Собирается ли политтехнолог вернуться в политику?
Николай Сандаков успел поработать «заместителем по политической части» при двух губернаторах Челябинской области — Михаиле Юревиче и Борисе Дубровском, а до этого первым заместителем руководителя администрации губернатора Астраханской области при Александре Жилкине. Везде отвечал за выборы всех уровней.
В 2018-м году Николая Сандакова приговорили к 5,5 годам колонии строгого режима и штрафу в размере 7 млн рублей за мошенничество, получение взятки и взлом чужой компьютерной почты.
Освободившись недавно из мест лишения свободы, экс-вице-губернатор дал «Комсомольской правде-Челябинск» эксклюзивное интервью о жизни за решеткой и переосмыслении ценностей.
Николая Сандакова задержали весной 2015 года. Следствие и судебный процесс растянулись надолго: приговор высокопоставленному чиновнику вынесли только осенью 2018 года. За время в СИЗО и под домашним арестом Сандаков начал часто рассуждать о религии, а когда меры ограничения позволили ему бывать в соцсетях и общаться с людьми — организовал экологическое общественное движение «Челябинск, дыши». В конце июля 2020 года Сандаков освободился из Оренбургского исправительного центра условно-досрочно.
«Никаких льгот VIP-ам!»
— Николай Дмитриевич, вы вернулись домой буквально несколько недель назад. Как живут сегодня за решеткой бывшие высокопоставленные чиновники? Мифов про это ходит очень много: мол, у вас там и красная икра, и телефоны по первому требованию, и вообще курорт. Вы отбывали наказание в том числе в знаменитой копейской колонии №6…
— Нет, сначала я отбывал наказание в не менее знаменитой ИК-1, тоже в Копейске. В январе 2019 года перевели в ИК-6. Слухи о привилегированном положении бывших чиновниках в наших колониях у меня ничего кроме улыбки не вызывают (в ИК-6 в разное время отбывали наказание, например, вице-губернатор Виктор Тимашов, министр спорта Челябинской области Юрий Серебренников, глава Карабаша Муса Дзугаев, глава Копейска Вячеслав Истомин — прим. редакции). Скорее, все наоборот: чем больше к тебе внимания, в том числе публичного и медийного, тем больше руководство старается в рамках ПВР (правила внутренного распорядка) ограничить тебя. Лучшее питание, более частая связь с родственниками, дополнительные свидания — об этом приходится забыть, эти дополнительные «прелести» отбывания наказания тебе недоступны. «Рядовые» осужденные за хорошее поведение, например, могут получить дополнительное свидание. А мне аргументировали так: «Ну, Николай Дмитриевич, в рамках закона вы же все получаете? А остальное пока — нет возможности пойти вам навстречу».
— Обидно, наверное…
— Ничего страшного, через какое-то время начинаешь к этому привыкать. То есть, еще раз: особых ужасов, о которых ходят байки, в колониях сейчас нет. Но и привилегий не дождешься.
— Если сравнивать следственные изоляторы, по которым вас носило еще в период следствия, и колонии — есть ли разница?
— Нахождение в СИЗО гораздо сложнее и в физическом, и в психологическом смысле. Там ты находишься месяцами в замкнутой камере, не имеешь возможности общаться ни с кем, кроме сокамерников. А в лагере кроме тебя еще полторы тысячи человек — можешь коммуницировать, уделять внимание спорту, чтению, учебе. Я, например, «на «шестерке» учился на резчика по дереву. Было очень забавно, когда мне смягчили режим отбывания наказания, а обучение я не успел закончить. Я ходил и говорил всем: кем я был до этого? Подумаешь, Астраханский государственный университет! А теперь я с чистой совестью могу всем говорить: да я в тюрьме шарагу не закончил!
— Вам смягчили наказание, отправили на принудительные работы в Оренбург. Что это вообще значит? Вы под конвоем дворником работали?
