Не солнечным июльским утром, а холодным, зябким ноябрьским вечером.
Мне посчастливилось быть с ним близко знакомым.
Хочется нам или нет, но мы присутствуем при конце уникальной эпохи, именуемой «Рок», которая просуществовала в лучшем случае 20 лет. Но большинство тех, кто формировал эту эпоху, стали на многие десятилетия арбитрами качества, задали планку, которая так и останется непревзойденной хотя бы потому, что превосходить уже некому и незачем.
Зачем держать гитару как Пэйдж, Мэй, Янг или Блэкмор, когда можно держать, как Макаревич (признан в РФ иноагентом), и никто не заметит? Зачем играть на клавишных как Хенсли, Уэйкман, Лорд, когда можно недорого купить электронное пианино и оно все сыграет само? Зачем петь, как Меркьюри, Дио, Байрон, Тернер, Гиллан, Ковердэйл, когда можно спеть, как Киркоров или Галкин (признан в РФ иноагентом), а остальное подтянут на компьютере? Зачем вообще тратить годы, на последние покупать гитару, спать на лавке, петь по забегаловкам, сходиться-расходиться, отыграть те самые 10 тысяч часов и через 20 лет стать звездой, когда нужно все здесь и сейчас и ждать некогда?
Рок, несмотря на всю свою «тяжесть», на весь «харднхэви», оказался очень хрупким и многосложным явлением. Он никогда не был только музыкой, но был, прежде всего, стилем жизни и общественной позицией. Он был, по словам Маккартни, «голосом поколения», у него было моральное содержание и ценностный ряд, питавшийся чувством противостояния и чувством среды: «Есть они и есть мы и мы против них». Это противостояние и вызывало тот волнующий душу, сердце, тело контрапункт, в котором от напряжения сил и ожиданий рождались искры, воспламенявшие поколение.
Хенсли был из тех, кто отобрал музыку у элит и сделал ее всеобщим достоянием, оружием, которое он и такие же как он повернули против белых воротничков. Музыканты 1960-х гордились тем, что большинство из них не только никогда и нигде музыке не училось, но часто вообще не училось никогда и нигде (легендарного ударника Кози Пауэлла вышибали отовсюду, где он пытался начать учиться, а Мик Джаггер взял на содержание школу, в пытаясь, видимо, хоть как-то скрасить впечатление от того кошмара, который он из себя представлял, когда в школе пребывал). Если Гребенщиков назвал свое поколение в СССР «поколением дворников и сторожей», то западное поколение было поколением электромонтеров и разнорабочих.
Век рокеров оказался недолог. Во второй половине семидесятых команда Uriah Heep, у истоков которой стоял Хенсли и который написал лучшие хиты группы, сменила вокалиста, стиль, стала собственной копией (сравните альбомы Wonderworld и High and Mighty и поймете) и Хенсли ушел. Начал сольную карьеру.
Однако времена изменились. Те группы, музыканты, которые собирали в эпоху телевидения сотни миллионов зрителей и слушателей, с помощью интернета не могли собрать и половины своей прежней аудитории. Некогда буйные поклонники, выламывавшие двери и рвавшие в клочья одежду на ранних концертах, сегодня играют в петанг в парижских скверах и заходят в музыкальные магазины обсудить с продавцами достоинства винила перед цифрой.
Однако как бы там ни было, Хенсли делал то, для чего был рожден. Писал песни и музыку. Конечно, то, что он создавал в последние годы не совсем совпадало с тем, что он делал много лет назад. Но люди сегодня слушают Хенсли именно потому, что это он почти 50 лет назад написал «July morning» и «Lady in black» и отголоски этих песен слышны и сегодня в его последнем альбоме.
Он был мостом между двумя поколениями, между родителями и детьми, гением, проверяющим качество вкуса. Когда я привёз его на Селигер, один из участников будущего концерта позвонил домой, рассказал, что приезжает какой-то Хенсли и его отец сказал: «если ты не пойдешь на него, то можешь не возвращаться домой»…
Те, кто его слышали, больше не смогут сказать, что никогда не слушали хорошую музыку. Это одна из последних его песен.
