Главный местечковый записыватель Щюра, когда был трезв, чувствовал себя разведчиком на чужой территории. Хорошо, что он был редко трезв, а то бы никогда не дожил до предпенсионного возраста.
С детства враждебное окружение устраивало Щюре различного рода провокации.
В детском садике начинающий садист Щюра исподтишка колол мальчиков и девочек булавкой, зажатой между большим и указательным пальцами. В поднимающейся суматохе никто не мог понять, кто развлекается таким изощрённым способом.
Через некоторое время медсестра Ниночка догадалась произвести медосмотр детей. Следов уколов не нашлось только на жирном тельце Щюры. При осмотре его одежды нашлась и булавка со следами крови на острие.
Вечером того же дня маме Щюры, пришедшей за своим сыночком, поведали о его «подвигах».
- Вы с ума сошли! – сходу завизжала щюрина мамуля. – Я на вас в суд подам! Вы клевещете на моего сыночка. Он умный, честный и добрый. Он «Мойдодыр» наизусть знает, и сам уже пишет стихи не хуже Чуковского, только у моего сыночка папа русский, а не еврей, как у Чуковского!
На следующий день в детсад явился при полном параде русский папа Щюры. Грудь его украшало множество значков на военную тему, создающих впечатление военных наград. Папа пригрозил заведующий детсадом расстрелом, потом вышел на улицу, разделся догола и убежал домой в одних ботинках, прижимая к себе охапку одежды.
Это было психоделическое воспоминание о переправе через Днепр, который папа Щюры форсировал в чём мать родила.
Вот так и формировался характер Щюры и его не совсем адекватное мировозрение.
Щюра не любил всех вокруг.
Учился плохо, беззастенчиво списывал у своей умненькой соседки по парте и втихаря ябедничал классному руководителю, что это она списывает у него, а не наоборот.
К доске Щюру не вызывали, если он только сам не хотел выйти, потому что вызванный к доске Щюра мог начать раздеваться на глазах всего класса. Когда это совершилось в первый раз, то вызванный в школу отец тоже начал стремительно и привычно раздеваться. Учителя пришли к выводу, что у Щюры склонность к стриптизу является тяжёлой наследственностью.
Щюра брал наглостью, настойчивостью и доносительством, что очень ценилось в стране, строящей коммунизм руками нищего народа.
Когда учитель собирался ставить тупому и ленивому Щюре двойку, будущий главный записыватель начинал в присутствии всего класса угрожать, что разденется, а потом пожалуется своему отцу, что его хотели изнасиловать всем классом.
Педсовет школы, где учился Щюра, всегда был в шоке и в один прекрасный для всех день пришёл к единственно верному решению: ставить Щюре положительные оценки «автоматом».
Освободившийся от учёбы Щюра вплотную занялся общественной работой. Он был активным пионером, потом пылким комсомольцем.
Старшие товарищи сразу просекли всю подноготную Щюры. Они бы закрыли глаза на все его недостатки, но один их встревожил не на шутку. В учётной карточке комсомольца Щюры появилась надпись: «полезен для сотрудничества, но в комактив дорога закрыта: патологический садист!».
Но нашёлся человек, которому недостаток Щюры пришёлся по душе. Это был комсомольский вожак Мальвина – скользкий мальчик с голубыми волосами. Щюра был садистом, а Мальвина – мазохистом. Боль, причиняемая ему, рождала в нём звериную страсть и дальнейший убийственный экстаз.
Мальвина взял Щюру под свою опеку, как оказалось, на всю оставшуюся жизнь.
Мальвина шагал вверх по карьерной лестницы и помогал Щюре по мере сил, иногда делая невозможное.
Когда Щюра после окончания института был отправлен по распределению в дикую глубинку, Мальвина созвонился с ребятами из тамошнего обкома ВЛКСМ, и Щюру фиктивно оформили на работу в глубинке, выписав трудовую книжку. Так что Щюра «отработал» положенный срок по распределению, спокойно проживая дома вместе с окончательно свихнувшимся отцом и завистливой мамой, завидующей всем своим соседям и знакомым в том, что они зарабатывали, а теперь получают пенсию гораздо больше, чем она.
Но с мамой и папой Щюра проводил гораздо меньше времени, чем с Мальвиной, который заботился о будущем Щюры больше, чем сам Щюра.