— Почти так. В исправительном центре находятся как раз люди, которые после смягчения режима прибыли сюда из других колоний. Главное отличие от колонии — в центре работать обязательно, или уедешь обратно. Быт тут организован примерно так же, как в ИК. Но ты обязан работать там, куда тебя направит администрация и внутри самого исправительного учреждения, то есть заниматься благоустройством, уборкой территории, спальных помещений, столовых.
— А кем же работал бывший вице-губернатор, не закончивший шарагу в тюрьме?
— Меня отправили в компанию, которая занимается IT-процессами в продовольственном секторе, фактически занимался маркетингом в оренбургском ООО «Андреевское подворье». Интересное предприятие! Во-первых, руководители очень хорошие, во-вторых, занимаются богоугодным делом — производят правильные продукты. Мармелад, лапша, сухфрукты. Пришел линейным сотрудником, а к концу помог руководителю оптимизировать некоторые процессы, наладить рекламу и пиар. То есть находился на рабочем месте, как обычный сотрудник, просто один-два раза в день проверяли сотрудники ГУФСИН.
— И сколько получал бывший вице-губернатор в Оренбурге?
— У меня из зарплаты вычитались расходы на содержание меня же в исправительном центре, 50 процентов удерживалось в погашение штрафа по приговору, плюс подоходный налог… В общем оставалось 6-7 тысяч рублей в месяц.
«Я понял, как люблю Челябинск!»
— Последний год вы могли по крайней мере через Интернет следить за тем, что происходит в Челябинской области. Не на необитаемом острове жили. С момента вашего задержания в 2015 году и по сегодня — какие изменения на Южном Урале наиболее заметны?
— Вначале было совсем интересно наблюдать за изменениями обстановки, особенно в политическом плане. Есть ведь профессиональные компетенции, ты, хочешь не хочешь, а все равно отслеживаешь ту же политику. Я буквально заставлял себя смотреть на ситуацию не как политтехнолог, а глазами отца, сына, просто 40-летнего мужчины.
Сейчас я понимаю, что очень сильно соскучился. Мне так хорошо в Челябинске! Ездить по городу, встречать людей… Мне кажется, что деревья стали зеленее, проспекты чище… Я раньше недопонимал своего отношения к Челябинску. Были иные мысли, мне казалось, что этот город не подходит для меня, для моих детей, и не только из-за экологии.
В последние дни меня и друзья об этом спрашивают. Я отвечаю: что сейчас буду вынужден похвалить Текслера (Алексей Текслер — губернатор Челябинской области — Примеч. редакции). Я не знаю объективно, что происходит внутри его команды, я с ним незнаком. И я понимаю, как профессионал, что некоторые идеологические вещи мне в голову просто пытаются внедрить, какое-то мнение навязать инструментами пиара. Но те перемены, которые я вижу, мне нравятся. Хотя, конечно, надо сделать поправку на мою скуку по Челябинску, по семье, по друзьям, по детям… Мне кажется, стало легче дышать. Я прямо спросил недавно у одного знакомого: мне кажется или правда? Говорят: правда!
До этого, в 2016-17 году, когда сняли с меня домашний арест, у меня опять-таки появилась возможность общения с бывшими коллегами, в том числе с Борисом Александровичем (Дубровскиим — прим. редакции), с Евгением Николаевичем (Тефтелевым — прим. редакции), бывшим тогда мэром Челябинска. Мне было очень обидно и неприятно видеть, что они делают и как. Я, как человек, считающий себя порядочным, попытался тогда с ними встретиться. С Евгением Николаевичем получилось, сказал — так нельзя же, то, что вы делаете, плохо и для города, и для региона. Тогда я и принял для себя решение, исчерпав попытки коммуникации, буду «поддавливать на них» в публичной повестке, как человек, который что-то знает и умеет.
90 процентов общественников — конъюнктурщики!
— И родилось движение «Челябинск, дыши»…
— Ну, оно родилось немножко раньше. Я, скорее, присоединился к людям, которые этим уже занимались, и привлек к этому еще людей. Мы стали заметны, на нас не могли не реагировать…
— Нагнетали вы тогда изрядно!