***
Нельзя по случаю в очередной раз не вспомнить свое знакомство с миром рок-музыки, которое произошло в средних классах школы. Старший брат принес домой гибкую синюю пластинку в белом пакетике. На пластинке была кривая красная картинка – четыре заросших диким волосом лица – и надпись на русском языке «Ансамбль Куин». На обороте значились две композиции «Ревность» и «Не останавливай меня». Мы поставили пластинку на старую, похожую на шкаф, «Ригонду» и я как сквозь подушку впервые услышал бессмертный голос Меркьюри. Потом в доме появился маленький кассетный магнитофончик, а с ним и синенькие кассеты, с которых понеслись «Битлы», «Пёплы», «Хипы» и «Цеппелины».
Классе в седьмом эпидемия слушания рока заразила школу. Портативные кассетники были редкостью, плееров не было в принципе, поэтому в школу музыку не таскали, а слушали дома на огромных тяжеленных катушечных магнитофонах. Чаще всего это были «Кометы», люди посолиднее имели «приставки» «Нота» (к ней нужны были усилитель и колонки), а самые продвинутые могли похвастаться «Юпитером» – вожделенной мечтой всех меломанов. Про западные катушечники (равно как и проигрыватели винила) речь не шла – это могли позволить себе очень немногие. Иметь у себя подлинный винил могли единицы – в Москве было несколько «черных рынков» винила (один из них у магазина «Мелодия» на Новом Арбате) где, чтобы было понятно, оригинальная пластинка западной команды стоила от 50 до 70 рублей (это была дикая сумма). Про видеомагнитофоны тогда нельзя было и мечтать, поэтому живьем увидеть кумиров была не судьба – по рукам ходили мутные, сто раз переснятые черно белые фото групп и их альбомов.
Помню абсолютную сенсацию. Я сидел вечером дома и смотрел семейно «Международную панораму» – одно из немногих, хоть и скучных и мутных, окон в «тот мир». В этот раз она была посвящена моральному разложению Запада. И вот среди прочих признаков разложения внезапно мелькнул Led Zeppelin – крохотный кусочек какого-то концерта, секунды три, не больше. На следующий день не успел я войти в школу, как ко мне ринулись со всех сторон: «Ты видел????? Ты их видел????». Класс не мог успокоиться, урок оказался на грани срыва к великому недоумению старой математички, заставшей еще живьем, судя по всему, Собинова, Нежданову и первые опыты фокстрота.
Школа была в курсе всех музыкальных новинок, последних альбомов, синглов, которые довольно оперативно пробивались сквозь железный занавес. В Москве была сеть полуподпольных студий звукозаписи, куда можно было принести катушку/кассету и за 4 рубля записать пластинку. На стене висели отпечатанные на машинке списки новинок и предыдущих пластинок. Чтобы не смущать бдительность партийных проверяющих, нередко названия групп и альбомов переводились на русский. В результате я долго не мог понять, что за странный альбом под названием «Фальшивый кордон», о коем я слыхом не слыхивал при моей подкованности, завелся у ансамбля «Королева», пока не понял, что это всего-навсего «Flash Gordon» (имя собственное). В списке были и пользовались успехом «Постоянный и переменный ток», «Темно-лиловый» с солистом (запомнил на всю жизнь) Еном Гильяном, «Темная суббота», «Да», «Моторная голова», «Сладкие», «Прогалина», «Розовый Флой», «Белая змея». У многих были мощные рукописные рок-каталоги, куда вносились подробные биографии групп с фото, расписывались альбомы, давались комментарии (у меня мой сохранился).
Вечерами мы собирались у кого-нибудь послушать «старый добрый» (хотя тогда он был молодой и злой) рок, обсуждали, включали снова и снова одно и то же, пока не доводили старое родительское поколение до исступления. Помню, мы компанией у одноклассника Димы обогащались новинкой «Постоянного и переменного тока» «Задний и черный» и в этот момент открылась дверь и хозяйка дома, ухитрившись переорать Джонсона, позвала нас к столу. «Сейчас, только куплет дослушаем», – отмахнулся Дима. «А вы там еще и куплеты различаете???», – удивленно донеслось из-за двери…
Хорошее было время.
Борис Якеменко