Щюра не смог бы работать даже дворником и грузчиком, потому что был катастрофически природно глуп и ленив. Он мог спокойно бросить ящик с водкой на пол, не донеся его до места назначения, а, исполняя обязанности дворника, сметать мусор и листья на середину улицы.
- Будешь записывателем, - решил, наконец, Мальвина.
- Я не умею, - пробурчал Щюра, ещё не приобретший псевдоинтеллектуального лоска.
- Пока ты не научишься, за тебя будут писать другие, - пообещал, игриво улыбаясь, Мальвина, - у меня есть пара поэтов и один прозаик, которые отсидели на зоне и не мечтают о публичном признании.
Вскоре в глубинке, где Щюра «работал» по распределению, вышли две книги «его» стихов.
Щюру приняли в союз записывателей, когда по стране катилась разрушительная горбачёвская перестройка. У партактива появились дикие деньги, растлевающие неокрепшие души вроде Щюры, который, общаясь со всесильным Мальвиной, почувствовал себя таким же неуязвимым и безнаказанным.
Вдвоём с новым другом Моней, таким же непутёвым записывателем, как и он, Щюра подкарауливал на тёмных городских улицах стариков и зверски избивал, не забывая уходя обшаривать их карманы от остатков жалких пенсий.
Избиение приводило Щюру в экстаз. Первый мощный удар наносил бывший борец Моня, после этого удара старики не «плыли», а полностью отключались, так что их можно было избивать, не торопясь и не опасаясь диких криков.
Пару раз друзья-записыватели попадались за своим любимым занятием, но Мальвине всегда удавалось отмазать их и разрулить ситуацию, грозящую реальными сроками. Более того, жертвы избиений и менты, накрывшие друзей, обвинялись в провокаторской деятельности и клевете с целью очернить духовную элиту российской передовой интеллигенции.
Щюра превращался в монстра, которого боялись окружающие, тем более что он постоянно демонстрировал свою безжалостность и безнаказанность.
Жалкий старичок-записыватель, которого Щюра с Моней отмолотили ещё на заре своей садистской деятельности, стал позднее шестёркой при них, бегая за водкой и закуской, в последнее время стал угрожать друзьям разоблачением и требовать различные блага, которыми делиться с ним они не намеревались. Вслед за старичком стали поднимать головы и другие зачморённые записыватели.
Вскоре старичок погиб самым удивительным образом – врезался со всего разбега в автомобиль, спокойно стоявший на обочине дороги. Виноватых не было. Гибель объявили сугубо несчастным случаем. Вот только Моня, любящий рассказывать об этом инциденте, всегда делал резкое движение рукой, словно сжимавшей затылок маленького человечка.
Конечно, с появлением цифровой техники в виде видеокамер возник риск доказательств, которые невозможно будет оспорить, но и здесь помог всесильный Мальвина. Он способствовал закупке заведомо некачественной техники для видеонаблюдения, чем обезопасил своих друзей Моню и Щюру, да ещё заработал на этом, получив солидный откат за покупку некачественной техники.
- Жизнь удалась, - ликовал Щюра, сидя за накрытым столом с Моней Миной.
Он радовался своему последнему достижению.
Щюра в очередной раз получил престижную литературную премию и для награждения должен был приехать столичный записыватель, который кроме этого должен был доставить в город Щюры солидную сумму, выделенную детям-сиротам с тяжёлыми отклонениями.
В первую очередь гость должен был наградить Щюру, а потом уже отправиться к детям-сиротам.
Так что после награждения и последующего застолья гость был отправлен в сопровождения Мони по своим дальнейшим делам. За рулём автомобиля сидел бывший уголовник, умеющий быстро забывать всё, что происходило на его глазах.
Так что гостя нашли без памяти после коронного удара Мони, а деньги были доставлены в офис записывателей.
Вообще-то, по задумке Щюры, гость должен был уйти в мир иной, но эта ошибка даже понравилась Щюре. Когда питерский записыватель начал жаловаться, что его крепко ударил и обворовал Моня, его привычно объявили провокатором и клеветником.
Десятки людей Щюры давали показания, что столичный гость был в стельку пьян и никто не виноват, что его кто-то избил и ограбил.
- Провокатора к ответу! – поднял тост Щюра.
- Клеветник должен ответить по закону! – рявкнули хором Моня и Мина.
И пьянка покатилась дальше, к традиционному отрубону.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 34 (644)
