Главный местечковый записыватель Щюра, изредка попадая в общественный транспорт, никогда не оплачивал проезд.
- Во-первых, я депутат, - объяснял Щюра в ответ на требование водителя маршрутки оплатить проезд, - а во-вторых, создатель и воссоздатель культуры. Это вы все вокруг должны мне платить, а не я вам!
Это говорил человек, получающий на карман в год около двух миллионов рублей, кроме разного рода случайных поступлений.
Щюра всегда считал, что ему не додают средств на укрепление культуры и русского языка, и поэтому очень ревностно относился к своему хозяйству – отделению союза записывателей. Здесь присутствовал исключительно штучный товар: члены щюриного отделения мучительно выдумывали свои стихи, рассказы и повести, оттого эти произведения получались мучительными для чтения людьми, привыкшими к общечеловеческим эстетическим стандартам. Читать эти уникальные произведения без вреда для психического здоровья могли только опытные записыватели, хотя бывали и сбои. Однажды Щюра поехал в столицу на слёт молодых записывателей со своим протеже прозаиком Таракановым, рассчитывая, что того примут в члены союза записывателей. Но Тараканова не приняли. Пришлось не раз возить в первопрестольную подарки и подмазывать то одного, то другого руководителя союза записывателей. Приняли Тараканова только через полгода. Прозаик отозвался на это знаковое событие рассказом «Новая Тараканова», по сюжету которого княжна на деле был князем, искусно скрывающим свой пол в Европе, но раскрытый в Петропавловской тюряге и опущенный местной братвой. Несмотря на экзотичность исходного материала, Тараканову удалось создать глупую нечитабельную историю проходимца-недотёпы.
Идея всем пришлась по душе, но в местных театрах не нашлось столько соответствующих костюмов и уж точно не было размера для Мони. Шить же у портных Щюра не пожелал из-за больших затрат.
Тогда Тараканов предложил всем записывателям-мужчинам носить пушкинские бакендбарды или лермонтовские усики, а женщинам – причёски с буклями и почаще говорить «шарман» и «мон плезир».
Все эти новшества несомненно украсили записывательские посиделки, сделав их ещё угарнее в эстетическом плане.
Чтобы повысить статус своей творческой своры, Щюра, Моня и Мина после затрапезной смерти каждого члена от инфаркта или застарелого геморроя распускали слухи, что кончина наступила после дуэли, поводом которой была честь женщины, а в качестве последней обычно выдвигалась Мина. Подробности дуэлей, проходивших только в небогатом воображении записывателей, держались в тайне, чтобы выжившие участники не попали под суд. Это незатейливое враньё совсем немного расшевелило провинциальную публику. Министр культуры даже издала приказ о запрещении проведения поединков, но потом быстро отменила его, так как приказ воспринялся как идиотский всеми политологами и записными оппозиционерами.
И приказ и его отмена ударили по самолюбию Щюры. Главзап воспринял это как начало гонений на него.
- Теперь можно ожидать любых провокаций, - объявил Щюра на общем совещании записывателей.
Уже на следующий день после этого заявления Щюре плеснули в лицо зелёнкой. Готовый к этому теракту Щюра сильно зажмурился, - так что в глаза ничего не попало, но старый серый в полосочку костюм, который давно надо было выбросить, был испорчен. С гордым видом шагал Щюра через город, выпячивая грудь с красовавшимся на ней орденом «Дружбы» и депутатским значоком.
Было заведено уголовное дело по факту нападения на депутата.
Полицейские сыскари сработали быстро – был задержан Бачура, руки которого были густо разукрашены раствором бриллиантовой зелени, а несколько свидетелей с места нападения видели, как хулиган расчётливыми движениями разукрашивал зелёнкой зажмурившегося Щюру.
Применялось мыло туалетное и хозяйственное, лимонный сок сам по себе и с водкой, перекись водорода, скипидар. Если гладкие щёки главзапа и стали розовыми, то во всех складках кожи и морщинах зелень не поддавалась чистящим средствам.
- «Белизной» его надо помыть, - предложила престарелая поэтесса, которая рифмовала слово «мать» исключительно со словом «мать».
За моющим средством послали Моню, который вернулся с «Белизной» и неприлично пьяным.
- С горя, - объяснил самый лирический поэт.
Всем присутствующим тоже захотелось выпить.
