Зиму 1917—1918 г. Велимир проводил у родителей в Астрахани на Большой Демидовской улице. В этот приезд он был свидетелем борьбы за политическую власть в Астрахани. А что же Иероним? Видел ли он уличные бои, перестрелки, рукопашные схватки? К сожалению, ничего об этом нам он не оставил. Только отец Иеронима в 1918 г. считался пропавшим без вести. С Иеронимом остались мать и два брата, Валентин и Федор. Можно предположить, что они знали, что произошло с отцом, но скрывали этот неприятный факт. О чем они думали по поводу исчезновения отца, сведения пока не обнаружены. Но несомненно одно: на глазах юного Иеронима горели Русский двор, магазин братьев Ганштер (самый богатый в Поволжье), мужская гимназия, где учились в свое время отец Константин Лабунский и Алексей Хлебников, дед поэта (впоследствии имел 14 детей, младший из которых был отец Велимира). Пылала еще Входоиерусалимская церковь, где говели воспитанники училища глухонемых в 1886-1904 гг. Эта памятная ночь во взорах юных поэтов Велимира и Иеронима представлялась как светопреставление, при котором астраханцы проливали кровь друг друга.
На глазах юного Иеронима по Велимиру «...сквозь живопись прошла буря, позднее она пройдет сквозь жизнь, и много поломится колоколен...». Закон Божий, освоенный Иеронимом только на «отлично» в Реальном училище, теперь превратился в пожарище, а его почитания — в пепелище?! Однако вера в Бога, в воскресение мертвых у Иеронима Лабунского была еще жива, нерушима даже при усилении репрессий духовенства в период Гражданской войны в Астрахани (были расстреляны 11 человек - причт и совет церкви села Карантинное; 15 марта расстрелян староста Князь-Владимирской церкви А.И. Кочкарев; 23 июня 1919 г. были физически уничтожены владыка Митрофан и викарий Астраханской Епархии епископ Царевский Леонтий, которые в проповеди коснулись «погибших в результате ненужных и бесполезных действий гражданских властей». Ведь раритет Астрахани в действительности неотделим от раритета небольшого пространства, вмещавшего редчайший на свете многообразный этнический заповедник: 30 православных церквей, 5 армяно-григорианских, 2 римско-католических, 8 татарских мечетей, 2 синагоги, лютеранская кирха, персидская мечеть и калмыцкий хурул (на 1900 г.). В результате репрессий пострадало духовенство практически всех конфессий: в Астраханско-Енотаевской епархии Русской православной церкви до революции насчитывалось порядка 300 храмов, в 1924 г. количество приходов сократилось в 10 раз. О религиозной убежденности свидетельствует такой факт: Иероним 19 апреля 1924 г. в своем письме к возлюбленной «Ире», т.е. Вере Хлебниковой писал: «Верю грядущему просветлению и озаренности духовной. Чаю воскресения мертвых». Воспевал уже 21 апреля еще строфы:
Вчера ведь было Вербное Воскресенье. Вера. Христос воскресе!
То, что Лабунский окончил Реальное училище экстерном 10 июня 1918 г., совпало с приездом Велимира в Астрахань; приезд оказался последним и затяжным, по март 1919 г. Если Велимир поступал на службу штатным сотрудником газеты «Красный воин» (орган политического отдела Революционного военного совета Каспийско-Кавказского южного фронта, позже орган политотдела 11-й армии), то Иероним уже стал переписчиком на машинке Красноярского уездного земельного отдела Астраханской губернии и, несомненно, начитался газеты «Красный воин», где Хлебников публиковал стихи, прозу, статьи (стихотворения «Жизнь», «Над глухонемой отчизной», «Не убей», статьи «Октябрь на Неве», «Союз изобретателей», «Открытие художественной галереи», «Открытие народного университета», «Астраханская Джиоконда» и др.). Пятнадцатилетний Иероним в «Глухонемой отчизне» видит мучительные раздумья 34-летнего Велимира, как бы «оправдание смертям». Любопытно, что на Агабабовской улице (ныне ул. Епишина), где в доме бывшего Штылько издавался «Красный воин», располагалось училище глухонемых в доме Котельникова в 1894 г.
