фиолет дал отбой, но Щюра ещё несколько минут беззвучно шевелил губами, мысленно представляя свой диалог с обкомом Компартии.
- Чего менжуешься? – не вытерпела Мина. – В чём там дело?
- В ЕР зовут, мандат обещают, - забубнил главный записыватель. – С красными получается неудобняк…
- Плюнь и разотри! – рявкнул Моня. – В ЕР всё путём… Меня от налогов отмазали… Коммунары твои – дятлы пустотелые… Даже не думай – иди в ЕР – там всё схвачено… Да чего я говорю – мы последние пятнадцать лет только за счёт ЕР и жили, и книжки дурацкие издавали…
- Хочешь – я позвоню твоим коммунарам? – предложила Мина. Щюра молча подал ей свой сотовый.
- Это пресс-секретарь главного записывателя, - прочирикала Мина в трубку. - Мой руководитель и вдохновитель решил прервать всяческое общение с вашей отсталой и бездуховной организацией, тормозящей развитие современного общества и передовых нанотехнологий…
Мина замолчала и несколько минут слушала своего телефонного собеседника, потом передала сотовый Щюре.
- Они сказали, что такие дела так не делаются, - доложила Мина. – Они сказали, что уронили свой престиж, приняв тебя в свою партию, а потом посадив депутатом и первым секретарём горкома. Тебе надо придти и написать заявление, а потом дождаться решения партийной организации…
- Я сейчас пойду и морды им набью! – вышел из себя Щюра. – Оборзевшее старичьё не знает с кем связалось!
- И я с тобой! – обрадовался Моня, любивший подраться со стариками, хотя и сам был уже пенсионером.
Друзья, тяжело переваливаясь, вышли из офиса.
Обком Компартии был недалеко от офиса записывателей, так что друзья вернулись уже через полчаса. У них были довольные лица и разбитые в кровь кулаки.
Сразу решили порадовать Фиолета.
- Всё! – доложил в сотовый Щюра, - расплевался я с «краснопёрыми»! Только они меня и видели. Когда писать заявление в «Единую Россию»?
- Ты поторопился, - в голосе Фиолета чувствовалась усталость, - твою кандидатуру забраковала Москва. Чуть ли не сам председатель партии, оказывается, читал на сайте коммунаров гадости про себя под твоей фамилией… Дмитрию Анатольевичу очень не понравились твои взгляды, а тут тебя в ЕР рекомендуют… Короче, но пасаран и всё такое…
- А я с коммунарами резко расплевался, - растерялся Щюра.
- Не переживай, - бодрился Фиолет, - если надо я тебя в «Справедливую Россию» пристрою или в ЛДПР… С мандатами, конечно, может не получиться… А если тебе к коммунякам вернуться?
- Не выгорит, - Щюра засмущался, - мы там с Моней немного разобрались…
- Ничего, - не унывал Фиолет, - Раз разобрались, значит, лучше друг друга знаете… Теперь будете душа в душу… Ты. значит, иди с Моней в обком Компартии мириться, а я туда ящик водки пришлю в сей момент и закусочки приличной… Пусть всё назад возвращают… Я, естественно, позвоню – скажу, что так надо. Как говорится оперативная необходимость и всё такое… Понял?
- Понял, - уныло отрапортовал Щюра, вставая и кивая Моне.
Противоречия бушевали в душе Щюры, но он привык подчиняться, когда дело того требовало.
Он только знал, что до пенсии ему осталось два месяца, и всё должно быть хорошо.
Он только не знал, доживёт ли он до своего шестидесятилетия и долго ли протянет после этой знаменательной даты.
Он о таких мелочах не задумывался, считая себя вечным, но это было, конечно, не так.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 15 (673)
AST-NEWS.ru
Он ничего толком не знал, но всегда и везде брался поучать всех вокруг.
Возомнив себя православным казаком, Щюра стал всех поучать православным и казачьим обычаям. Казакин, к примеру, для Щюры был чем-то в роде казинака, а башлык – больше всего, по мнению Щюры, напоминал балык, а святая исповедь – доверительным «стуком» на духовные темы.
Нательный крестик Щюра так и не удосужился надеть.
- Верить можно и без креста, - важно произносил Щюра, когда вопрос с крестом возникал при посещении летнего пляжа.
Постов Щюра принципиально не соблюдал.
- Верить надо не желудком, - проповедовал Щюра свои убеждения, закусывая водку колбасой во время Великого поста.
В принципе Щюра был готовым батюшкой, но по каким-то сверхъестественным причинам Щюру так и не рукоположили. Хотя воспротивился сам главный записыватель. Он рассчитывал, что сразу после хиротонии в священнический сан его рукоположат во епископы, но мечты не сбылись.
Из православного христианина Щюра превратился в русского юдофоба. Он поучал в своих полуграмотных статейках, что во всех бедах русского народа виноваты исключительно евреи. Грамматические и стилистические ошибки в этих судьбоносных статьях исправляли друзья-подчинённые Щюры – евреи Моня и Мина.