— Мы оперировали точными данными, нас слушали и это создавало определенную волну. Другое дело, что общественная деятельность, к сожалению…
— … Политизирована?
— Политизирована — это ладно. Человек, когда думает, что его слушают, начинает изображать, что он разбирается во всем. Он начинает говорить о политике, о коронавирусе, о футболе и на всякий случай о Трампе. А общественные активисты в 90 процентах случаев — это либо конъюнктурщики, решающие задачи определенных финансово-промышленных холдингов, либо, другая крайность — люди заигрались и стали близки вообще к маргиналам. Людей по-настоящему активных, понимающих, что экология любого города — это всегда баланс между экономикой и самой экологией, не так и много. Для меня из челябинских это Дмитрий Закарлюкин, Ярослав Магазов, еще несколько человек — по пальцам можно пересчитать. Остальные… Для меня было шоком, что человек, долго позиционировавший себя как эколога, вдруг обнаружился в качестве руководителя крупного предприятия в составе одного из главных загрязнителей. И другие — те, кто пошли в маргинальное поле, решают какие-то придуманные проблемы с помощью оскорблений, мата.
Возвращаясь к «Челябинск, дыши» — я пытался сделать так, чтобы неравнодушных людей услышали.
— Как только вы исчезли из повестки, «Челябинск, дыши» — сдулся.
— Нет, это не так, они проводили акции, многого добились. Тот же Закарлюкин стал недавно членом Общественной палаты. Чтоб вы понимали, у него семья, дети, он шесть лет не выносит мусора ни грамма! Он многодетный отец, но так построил экосистему своей семьи, что не засоряет Землю вообще! Я так никогда не смогу. Но в любой общественной движухе должно все начинаться с «начни с себя».
«В политику не вернусь»
— Так к какому миру и окружению стремится Николай Сандаков, пережив лишение свободы? Может, все же вернуться в политику?
— Нет, такого не хочу. Я считаю, что политика в целом, а уж политтехнологи в частности — это такая вещь, неприемлемая для человека, который… если скажу «хочет спастись» — это будет очень непонятный термин?
— Хорошо, если не политика, что еще умеет делать бывший верховный политтехнолог двух губернаторов?
— Ну политтехнологи — это же просто инструмент, его можно использовать и во благо. Это как песни — есть церковные, а есть Шнур. Исполняют их люди, ноты и буквы те же… Так же и тут. Мне правильно было бы развиваться куда-то в ту сторону, зачем-то этот опыт был же мне дан. Я тут пытался посчитать, в скольких избирательных кампаниях участвовал, сбился.
— Кстати об избирательных кампаниях. Вы работали при губернаторе-бизнесмене, при губернаторе-промышленнике. Текслера принято называть «молодым технократом». Как полагаете, что сейчас на предвыборном поле происходит?
— Давайте пример. История Бориса Александровича Дубровского — яркий пример перекоса внутри человека в сторону хозяйственника. Он думал, что он крепкий хозяйственник и как губернатор занял позицию заниматься политикой по остаточному принципу. Это не очень хорошо для региона, если нет человека, который политический фронт прикрывает. У Дубровского такой человек некоторое время был, потом он сел…
— … И мы сейчас не будем показывать на него пальцем…
— Не будем. И потом покатилось все в тартарары. А губернатор — это всегда баланс между политикой и хозяйством. Перекос в политику дает сбои в экономике, перекос в хозяйство — сбои в общественном мнении. Про современную ситуацию я специально ничего не изучал. Но тот же стеб над билбордами «Кто, если не мы» ничего, кроме узнаваемости не дает. Не удивлюсь, если этот стеб командой Текслера и был запущен. Интернет — среда условно протестная, но основная протестная масса голосовать традиционно и не пойдет.
Текст: Кирилл Бабушкин,
Фото: Валерий ЗВОНАРЕВ,