За водкой отправили Раздрачинского, как самого порядочного среди записывателей. Раздрачинский врал только на судебных заседаниях.
Когда Раздрачинский вернулся с полной сумкой с позвякивающим товаром, Щюра был готов. Неразбавленная «Белизна» очистила лицо Щюры, но при этом стёрла с него все краски жизни.
- Краше в гроб кладут, - пробурчал кто-то из записывателей.
Из театра пригласили гримёра, и тот объяснил Мине, как накладывать грим на лицо главзапа, чтобы он выглядел как нормальный человек.
- Теперь мне надо без очереди пару премий получить, - деловито объявила поэтесса.
- Как так? – синхронно рявкнули Щюра и Моня, чаще других записывателей получающие литературные премии.
- А я должна гримировать бесплатно?
Крыть было нечем.
- Мы еще две премии учредим специально для тебя, - пообещал Шюра.
В офис вбежал записыватель, работающий в полиции. В записыватели предусмотрительно приняли работников всех силовых ведомств, чтобы быть всегда в курсе всех событий и под крышей.
- Ваш Бачура на вас стучит! – выпалил полицейский поэт – автор талантливых строк:
- Только в следующий раз пусть лучше дерьмом обливают, - бросила Мина, разливающая водку, - отмывать легче.
Как ни странно, но Щюре очень пришлась по душе та свистопляска вокруг его особы, что случилась в результате нападения дурака Бачуры. В мозгах бездарного Щюры, за неимением литературной славы жаждущего дешёвого хайпа, созрел план следующего нападения на себя любимого.
Исполнить его предстояло поднаторевшим в подобных шалостях Моне и недалёкому родственничку с запоминающейся фамилией Неглядов.
AST-NEWS.ru
- Во-первых, я депутат, - объяснял Щюра в ответ на требование водителя маршрутки оплатить проезд, - а во-вторых, создатель и воссоздатель культуры. Это вы все вокруг должны мне платить, а не я вам!
Это говорил человек, получающий на карман в год около двух миллионов рублей, кроме разного рода случайных поступлений.
Щюра всегда считал, что ему не додают средств на укрепление культуры и русского языка, и поэтому очень ревностно относился к своему хозяйству – отделению союза записывателей. Здесь присутствовал исключительно штучный товар: члены щюриного отделения мучительно выдумывали свои стихи, рассказы и повести, оттого эти произведения получались мучительными для чтения людьми, привыкшими к общечеловеческим эстетическим стандартам. Читать эти уникальные произведения без вреда для психического здоровья могли только опытные записыватели, хотя бывали и сбои. Однажды Щюра поехал в столицу на слёт молодых записывателей со своим протеже прозаиком Таракановым, рассчитывая, что того примут в члены союза записывателей. Но Тараканова не приняли. Пришлось не раз возить в первопрестольную подарки и подмазывать то одного, то другого руководителя союза записывателей. Приняли Тараканова только через полгода. Прозаик отозвался на это знаковое событие рассказом «Новая Тараканова», по сюжету которого княжна на деле был князем, искусно скрывающим свой пол в Европе, но раскрытый в Петропавловской тюряге и опущенный местной братвой. Несмотря на экзотичность исходного материала, Тараканову удалось создать глупую нечитабельную историю проходимца-недотёпы.
Мина, надеясь на взаимность молодого Тараканова, предрекала тому великое по местечковым масштабам будущее, но, видя, что предмет её воздыханий предпочитает общество Щюры и Мальвины, перестала его восхвалять и устно, и письменно.Между тем Тараканов привнёс свежее дыхание в щюрино записывательское хозяйство. Он предложил в повседневном бытовании записывателям-мужчинкам ходить исключительно в костюмчиках «а-ля Пушкин», а дамам-записывательницам – в платьях «а-ля Ирина Родионовна».
Идея всем пришлась по душе, но в местных театрах не нашлось столько соответствующих костюмов и уж точно не было размера для Мони. Шить же у портных Щюра не пожелал из-за больших затрат.
Тогда Тараканов предложил всем записывателям-мужчинам носить пушкинские бакендбарды или лермонтовские усики, а женщинам – причёски с буклями и почаще говорить «шарман» и «мон плезир».
Все эти новшества несомненно украсили записывательские посиделки, сделав их ещё угарнее в эстетическом плане.