Увлечение антисемитизмом испарилось под угрозой уголовной ответственности, от которой Щюру отмазали Фиолет, тогда ещё звавшийся Мальвиной, и бдительные правоохранительные органы, использующие главного записывателя в качестве секретного сотрудника.
Из махрового антисемита Щюра быстро превратился в антикавказского ксенофоба.
Конечно, Щюра догадывался, что в формировании ксенофобии существенную роль играет социальное неблагополучие. У него-то неблагополучием и не пахло. Он очень хорошо питался, имел несколько дорогих костюмов, пальто, ежегодно посещал санатории, где поправлял своё здоровье. Денег он имел много, так как более двадцати лет обворовывал бюджет, но тратить их боялся, потому что доказать законность происхождения своих капиталов не мог.
Антикавказская ксенофобия бурлила в Щюре несколько лет. В своих занудливо-озлобленных статейках Щюра мечтал, чтобы регион, в котором он проживал, был густо обнесён колючей проволокой, а на вышках с прожекторами стояли пулемёты, берущие на прицел всех, кто приближался к границе щюриного региона.
Но несмотря на эту ксенофобию, на страх оккупантов с Кавказа, жёны которых рожали, по мнению Щюры, только для того, чтобы мирным путём захватить щюрину землю, - Щюра переводил кавказских поэтов не меньше, чем поэтов Севера, совершенно не зная ни одного чужого языка.
За шовинизм Щюру никто не наказывал, а на журналистов, посмевших писать правду об орденоносном записывателе-аферисте, Щюра при помощи Фиолета засуживал и получал с них деньги по решениям продажных судов.
Когда запахло жареным, Щюра быстро забыл о своём антикавказском шовинизме и стал безупречным интернационалистом.
И вот тут особенно остро проявилась противоречивость щюриной свинячей натуры. Он, более двадцати лет сосущий бабло из регионального бюджета, которым распоряжались исключительно единоросы, стал тяготеть к коммунарам из местечкового отделения Компартии. С чем это связано - не мог бы объяснить и сам главный записыватель.
Просто когда начались нелады с США и чёрненьким президентом этой империалистической страны, Щюра понадеялся на полевение нашего Президента, на то, что Россия опять встанет под алые паруса и помчится не к беспонтовой Асоль, а к Светлому Будущему всего человечества с непременным товарным дефицитом, мрачными партийными собраниями, повышенными социалистическими обязательствами и прочими прелестями развитого, но шаркающего социализма со всеми признаками болезни Альцгеймера.
Мечты не сбылись, а Щюра закусил удила и бросился во все тяжкие: вступил в Компартию, а потом начал свою партийную карьеру, став первым секретарём горкома Компартии.
Поначалу эта весьма почётная должность советских времён очень польстила самолюбию Щюры, но потом эйфория развеялась. Все знакомые безо всякого заискивания откровенно подсмеивались над партийной карьерой ведущего записывателя.
Только один Фиолет успокоил Щюру.
- Я посмотрю, как они будут смеяться, когда ты сначала станешь областным депутатом, а потом и депутатом Государственной Думы, - ухмыльнулся Фиолет и ободрительно хлопнул Щюру пониже спины. Щюра кокетливо вильнул полными бёдрами, но где-то глубоко внутри себя почувствовал укол оскорблённого самолюбия: попробовал бы Фиолет так похлопать его во времена товарища Сталина!
А Щюра, став коммунаром, вдруг опять почувствовал себя не интернационалистом, а патриотом, и однажды на очередной пьянке в компании с Моней и Миной решил блеснуть своей эрудицией.
- А я больше Льва Толстого читать не буду! – заявил Щюра, когда Моня, за неимением другого тоста, предложил выпить за «зеркало русской революции».
- Почему? – встрепенулась Мину, которую уже немного развезло.
- А потому что он повторил слова пьяного американца, не подумав о смысле этих поганых слов! – рявкнул Щюра. – Патриотизм, видите ли, - это плохо…
- Лев Николаевич имел и свой взгляд на это, - возразила Мина.
- У нацменов не может быть патриотизма, - сурово произнёс Щюра, в то время как Моня разливал водку для очередного тоста.
- Это кто здесь нацмены? – зловеще зашипела Мина. – А кто хвастал совсем недавно о своём калмыцко-бурятском происхождении?
- Говорил, говорил, - закивал жирной головой Моня, - сам, значит, и нацмен!
- Да я не про вас, - решил не конфликтовать со своими верными друзьями Щюра, - я статью новую мысленно прорабатываю…
- Скорее ты какую-то старую статью решил перелицевать, как старые брюки, - ехидно подметила Мина. – Ты всегда всё перелицовываешь…
- Он даже романы перелицовывает, - ехидно вставил Моня.
- Не романы, а роман, - поправила друга Мина. – Он его переименовывает до бесконечности.