Интересно отметить, что Хлебников хорошо знает члена группы «Мезонин поэзии», поэта-футуриста Рюрика Ивнева, автора повести, где показана распущенность российской правительницы Анны Леопольдовны, четырехмесячная дочь которой в результате дворцового переворота, упав с рук гвардейцев, разбилась и оглохла. Он же вместе с Р. Ивневым в сентябре 1918г. участвовал в выборе места под будущий Астраханский заповедник.
Вскоре весной 1919 г. В. Хлебников навсегда расстался с Астраханью, с «горо¬дом предков». Это для него была последняя встреча с близкими, с глухим Лабунским, ставшим рьяным почитателем его поэтического таланта, таланта русского кубофутуриста.
Огромное значение имело творчество А. Блока для Хлебникова и Лабунского. В драме В. Хлебникова «Девий бог» (1909) появляется блоковская тема «несказанного, прекрасного и вечного», фон таинственного бытия человека, нередки интонации и мотивы А. Блока, близкие к образу глухого человека: «робкий приступ слов осады», «ты... полна задумчивой досады». Для Лабунского и его дебюта кумиром являлся поэт, драматург Александр Александрович Блок (1880-1921), двоюродный брат которого Андрей Кублицкий—Пиоттух (р. 1886) был глухонемым от рождения, поэт Блок беззаветно любил глухого грамотного родственника. В январе 1918 г. Блок пишет поэмы «Двенадцать» и «Скифы», которые хранятся в библиотеке Хлебниковых, там же находится издание «Памяти Александра Блока» (1922). А. Блок, как один из лидеров русского символизма, не был чуждым мистическому настроению глухого Иеронима, его желанию знать реальное положение глухого человека в обществе. Отсюда язык поэта Лабунского отличается умозрительностью, выразительностью, абстрактностью, книжностью... Успех его произведений определило, с одной стороны, тяготение к мимической и жестовой выразительности для глухих читателей и, с другой стороны, экспрессию и рельефность поэтического языка для слышащих. Неслучайно уже в 1928 г. известный лидер глухих поэтов М.Л. Шорин (1901-1954) отмечал, что стихи И. Лабунского отмечены «сильным влиянием А. Блока». Таким образом, хлебниковский футуризм и блоковский символизм относятся к модернизму.
Если В. Хлебников пытался воплотить изобразительные принципы французских художников-кубистов и поэтические установки итальянских футуристов, то Лабунский перенял, по тому же М.Л. Шорину, у русского поэта Игоря Северянина (1887-1941), лидера группы эгофутуристов (Р. Ивнев и др.), «короля поэтов», сочетание приемов звукописи, характерных для лирики символизма, с футуристическими приемами словообразования, стремился к пропаганде художественного и бытового индивидуализма, что часто не осуществлялось практически. Все же под влиянием Хлебникова, экспериментировавшего с заумным языком, глухой поэт Лабунский впоследствии обновлял поэтическую лексику и синтаксис, углубляясь в поиск новых интонационных средств («Люди тишины», «Осененные тишиной», «Потомок», «Цветы по почте», «Пролетариату», «На баррикадах тишины»).
Французская поэзия особенно привлекала Лабунского. Он мог целыми часами цитировать любого классика.
По нашей версии, на мировосприятие Лабунского оказало влияние творчество французского поэта Артура Рембо (1854—1891), первое стихотворение которого в России впервые издавалось в брошюре Альфреда Бинэ «Вопрос о цветном слухе» (1894). Эту книгу можно было найти в семейной библиотеке Хлебниковых, она могла «пробудить интерес Велимира к звукоцветовым связям». Кстати, по вер¬сии А. Мамаева, цветные искания французского поэта можно сравнить с палитрой великого глухого Франсиско Хосе Гойя (1746-1828), всемирно известного испанского живописца и гравера, оглохшего в 1794 г., который в 1812 г. написал гравюру «Руки», своего рода азбуку глухонемых, в своем загородном доме «Кинто дель Сордо» («Дом Глухого»).
Владимир Гусев, член Союза журналистов России, член Российского Общества историков-архивистов, Астраханский общественно-политический еженедельник "Факт и компромат" № 24 (585), 04.07.2014 г.