Чтобы повысить статус своей творческой своры, Щюра, Моня и Мина после затрапезной смерти каждого члена от инфаркта или застарелого геморроя распускали слухи, что кончина наступила после дуэли, поводом которой была честь женщины, а в качестве последней обычно выдвигалась Мина. Подробности дуэлей, проходивших только в небогатом воображении записывателей, держались в тайне, чтобы выжившие участники не попали под суд. Это незатейливое враньё совсем немного расшевелило провинциальную публику. Министр культуры даже издала приказ о запрещении проведения поединков, но потом быстро отменила его, так как приказ воспринялся как идиотский всеми политологами и записными оппозиционерами.
И приказ и его отмена ударили по самолюбию Щюры. Главзап воспринял это как начало гонений на него.
- Теперь можно ожидать любых провокаций, - объявил Щюра на общем совещании записывателей.
Уже на следующий день после этого заявления Щюре плеснули в лицо зелёнкой. Готовый к этому теракту Щюра сильно зажмурился, - так что в глаза ничего не попало, но старый серый в полосочку костюм, который давно надо было выбросить, был испорчен. С гордым видом шагал Щюра через город, выпячивая грудь с красовавшимся на ней орденом «Дружбы» и депутатским значоком.
Было заведено уголовное дело по факту нападения на депутата.
Полицейские сыскари сработали быстро – был задержан Бачура, руки которого были густо разукрашены раствором бриллиантовой зелени, а несколько свидетелей с места нападения видели, как хулиган расчётливыми движениями разукрашивал зелёнкой зажмурившегося Щюру.
Бачуру – известного старого мошенника – раскололи на раз. Уже на второй минуте допроса Бачура выложил, что за небольшое вознаграждение взялся облить главного записывателя зелёнкой, но причины этого не знает.В это время всё отделение записывателей пыталось отмыть своего босса от зелени, покрывающей его жирное лицо, включая поседевшие усы, брови и причёску «а-ля Брежнев».
Применялось мыло туалетное и хозяйственное, лимонный сок сам по себе и с водкой, перекись водорода, скипидар. Если гладкие щёки главзапа и стали розовыми, то во всех складках кожи и морщинах зелень не поддавалась чистящим средствам.
- «Белизной» его надо помыть, - предложила престарелая поэтесса, которая рифмовала слово «мать» исключительно со словом «мать».
За моющим средством послали Моню, который вернулся с «Белизной» и неприлично пьяным.
- С горя, - объяснил самый лирический поэт.
Всем присутствующим тоже захотелось выпить.
За водкой отправили Раздрачинского, как самого порядочного среди записывателей. Раздрачинский врал только на судебных заседаниях.
Когда Раздрачинский вернулся с полной сумкой с позвякивающим товаром, Щюра был готов. Неразбавленная «Белизна» очистила лицо Щюры, но при этом стёрла с него все краски жизни.
- Краше в гроб кладут, - пробурчал кто-то из записывателей.
Из театра пригласили гримёра, и тот объяснил Мине, как накладывать грим на лицо главзапа, чтобы он выглядел как нормальный человек.
- Теперь мне надо без очереди пару премий получить, - деловито объявила поэтесса.
- Как так? – синхронно рявкнули Щюра и Моня, чаще других записывателей получающие литературные премии.
- А я должна гримировать бесплатно?
Крыть было нечем.
- Мы еще две премии учредим специально для тебя, - пообещал Шюра.
В офис вбежал записыватель, работающий в полиции. В записыватели предусмотрительно приняли работников всех силовых ведомств, чтобы быть всегда в курсе всех событий и под крышей.
- Ваш Бачура на вас стучит! – выпалил полицейский поэт – автор талантливых строк:
Я всегда стою на страже.
У меня есть пистолет.
Полицейский я, бесстрашен,
Хоть всего лишь бывший мент!
- Только в следующий раз пусть лучше дерьмом обливают, - бросила Мина, разливающая водку, - отмывать легче.
Как ни странно, но Щюре очень пришлась по душе та свистопляска вокруг его особы, что случилась в результате нападения дурака Бачуры. В мозгах бездарного Щюры, за неимением литературной славы жаждущего дешёвого хайпа, созрел план следующего нападения на себя любимого.
Исполнить его предстояло поднаторевшим в подобных шалостях Моне и недалёкому родственничку с запоминающейся фамилией Неглядов.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», №26 (786), 2018 г.