- Новое имя романа даёт ему совершенно другую направленность, - Щюра очень серьёзно относился к своему творчеству.
Моня поднял тост за партию «Единая Россия», в которой он состоял.
- Я за едросню пить не буду, - Щюра решительно поставил на стол невыпитую стопку.
- А мы выпьем! – Мина как-то особенно удало проглотила свою порцию.
Щюра уже хотел воспользоваться её примером, но в кармане раздались величавые аккорды «Интернационала».
Звонил Фиолет. Что-то резко изменилось в руководстве местного отделения «Единой России» по отношению к Щюре.
- Тебе надо срочно писать заявление о приёме в нашу партию, - настаивал Фиолет. – В этом случае тебя в ударном порядке обеспечивают мандатом…
- У меня уже есть мандат, - гордо произнёс Щюра.
- Наш мандат будет рангом выше твоего теперешнего, - объяснил Фиолет.
- Это меняет дело, - задумался Щюра, - но как же я буду объясняться с недотёпами-коммунарами?
- Да пусть катятся в свою оппозицию! – рявкнул Фиолет – Сейчас же звони в их обком игрушечный и скажи, что не имеешь с ними ничего общего… На прощание пожелай здоровья их Ильичу, который всегда живой…
Фиолет дал отбой, но Щюра ещё несколько минут беззвучно шевелил губами, мысленно представляя свой диалог с обкомом Компартии.
- Чего менжуешься? – не вытерпела Мина. – В чём там дело?
- В ЕР зовут, мандат обещают, - забубнил главный записыватель. – С красными получается неудобняк…
- Плюнь и разотри! – рявкнул Моня. – В ЕР всё путём… Меня от налогов отмазали… Коммунары твои – дятлы пустотелые… Даже не думай – иди в ЕР – там всё схвачено… Да чего я говорю – мы последние пятнадцать лет только за счёт ЕР и жили, и книжки дурацкие издавали…
- Хочешь – я позвоню твоим коммунарам? – предложила Мина. Щюра молча подал ей свой сотовый.
- Это пресс-секретарь главного записывателя, - прочирикала Мина в трубку. - Мой руководитель и вдохновитель решил прервать всяческое общение с вашей отсталой и бездуховной организацией, тормозящей развитие современного общества и передовых нанотехнологий…
Мина замолчала и несколько минут слушала своего телефонного собеседника, потом передала сотовый Щюре.
- Они сказали, что такие дела так не делаются, - доложила Мина. – Они сказали, что уронили свой престиж, приняв тебя в свою партию, а потом посадив депутатом и первым секретарём горкома. Тебе надо придти и написать заявление, а потом дождаться решения партийной организации…
- Я сейчас пойду и морды им набью! – вышел из себя Щюра. – Оборзевшее старичьё не знает с кем связалось!
- И я с тобой! – обрадовался Моня, любивший подраться со стариками, хотя и сам был уже пенсионером.
Друзья, тяжело переваливаясь, вышли из офиса.
Обком Компартии был недалеко от офиса записывателей, так что друзья вернулись уже через полчаса. У них были довольные лица и разбитые в кровь кулаки.
Сразу решили порадовать Фиолета.
- Всё! – доложил в сотовый Щюра, - расплевался я с «краснопёрыми»! Только они меня и видели. Когда писать заявление в «Единую Россию»?
- Ты поторопился, - в голосе Фиолета чувствовалась усталость, - твою кандидатуру забраковала Москва. Чуть ли не сам председатель партии, оказывается, читал на сайте коммунаров гадости про себя под твоей фамилией… Дмитрию Анатольевичу очень не понравились твои взгляды, а тут тебя в ЕР рекомендуют… Короче, но пасаран и всё такое…
- А я с коммунарами резко расплевался, - растерялся Щюра.
- Не переживай, - бодрился Фиолет, - если надо я тебя в «Справедливую Россию» пристрою или в ЛДПР… С мандатами, конечно, может не получиться… А если тебе к коммунякам вернуться?
- Не выгорит, - Щюра засмущался, - мы там с Моней немного разобрались…
- Ничего, - не унывал Фиолет, - Раз разобрались, значит, лучше друг друга знаете… Теперь будете душа в душу… Ты. значит, иди с Моней в обком Компартии мириться, а я туда ящик водки пришлю в сей момент и закусочки приличной… Пусть всё назад возвращают… Я, естественно, позвоню – скажу, что так надо. Как говорится оперативная необходимость и всё такое… Понял?
- Понял, - уныло отрапортовал Щюра, вставая и кивая Моне.
Противоречия бушевали в душе Щюры, но он привык подчиняться, когда дело того требовало.
Он только знал, что до пенсии ему осталось два месяца, и всё должно быть хорошо.
Он только не знал, доживёт ли он до своего шестидесятилетия и долго ли протянет после этой знаменательной даты.
Он о таких мелочах не задумывался, считая себя вечным, но это было, конечно, не так.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 15 (673)
